***
Летом 1924 года погода стояла жаркая, дождя не было несколько недель. Единственным спасением была набережная: пусть у парапета припекало солнце, зато ветер с Невы приятно холодил раскрасневшуюся от солнца кожу, а волны, бившиеся о гранит, создавали иллюзию прохлады. Костя, статный загорелый моряк, курил, усевшись на парапет. Пете это не нравилось, но он молчал и лениво отмахивался от дыма, поглядывая по сторонам, — отчего-то неловко было перед прохожими, хотя все люди находились в отдалении и не обращали на них внимания. — Ну не куксись, братишка. Пойдём со мной на турнир, ага. Хочешь, побудем за ладью? С пушечкой постоим. Народ тянулся со всего города на площадь Урицкого, где вскоре начинался турнир живых шахмат. Через мост с Васильевского острова прошли строем пионеры: мальчишки в грубых белых рубашонках, девчонки в простых платьях и платках, у всех повязаны красные галстуки. Костя, щурясь на солнце, смотрел на них с улыбкой, пока одна из девочек не повернула голову в их сторону: пионерка так грозно глянула на него, что он поторопился затушить сигарету. Петя одобрительно ей закивал, пока не видел брат. — Так чего? Пойдём? — повторил Костя. — Ну пойдём, а? Когда ещё такое увидишь. Петя знал: братец не отступит, пока не получит утвердительный ответ, а никакой другой бы его и не устроил. И Костя тоже знал и этим умением добиваться желаемого даже гордился; знал он и то, что старший брат, точно неприступная крепость, будет упрямо стоять на своём, но в один прекрасный момент ему надоест, и он согласится. Ещё никто не пожалел, подчинившись однажды Костиным уговорам. — Ладно. Я пойду. Но участвовать не буду — ни за ладью, ни с пушечкой, ни за армию, ни за флот. Просто посмотрю. Костя ликовал: редко ему удавалось уговорить эдакого строптивца. Брату было из-за чего кукситься: в начале года Петроград переименовали — уже во второй раз за последние десять лет. Теперь он назывался Ленинград, и новое имя Пете совсем не нравилось, впрочем, как и новые названия улиц, площадей и всего остального. По этому поводу было много бурных эмоций, моральных терзаний и слабых, но не умирающих надежд на скорую смену неприжившегося имени. Костя, хотя никогда не проходил через подобное, старшему брату искренне сочувствовал и хватался за всякую возможность, чтобы, подбодрив Петю, вернуть тому хорошее настроение.~
На площади уже собралось порядочно народу, и Костя, взяв на себя роль людского ледокола, уверенно пробирался через толпу к шахматному полю, начерченному краской прямо на мостовой; ветерок нежно трогал ленты его бескозырки. На противоположных сторонах поля возвели подмостки, на них поставили по паре стульев и столы, на которых уже были подготовлены доски с расставленными фигурами, шахматные часы, графины с водой и телефонные аппараты. Рядом крутились парнишки — моряк с одной стороны и солдат с другой, — у каждого в руках было по рупору. Пётр невольно залюбовался грандиозностью подготовленного зрелища: на клетках ладей стояли маленькие пушки, к игровому полю вели четырёх лошадей чёрной и ослепительно-белой мастей. Вдоль кромки поля ходил фотограф со штативом, примеряясь к ракурсам. Мастера шахмат Илья Рабинович и Пётр Романовский стояли сбоку, возле меловой доски, на которой планировалось записывать ходы, и Костя направился прямо туда. — Вот и вы, Андреев! — И Пётр Петрович пришёл, отрадно вас видеть! Рядом с Романовским встал Костя — он и другие моряки во флотской парадной форме играли за белых. Рабинович, поправив очки, глянул на Петю и поинтересовался: — Вы, стало быть, со мной играете, Пётр Петрович? Почту за честь. Застигнутый врасплох, Пётр глянул на брата, покачал головой и вздохнул. — Ох, Илья Леонтьевич, я просто посмотреть пришёл, за компанию… — Ах, как жалко! Представляете, товарищ Романовский украл у меня супругу, она будет белым ферзём!.. Пышные усы Романовского дёрнулись, он широко