Тепло и много важных слов

      На издевательски мягкий ковролиновый пол. Вцепиться пальцами в штанину. Лбом прижаться к чужому колену. Помоги мне, пожалуйста.       Сил хватает ровно на то, чтобы добраться до комнаты и захлопнуть за собой дверь, а дальше - ментальная темнота и абсолютное бессилие, доползти до спасительного человеческого тепла и молча просить о помощи. Благо, человек на молчаливо-умоляющем понимает лучше, чем на английском, иначе пришлось бы объясняться словами через рот, а это при всех его талантах к стихосложению в таком состоянии очень проблематично. Очень болезненно, если можно так сказать.       Давид утыкается лицом в чужую коленку и замирает. Хорошо, вот так - хорошо. Если бы можно было просидеть в такой позе вечность - он бы просидел, не задумываясь. Закрыв глаза и с блаженной пустотой в голове. Так - лучше всего.       Он, впрочем, не сопротивляется, когда его поднимают на ноги. Ещё бы сопротивлялся - его безвольная тушка и так весит достаточно много, чтобы создать несколько проблем... для человека. Который немногим ниже, но по телосложению уж точно крепче. И теплее. Человек осторожно усаживает его на край кровати и наливает в стакан воды. Зубы стучат о стекло, но от теплой ладони поверх своих пальцев, сжимающих ёмкость, Давиду чуточку лучше, совсем чуточку. Ещё лучше было бы, если бы в стакане было что-то покрепче градусов на сорок, но остатки здравого смысла подсказывают, что это не вариант. Плавали, знаем. Усилиями Раджи плавали. Пробовали, ничего хорошего из этого не вышло. Вода заканчивается. О ужас, теперь нужно говорить.       Итан берет его лицо осторожно в ладони, гладит скулы большими пальцами. У него глаза абсолютно черные в свете ночника, но это теплый, не опасный черный. Это нагретое за день море вечером, когда уже стемнело, и золотистый свет фонарей на набережной искрами бегает по темной воде. В него хочется погрузиться и выпасть из реальности на долгие минут тридцать - не чувствуя ничего, кроме прикосновения крошечных теплых волн к коже. Итан пальцами зарывается в волосы, мягко массирует у висков, за ушами, над шеей, гладит высокий лоб, успокаивает, усыпляет. Мне не нужно, чтобы ты говорил, Дами. Мне нужно, чтобы ты дышал спокойно и не дёргался от каждого шороха за дверью. Мне нужно, чтобы были только ты, я и тепло, которое нас окружает. Больше ничего. Его персональная терапия. Дамиано послушно закрывает глаза. Дамиано тихонько дышит, приоткрыв рот, непроизвольно подаваясь навстречу спокойным, уверенным движениям. Чертов индейский шаман, только он так умеет: восстановить душевное равновесие без выматывающих разговоров по душам, как Виктория, и без отвратительного похмелья наутро, как Томас, или может, все дело в том, как Дами сам это воспринимает. Человек. Человек-тепло и человек-свет - вот так в его голове живёт это мистическое существо по имени Итан. Иногда раздражающий своей правильностью, но что поделать. Дами приходит в себя, когда его целуют ласково в лоб, прерывая сеанс массажа, и вздыхает почти разочарованно. Почти, потому что ему уже лучше, но в груди ноет все так же отвратительно и, честно говоря, страшно от мысли снова выйти за дверь. Все копилось слишком долго. Дамиано с отчаянным стоном откидывается спиной на кровать. Иногда он хочет всё закончить. Иногда он уверен, что не выдержит. И тогда ему страшно, господи, страшно до слез. – Лучше, Дами? - Итан отходит к шкафу, стягивает с себя дизайнерскую яркую рубашку, в которой был на интервью сегодня. Меняет на большую серую футболку - просто футболку без принта, у них такие только Итан и носит. Он домашний и уютный, даже с этими своими огромными черными глазищами; бесконечные волосы завязаны в свободный пучок. Давид мычит неопределенно: он правда не знает, что ему нужно, чтобы перестало трясти, чтобы внутри все перестало кричать и ненавидеть. Чтобы появились силы снова сжимать в руке карандаш, а в объятиях - родных людей, для которых он привык всегда быть поддержкой. Для которых он не привык быть маленьким, несчастным и разбитым. Он закрывает лицо руками и безмолвно молится, чтобы Итан догадался сам. Ему очень нужна, черт возьми, помощь.       