в доме твоём

      Лето в n-ом году действительно решило, что постоянство ни к чему хорошему не приводит, и приступило к активным действиям, которые Олег про себя назвал «выживет только сильнейший». По оконному стеклу, никуда не спеша, ползла капля от прошедшего недавно дождя, который яростно пробежался по окрестностям, лишь слегка задев стену детдома с осыпающейся штукатуркой, из-под которой самодовольно выглядывали красные бока кирпичей. Дождь принёс с собой краткий миг прохлады, который вскоре сменился ужасной духотой, стоило только солнцу показаться из-за туч и приласкать блестящий асфальт своими лучами.       Олег, лениво свесив ногу с кровати и отбросив простыню, которую он натянул было, почувствовав сквозняк из-за открытой настежь форточки, наблюдал за что-то черкающим в тетради Серёжей, подложив одну руку под голову. По телу разливалась приятная усталость — незадолго до дождя он с другими ребятами успел сыграть в футбол на асфальтированном клочке земли перед детдомом, который служил и футбольным полем, и баскетбольным (об этом свидетельствовало мусорное ведро без дна, кое-как примотанное к одному из фонарей толстой проволокой), и местом для малышни, которая любила рисовать на трескающемся асфальте мелками только для того, чтобы пацаны постарше стёрли всё подошвами кроссовок, носясь за мячом. Дружеским матчем это было назвать сложно — об этом красноречиво говорили содранные колени Олега и его же содранные костяшки, пострадавшие уже позже, в процессе доходчивого объяснения, почему товарищей по команде не толкают, и какие у этого могут быть последствия. Олегу показалось, что Колька из двенадцатой комнаты вполне понял и принял его аргументы. Всё же возражать, когда в твою щёку впиваются мелкие камешки с асфальта, очень и очень сложно. Олег был собой доволен — несмотря на возникшие разногласия, команда, за которую он играл, победила. Единственное, что омрачало настроение — Серёжа, который окинул вернувшегося с улицы Олега взглядом, которому позавидовал бы самый мощный рентген: пронизывающим насквозь до самых костей, заползающим в самые далёкие уголки души и не оставляющим возможности скрыться.       Олег под этим взглядом невольно расправлял плечи и выпячивал грудь, мол, смотри, я тебя не боюсь, однако в последнее время даже это не помогало — за несколько последних месяцев Серёжа вырос и вытянулся, став выше Олега, а всем известно, что ты не можешь выглядеть грозно перед человеком, если сопишь ему в шею.       Всё, что оставалось Олегу — виновато пожать плечами и, подвинув недовольно сопящего от таких действий Серёжу в сторону, направиться к тумбочке, выуживая из её недр потрёпанные пластыри, сразу же открывая один и пытаясь как можно аккуратнее прилепить его на ободранную коленку, но только для того, чтобы получить от всё ещё молчащего Серёжи подзатыльник.       — Тебе голову совсем напекло? — по-опасному тихо спросил Серёжа. — Сначала обработать надо.       — Серый, на мне же всё, как на собаке, — развёл руками Олег, всё же доверчиво поднимая обе ноги на кровать, скинув кеды, пока Серёжа доставал остатки перекиси и стираный-перестираный кусок тряпки, которая когда-то была наволочкой, и которая сейчас служила им вместо ваты, чтобы убирать излишки перекиси и розовой от подсохшей крови пены. — К тому же, я, скорее, получу заражение крови от этой тряпки, чем от грязи с асфальта.       — На тебе же всё, как на собаке, — повторил Серёжа, нечитаемым взглядом вперившись в уставившегося на свои колени Олега. — Что же такой хороший человек, как я, забыл с такой псиной, как ты? — не показывая ни одной эмоции лицом, продолжил он.       Олег недоверчиво вскинул голову но, увидев искры смеха в глазах Серёжи, громко заржал, кинув в него подушкой, от которой тот удачно уклонился. Они быстро обработали ссадины и налепили пластыри. Олег заискивающе глянул Серёже в глаза, и тот, страдальчески вздохнув, мимолётно коснулся лёгким поцелуем обеих коленок просиявшего от этого Олега.       — Это тебе авансом, — предупредил Серёжа, неловко проведя ладонью по голени Олега и сразу же отдёрнув руку, мгновенно заалев ушами и щеками, отчего веснушки на бледном лице, кажется, стали ещё ярче. Олег смущённо кашлянул, когда Серёжа вскочил и в срочном порядке пересел на свою кровать, однако говорить ничего не стал — знал, что Серёжа закроется, ещё не привыкший к их отношениям и постоянно пугающийся каждого шороха, когда Олег, устав от его беготни, зажимал его в каком-нибудь углу, чтобы получить свой минимум объятий и всё ещё неловких поцелуев.       И вот теперь Олег, развалившись на своей кровати, изучал взглядом Серёжу, который задумчиво грыз карандаш, держа его в длинных тонких пальцах, и время от времени смахивал лезущие в глаза пряди рыжей чёлки, забавно морщась, когда одна из них щекотно проходилась по носу. Серёжа словно сошёл со сильно стилизованного рисунка — долговязый, неловко закатывающий рукава наспех заштопанного свитера слишком большими для таких тонких запястий ладонями, с очаровательными угловатыми плечами, о которые, кажется Олегу, и порезаться можно, если неаккуратно прислониться щекой, и совсем по-мультяшному поджатыми губами и недовольно нахмуренными бровями. Из-за скачка роста Серёжа, по скромному и абсолютно непредвзятому мнению Олега, порой напоминал только появившегося на свет оленёнка — такого же неуклюжего: врезающийся в любой стоящий на пути угол или дверной косяк, путающийся в своих собственных ногах и стесняющийся своего нового роста, пытаясь постоянно сгорбиться, чтобы стать меньше и незаметнее.       Серёжа, наконец заметив изучающий взгляд Олега, поднял голову:       — Что?       — Ты такой красивый, — не раздумывая ни секунды, на одном дыхании выпалил Олег. Серёжа фыркнул, однако от Олега не скрылись его вновь покрасневшие уши, пытающиеся, по все видимости, слиться с горящими медным огнём волосами.       — Ерунду не неси.       Олег сполз со своей кровати и, кинув взгляд на дверь в комнату, мягко убрал из рук у ничего не понимающего Серёжи блокнот и карандаш, отложив их на тумбочку, а затем, встав коленями на его кровать и поморщившись из-за ноющей боли, аккуратно обхватил его лицо ладонями, мягко проводя большими пальцами по скулам:       — Это не ерунда. Я, конечно, не поэт, но если хочешь, могу написать оду твоей красоте.       Серёжа подозрительно прищурился:       — Знаю я ваши оды. Каждый день на заборах вижу.       Олег прыснул и с обожанием в голосе произнёс:       — Ты невозможен. — А потом резко опустил ладони с лица Серёжи на его бока и начал щекотать. Серёжа коротко взвизгнул и, успев выпутаться, отбившись от рук Олега, соскочил с кровати, однако тот нагнал его через пару шагов, воспользовавшись тем, что Серёжа опять запутался в своих ногах, и мягко обхватил его руками, прижав к стенке, обои на которой обиженно зашуршали от такого соседства.       — Попался, — пробурчал Олег куда-то в ключицу Серёжи. Тот вздохнул:       — Я скучаю по тому времени, когда мог уткнуться тебе лицом в шею. Теперь для того, чтобы это сделать, мне нужно согнуться в три погибели.       — Лично меня всё устраивает, — хмыкнул Олег, потеревшись носом о шею и коварно прикусив нежную кожу так, чтобы следов не осталось, но впечатлений хватило на всю оставшуюся жизнь. Слова Серёжи, который собирался что-то сказать, утонули в его неожиданном полувздохе-полустоне, которого он испугался сам, резко дёрнувшись. — Не волнуйся, — довольный реакцией, продолжил Олег, улыбаясь, как чеширский кот, — я скоро тебя догоню, ещё и перерасту, вот увидишь.       — Я тебе отомщу за это, — искренне пообещал Серёжа с плохо скрываемой во взгляде любовью.       И Серёжа отомстил. Буквально через несколько месяцев, когда Олег на собственном опыте познал, что такое скачок роста и снова имел возможность смотреть на Серёжу не снизу вверх, тот, подкараулив выходящего из столовой Олега, утащил его в какую-то подсобку со швабрами и тряпками не первой свежести.       — Романтика, — только и успел выдохнуть Олег, чувствуя на своей шее чужие губы.