улыбнулся; Костя огляделся в поисках жены Рабиновича. Петя пришёл в ещё большее смятение, хотя Илья Леонтьевич сам не был расстроен: погрозив противнику пальцем, он подмигнул. — Скоро полдень, давайте по местам, ребята. Пожав друг другу руки, игроки отправились каждый на свою половину поля, и, заметив их, следом вышли фигуры. Костя, напоследок ткнув брата в плечо, знаками попытался показать, чтоб тот тоже занял одну из клеток, и удалился. Пётр остался один, на виду у всех, и быстрым шагом, то и дело переходя на бег, догнал Рабиновича. Партия интриговала его, но принимать активного участия он всё же не хотел. Пользуясь тем, что его все более-менее знали, он взбежал на подмостки и встал у Ильи Леонтьевича за спиной. С той стороны им помахали Костя и «мадам Рабинович», как про себя называл её Петя, занявшие места слона и ферзя. Штыки солдат, исполнявших роль чёрных пешек, блистали на солнце, уже обжигавшем город. Рубашки моряков трепетали, словно белые огни маяков. Наступил полдень, и игра началась. Романовский ходил первым. Было видно, как он переставил фигуру и нажал кнопку на часах. Ассистент, сидевший у телефона, передал Рабиновичу: пешка пошла на е4. Со стороны белых звучно повторили в рупор: — Пешка на е4! И матрос-пешка перешёл на две клетки вперёд. Рабинович ответил молниеносно, заблокировав белую пешку чёрной. Солдат с рупором, наблюдавший за ходом, одновременно с ассистентом объявил: — Пешка на е5! Белый конь встал на f3, чёрный конь выступил в защиту пешки, заняв поле с6. Спустя две минуты донеслось: — Слон на с4! Костя перешёл по диагонали на четыре клетки, весело помахал всаднику на чёрном коне и морячку, стоявшему через одно поле от него. Петя, солдат с рупором и ассистент повернулись к Рабиновичу. Сосредоточенное лицо шахматиста смягчила улыбка. Своего второго коня он поставил на f6. — Конь на f6! — гаркнул армеец в рупор. — Конь на f6, — с некоторой досадой запоздало вторил ему ассистент у телефона. Всадник сжал бока лошади, они осторожно миновали двух пешек и остановились на нужном поле, параллельно с другим чёрным конём. Противник ответил после небольшой паузы, выдвинув пешку на d4. Пётр, оценив положение на шахматном поле, присел рядом с Рабиновичем и взволнованно зашептал: — Илья Леонтьевич, он вас атакует! — Это Пётр Арсеньевич только так думает… — пробормотал он и ловким движением заменил белую пешку на чёрную. — Пешка бьёт d4. — E5 бьёт d4! Армеец двинулся по диагонали, сверкнув штыком, и встал рядом с Костей. Матрос, кивнув соратникам, ушёл с поля.~
Костя посмотрел на нового соседа-армейца, затем переглянулся с морячком — тот стоял с другой стороны от вражеской пешки, — и, сдвинув назад бескозырку, прищурился, пытаясь найти брата. Ага, вот он! Заинтересовался игрой, ходит по подмосткам взад-вперёд, то сядет рядом с Рабиновичем, то нависнет над ним в ожидании хода белых. — Рокировка! Обернувшись, Костя смотрел, как сначала в клетку g1 переместился король — два матроса со знаменосцем, а потом в поле f1 другие три матроса вкатили пушечку. Следом «съели» матроса, который стоял через клетку от Кости, а пушку-ладью передвинули на е1. Затем сбоку от него, на клетке d5, появилась ещё одна чёрная пешка. — Слон бьёт d5! — крикнул в рупор матрос. Поморщившись, Костя пошёл по диагонали. — Да не бью я никого, ага, я даже мухи не обижу... — поворчал он и окликнул удавлявшегося армейца: — Прости, друг-товарищ! — Ферзь бьёт d5! — послышалось со стороны чёрных. — Далось вам это d5 бить, — возмутился Костя и вдруг осознал: настал его черёд выйти из игры. К нему по прямой приближался ферзь — красивая барышня в сарафане, с блестящей волной чёрных волос под косынкой. Костя улыбнулся ей, когда она встала на его клетку, и завязался разговор. — А вы тоже из армии? — Нет... — А у нас во флоте желаете побывать? — Неа. — А хотите, на лодке вас покатаю? — Хочу! Их прервал рупор, причём говорил