туманность.

      Не раз Джон заставал Круэллу, свернувшуюся в комок, на диване позади стойки со швейной машиной. Она лежала утопая в цветастых лоскутках от бесконечных выкроек, обхватив свои угловатые колени, даже не укрывшись одеялом. Дрожала, вперив в стену усталый взгляд, очевидно опять засидевшись до самого утра за разработкой зимней коллекции. — Позвольте помочь вам, — собственный голос звучит глухо, едва уловимым эхом отражаясь от стен. — Я провожу вас в вашу комнату. — Я смогу сама. Мне не нужна помощь, ведь я… Я не она, Джон, слышите? — она вцепляется в его руку, задерживая на своём плече. — Не она. И я не позволю, чтобы вы ею стали. — он накидывает ей на плечи плед, позволяя опереться на себя, бережно подхватывая за талию. — Зимняя коллекция практически готова, вы можете позволить себе отдых. — Спасибо. За заботу. — последнее слово звучит искривленно и ломко. — Для меня это все еще непривычно. Джон укладывает ее в кровать, накрывая поверх одеялом. Выключает свет и выходит из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Круэлла так часто говорит об искусстве. О картинах Боттичелли, Рембрандта, Босха, о классической музыке и бесчисленных коллекциях мод, в которых она может разбираться буквально с закрытыми глазами. Но искусство было в моментах. В полутьме за окном, в потрескивании поленьев камина и запахе сладковатого бренди из недопитого стакана. Искусство иного рода — тонкое, филигранное, было же в ней самой. В её разрушении, что она смогла превратить в красоту и несгибаемую силу. Он помнит, словно бы это было вчера, ночь, когда она родилась. Тогда не светили звезды, и луна пряталась за пепельными облаками. Стояла полная тьма. И девочке суждено было стать вечным противовесом балансирующей на краях света и тьмы. Выжившей вопреки, с тяжелым грузом выедающей гениальности где-то на задворках сознания. Круэлла сгибает картели, что предъявляют права на проценты от прибыли модного дома за неделю. Не дрогнув и не уступив, как это делала Баронесса. Лишь простреливает трем братьям Лонзански плечи, давая предупредительную линию практически по ногам, смеясь при этом. — Джон, прошу. Отведите наших гостей к выходу. Думаю, они поняли, что я никогда не пойду на уступки. После, даже не отмыв руки от следов пороха она идет сажать лилии в оранжерею. «Ведь совсем скоро годовщина со смерти моей матери, Джон. Я так хочу ее порадовать». В редкие вечера она позволяет себе слабость. Кислотную. Выжженную. В такие вечера от нее пахнет виноградными сигаретами и сладостью бренди. В такие вечера она полностью и безгранично его.