он голосом Костиного брата: — Ферзь бьёт d5! Слон вы-хо-дит! По толпе вокруг пробежал смех, барышня-ферзь вытолкала Костю со своей клетки, а он, дойдя до границы поля, скорее бросился к Романовскому. — Пёт Лексеич! Разрешите ещё поиграть! Сосредоточенный на следующем ходе, шахматист ответил после некоторой паузы, очнувшись от оцепенения: — Вы ежели договоритесь с кем-нибудь, Константин Петрович, можете за любую фигуру продолжать. Я буду только рад вам! Андреев усвистал на слове «договоритесь». Ему хотелось задержаться на поле подольше. Можно было встать за короля, вместе с другими матросами держать знамя. Король в игре держался до самого конца; ходил, правда, он неинтересно. Ну, была не была. — Ребята, можно мне за короля, ага? Троица матросов переглянулась — они внимательно слушали команды рупора, — и тот, что держал знамя, ответил: — Так ведь мы уже. — Я тоже хочу! — Нас и так трое. — У армейцев и вовсе пятеро, вот! — Вот к ним и просись, Андреев, а у нас занято. Костя хотел было попроситься на лошадь, хотя давно не был в седле, но конь со своего поля уже ушёл и успешно побил коня противника. Он проводил взглядом жену Рабиновича, вышедшую на две клетки вперёд, — о том, чтобы заменить ферзя, и речи не было. У Романовского и Рабиновичей, видимо, были свои резоны, чтобы супругу одного игрока поставить в команду другого. Ладьёй, что ли, стать? Тут Андреев заметил, что ему машет слон, и подошёл к нему. — Хочешь, поменяемся? — А ты чего? — Да охота со стороны посмотреть. — По рукам! Костя встал на место ушедшего морячка, и в тот же миг из рупора прозвучала команда: — Слон на f4! Матрос Андреев, лучезарно улыбаясь, снова вступил в игру.~
Игра завязалась динамичная, следить за нею было всё интереснее: мастера шахмат делали длинные ходы, заставляя ферзей и слонов пересекать поле по диагонали, атака сменялась атакой, белые постоянно угрожали чёрным и наоборот, то и дело разменивались фигуры. Зрители не могли оторваться от происходящего. То ли их настроение передалось Петру Петровичу, то ли сказалась его любовь к шахматам, но он уже забыл, как сопротивлялся уговорам Кости, и полностью отдавался процессу игры. Он бегал туда-сюда вдоль кромки поля, то и дело хватался за голову, вскакивал на помост и нависал над Ильёй Леонтьевичем, пару раз объявлял ходы вместо солдатика, которому пришлось отобрать у Петра невесть откуда взявшийся запасной рупор, и в конце концов занял место ассистента, пока тот отошёл от своего поста по личным нуждам. Ассистент не стерпел и пожаловался Рабиновичу: — Ну скажите ему, а! Илья Леонтьевич устало воззрился на обоих своих помощников, одновременно с этим переставив ферзя, и вдруг понял, как Невский преобразился впервые за последние несколько лет. Он с Петром Петровичем был знаком с юности, как и Романовский, и, как и многие другие ленинградские шахматисты, помнил его в старое время — вот таким же живым. Рабинович нажал на часы. Невский резко выдохнул и уставился на чёрного ферзя. — Илья Леонтьевич, вы что же это?.. Чёрный ферзь стоял под прямым ударом противника. Глупо, конечно, но отменить ход было нельзя. — Ну что теперь поделать… Объявляйте, объявляйте. — Ферзь на е6... — сказал Пётр Петрович потерянным голосом в трубку. В том же тоне объявил ход и солдатик. Ферзь бесстрашно отправился на одну клетку по диагонали вперёд. Несколько минут было тихо, затем Невский, прикрыв ладонью трубку, передал: — Ферзь бьет ферзя. В самом деле, Рабинович поставил ферзя под удар, и Романовский тотчас же воспользовался ситуацией. — Это вы его отвлекаете, товарищ Невский, — шикнул на Петю ассистент. — Позвольте, я сяду за аппарат. Пётр Петрович уступил, в растерянности глядя на доску. Илья Леонтьевич же был совершенно невозмутим, поскольку ферзя он отдал намеренно, а не по рассеянности. — Что ж, голубушка моя… — сказал он себе под нос и пешкой «съел» белого ферзя. — Пешка бьёт е6! — одновременно прокричали ассистент и солдат каждый в свою трубку. К помосту уже шла его супруга, женщина с красивыми чертами лица и мудрыми глазами. Белая матросская рубашка и бескозырка лишь добавляли её красоте света. Она улыбнулась мужу, а Илья Леонтьевич, убрав в карман блокнот с карандашом, спустился к ней. Объявили перерыв. Во время перерыва Александр Карлович, сын известного в городе фотографа Буллы, собрал вместе матросов, армейцев, шахматистов и помощников. Он по-разному размещал их на подмостках, пытаясь вместить и лошадей, и пушки; в кадр очень хотели включить протестовавшего Петра Петровича. Но даже когда это получилось сделать, снимок не удался: самым странным образом воздух закрутился вокруг опытного, внимательного фотографа, и в ответственный момент он задел штатив, нога которого скользнула по округлому булыжнику. Романовский с улыбкой наклонился к Невскому, стоявшему сбоку от него в нижнем ряду: — Любую фотографию с вами ждёт подобная участь? Иначе давайте попросим Буллу фотографировать нашу половину «белых», а то никаких карточек на память не останется. Это услышал Александр Карлович и погрозил пальцем. — Склонен этому верить! Петя натянуто улыбнулся и пообещал не лезть в кадр, но Костя вступился, избавив его от ненужного внимания. — Меня снимайте, Лексан Карлович, ага! — заявил он. — В нашем семействе я краше всех. И ловчее, и смелее, вот, и умнее. И скромнее, конечно же! Все засмеялись, и даже Петя, легонько пихнувший брата в бок в знак благодарности.~
По возвращении на поле Костя был раздосадован — ведь из игры вышли оба ферзя! — и воистину заинтригован. Игра возобновилась с его коротким ходом. Следующей пошла чёрная пешка, потом шажок сделала белая ладья, за ней — чёрный король. Игроки пока только разминались: ходили пешки, фигуры двигались на одну клетку, никто никого не «ел». На тридцатом ходу все оживились. Случился размен, игра снова набирала динамику. В итоге флот забрал трёх армейских пешек и пожертвовал пока только одним матросом. Чёрные пошли в наступление, и в игру активно включился белый король — правда, из трёх уставших матросов остался только один знаменосец. Каждый ход, в котором король бил противника, этот морячок гордо задирал подбородок, повыше поднимал древко и чеканным шагом переходил на соседнее поле. Вдруг на стороне армейцев возникло какое-то волнение. Люди, сидевшие на трибуне, смотрели туда и показывали пальцами. Костя, сощурившись, приложил широкую ладонь ко лбу и вгляделся. Его брат что-то оживлённо говорил Рабиновичу, указывая на шахматное поле, тот невозмутимо слушал его. Фотограф Булла стоял рядом, уперев руки в бока и недовольно притопывал ногой, поскольку брат встал прямо перед его фотоаппаратом. Ассистент, прикрыв трубку телефона, рявкнул на Петю, а тот вдруг выдал ему нечто резкое в ответ, так что помощник замер с открытым ртом; к Рабиновичу склонилась супруга; сам он оставался совершенно спокоен. Переговорив с шахматистом, Петро вместе с одним из армейцев перешёл на клетку, в которой стоял король чёрных. Знамя было передано Невскому, солдаты удалились, оставив его одного. Среди одинаковых болотно-зелёных форм армии он выделялся своей серой рубашкой. Закатав рукава, дёрнул ворот, лихо зачесал назад чёрные волосы и схватился за знамя так, словно готов был атаковать в самом настоящем бою, а не в шахматном. Костя ликовал: Петю раздразнил азарт, и он забросил хандру. Отчасти Андреев сочувствовал Рабиновичу, поскольку знал, что, увлёкшись, брат мог испытать терпение любого. Увидев, что шахматист теряет пешки одну за другой, Петро наверняка полез с советами, и даже если те были дельными, в поединке состязался не он. Но у него было одно большое преимущество: его все настолько любили, что в итоге всегда прощали ему эту неуместную, затмевающую всё опеку. Его заботливость и упрямство выдержали революцию, но другие качества утихли в нём до поры или вовсе стёрлись. Оттого Костя вдвойне был рад увидеть в брате, обновлённом, почти ставшем чужим человеке, что-то очень хорошо знакомое. Партия продолжалась размеренно, но при том увлекательно: вышел армейский слон, потом флотский побил пешку, зато чёрные взяли ладью белых. Сейчас братья стояли на одной линии, и Костя хотел было помахать, но Петя, хмурясь и напряжённо думая, смотрел только на поле. Он обернулся к Рабиновичу и что-то показал ему руками. — Король на g7! — прозвучала команда в рупор, и Петя перешёл на соседнюю клетку. В следующем ходу чёрные поставили шах белому королю, но он легко ушёл от атаки. Чёрная ладья забрала две пешки, прошла перестановка коней, а затем… — Слон на e5! Шах! Андреев пошёл на нужное поле, остановился и огляделся. По диагонали стоял Петя со знаменем, Костя, кажется, услыхал его возмущённый вздох. Ещё до оглашения единственно возможного хода, он сделал его сам. Братья стояли недалеко друг от друга, Петро что-то говорил, и Костя пытался читать по губам, потому что ветер уносил слова прочь. «Ах вот ты как!» — сумел понять Костя и широко ухмыльнулся, а Петя внезапно ответил ему самодовольной усмешкой, которую брат на его лице уже давно не видел. Чёрный конь поставил шах белому королю, после чего объявили ещё один небольшой перерыв. Фигуры, оставшиеся в игре, несмотря на предыдущую паузу, изрядно утомились на солнце за три с половиной часа, и отошли в тенёк, где товарищи поили их водой и угощали яблоками и сливами. Над Рабиновичем заботливая супруга раскрыла зонт, и Романовский, захватив графин с водой, присоединился к ним. Костя хотел поболтать с Петей, но тот словно вихрь носился по периметру шахматного поля, задерживаясь то тут, то там. Знамя он прислонил к подмосткам чёрных и поручил за ним следить солдатику с рупором. Костя, пытаясь его догнать, слишком распарился на жаре и бросил это дело. Барышня, выступавшая в роли чёрного ферзя, поднесла ему холодной воды, и он, сняв бескозырку, ополоснул лицо и шею, а затем и руки. — На Неве в такую жарищу самое то! — заметил он и добавил: — Я Костя Андреев. — Знаю-знаю, — насмешливо ответила она. — Как это? А вас как звать? — Не… — она остановилась на полуслове, но сразу продолжила: — Нина. Улыбнувшись, она ушла, и Костя понял, что имя у барышни ненастоящее, а лицо до боли знакомое. Немногочисленные фигуры и четыре пешки заняли свои места на доске, Романовский вернулся на помост белых, над Рабиновичем исчез зонт. Возобновилась игра. Белый король ушёл от атаки, но ему сразу поставила шах ладья. Через два хода шах объявил чёрный конь. Между Костей и Петей была всего одна шахматная горизонталь, и иногда они переглядывались. Энтузиазм не покинул Невского, но он сумел взять эмоции под узду, и теперь, не вмешиваясь больше в ход партии, излучал более свойственную ему спокойную решимость. Рабинович атаковал Романовского ладьёй и конём, то и дело уходя от контратак, пытаясь прижать белого короля; рядом с Костей оказывался то белый, то чёрный конь, солдаты катали пушку вдвоём и, было видно, порядком устали. — Король на е6! Петя вздрогнул и перешёл по диагонали. Теперь он стоял напротив Кости и угрожал ему. Они не успели обменяться и парой слов, как Романовский спас ценную фигуру: — Слон на g7! Петя же двинулся дальше. Пару ходов сделали белые пешки, а за чёрных отдувалась ладья: откатившись к краю поля, она вновь угрожала белому королю, но тот избежал атаки. Чёрные вдруг поставили под удар коня и в следующем ходу разменялись: белый конь уходил с поля, а на его место армейцы с блестевшими от пота лицами и руками катили пушку. После пары ходов под носом у Кости случился ещё и размен пешек. Петро пришёл в движение: казалось, что он считывал мысли своего игрока, всякий раз предвосхищая команду и начиная двигаться за секунду до объявления его хода. Белый король, одинокий морячок-знаменосец, был прижат к краю поля, его защиту составляли Костя и другой матрос — слон и пешка. У чёрных тоже осталось три фигуры: король, пешка и ладья. Костю вдруг отправили по диагонали к краю поля. Ладья побила белую пешку, и слон с королём остались последними играющими фигурами белых, а королю одновременно поставили шах. Сперва казалось, что можно взять пешку или ладью, между которыми он застрял, но обе фигуры были под защитой, и король не стал атаковать. Ладья сделала длинный ход и теперь угрожала Косте. Он обернулся на Романовского, тот, поймав его взгляд, кивнул, и быстро среагировал — белый слон был спасён. Вскоре король белых побил пешку, и теперь две белые фигуры оказались в соседних клетках. Они переглянулись: этот матрос со знаменем отказал Косте, когда тот попросился за короля. Но Костя зла не держал, и подмигнул ему. И опять чёрные объявили шах! Знаменосец потопал на соседнюю клетку, а под ударом ладьи вновь оказался Андреев. Но он находился под защитой короля, а если бы чёрные допустили уничтожение белого слона, то и сами бы лишились ладьи. Рабинович с Петей — Костя уже не сомневался, что за чёрных играли два шахматиста, — продолжали наступать. — Слон на е3! Костя перешёл, а сам задумался: у каждой стороны ведь осталось по две фигуры, они легко могут побить друг друга, тогда останутся два короля, а это ничья. И тут как по заказу раздалось: — Предлагаем ничью! Это прозвучало со стороны белых. Рабинович, насколько Костя мог разглядеть, задумался. Петя вдруг оживился и начал махать руками. Но победить можно было, лишь понадеявшись на глупость одного из мастеров шахмат, а те, даже спустя несколько часов напряжённой игры, сохраняли присутствие духа и не выказывали усталости. — На шестьдесят шестом ходу объявляется ничья! — ответили чёрные. — Победила дружба! — подхватили белые. Публика двигалась, шумела и аплодировала, это походило на волнующееся море. Шахматисты, фигуры и пешки вышли все вместе на поле и пожимали друг другу руки. Петя, сперва как будто приунывший из-за исхода игры, теперь бодро тряс ладонь уставшего матроса-знаменосца. До Андреева долетел диалог Рабиновича и Романовского. — ...Всё думал, ну когда Илья Леонтьевич успокоится, а он… — Полноте, Пётр Арсеньевич, игра хорошая вышла, скажи же. — Между прочим, я один играл, а у тебя и Лена, и Невский! Нечестно! — Полагаешь, жульничал? У тебя самого был Андреев. А ну давай переиграем вечером! — По рукам! С восемнадцатого хода, до размена ферзей! Кто-то стиснул могучие Костины плечи в каменном объятии. Абсолютно счастливый Петя, разглядывая матросов и солдат, ошалело улыбался. — А мне говорил: «Я не хочу, фе-фе-фе, участвовать не буду, фу-фу-фу!» — непохоже передразнил Костя брата, и тот глянул на него в недоумении. — Было-было, ага! Ну? Ну-ка скажи, что весело было! — Было, — согласился Петя. — А скажи: я прав был, что тебя потащил! Пётр фыркнул и надвинул бескозырку Косте на глаза.***
Пётр Петрович, вскинув тонкие брови, отпил ледяного лимонаду, поставил шах белым и спокойно воззрился на брата. Костя увидел угрозу, ушёл от атаки и невзначай заметил: — Шах без объявления шахом не считается. Вот. — Мне кажется, мы ту партию немного по-разному помним. — Ой-ли. А плёнку бедному Александру Карловичу попортили мышки-норушки, ага. — Какие ещё мышки?.. — Норушки! И я о том же, вот! Тебе б всё следы стирать. Оставшиеся от того дня фоты я на пальцах одной руки пересчитаю! — Их шесть штук осталось. — Ну один палец сбоку прилеплю, ага!.. — Тебе снова шах, Костя, — с трудом сдержав улыбку, заметил Петя. — А что Нина? Покатал ты её на лодке? — Нет, — он переставил короля. — Как сквозь землю провалилась эта «Нина»... — Просочилась, — поправил Петя. — Чего-чего? Но брат сделал вид, что закашлялся от ледяного лимонада, а потом снова пошёл в атаку. — Рабинович в тебя вселился, что ли? Уморил. Давай ничью. — Давай, — согласился Невский и крепко пожал брату руку.