Торкио присаживается перед ним на корточки, подбородок кладет на скрещенные руки, руки - на колени своему непутевому пациенту и смотрит снизу вверх. Зовёт полушепотом, но так, что вдоль спины бегут мурашки. Дамиано садится с трудом, встречаясь с ним взглядами, бровями дёргает в своей привычной манере, с гонором, мол, чего от меня хочешь?       А потом теплая ладонь на щеке. И маска слетает - глазом моргнуть не успеваешь. Помилуйте, так мало нужно главной рок-звезде поколения, чтобы совершенно жалко захлюпать носом! А потом он теряется в улыбке и искренней обеспокоенности на дне чужих глаз, и в теплой уверенности. Я смогу тебе помочь, говорят ему, я знаю, как тебе помочь, иди ко мне, тебе не нужно бояться, тебе не нужно от меня прятаться. Тебе можно передо мной плакать, задыхаться и кусать губы, уродливо всхлипывая, тебе можно шепотом материть весь мир, комкая мою футболку в руках, и крупно дрожать, подтягивая к носу колени. Тебе можно выливаться наружу со всей болью и запертыми до сих пор внутри страхами, которые шепчут на ухо каждую ночь и ждут в темноте за занавеской на кухне, кричать-кричать-кричать и пугаться собственного перекошенного лица в зеркале на дверце шкафа, и тебе можно со всей силы вцепляться в мои предплечья и не извиняться за синяки - я разрешаю, давай. Всё хорошо, тебе это нужно, я знаю. И, обещаю, я никуда от тебя не уйду.       Потом, после истерики, Дамиано уютно устраивается в его объятиях, спиной прижимаясь к груди, уложив голову на плечо вместо подушки. Лицо отвратительно мокрое от слез, и всё тело ещё вздрагивает время от времени от мощных всхлипов, но его, наконец, отпускает, так хорошо отпускает, что вместо ненависти и отчаяния внутри теперь только абсолютная томная усталость. Итан обнимает его поперек груди, другой рукой успокаивающе гладит плечи и волосы и, с ума сойти, Дами не чувствует этого отвратительного душного стыда и сожаления, которые обычно наступают, когда сорвешься перед близким человеком; он закрывает глаза и полностью расслабляется, пока спокойное дыхание Итана слегка шевелит выбившиеся на лбу волосы. Как хорошо, боже. – Почему ты такой? Севший от крика голос не слушается. Барабанщик вопросительно поднимает брови. – М-м? – Такой, - Дамиано машет рукой в пространство, - хороший. Слушаешь моё нытье вечно. Терпишь меня и мои истерики. Зачем тебе? Итан за его спиной, кажется, беззвучно смеётся - Дами чувствует, как подрагивают его плечи. – Ну, ведь у каждого легендарного рыцаря есть друг, который видит его в минуты слабости и сомнения. И всегда поддерживает и прикрывает спину. Дами издает невнятный смешок. – О. Так я рыцарь. Тот ласково трётся носом о волосы. – Король. – Хорош король, - поэт раздражённо морщится. - из меня король только в песнях, Итан. А в жизни я максимум диснеевская принцесса. И моя магическая сила это бесконечная истерика.       Он судорожно вздыхает и трёт руками раздраженные глаза. Жалкий, жалкий, какой же ты жалкий, Дамиано Давид, как ты живёшь с собой? Как ты достал развозить сопли, на тебя люди смотрят со всего мира, на тебя, на твою борьбу, они берут с тебя пример, тобой вдохновляются, а ты прячешься от них за дверью общественного туалета и беспроигрышной техникой "посчитай все ромбики на стене" пытаешься отсрочить приближение панической атаки. Так не делают лидеры.       Его ладонь перехватывают в воздухе. Накрывают своей и ощутимо сжимают пальцы. – Дами, чего ты боишься? - выдыхают едва слышно. Давид замирает. - Перестань думать на минуту, слышишь? Просто отключи мозг и дыши, вот так, умница. Слышишь? Мы здесь, с тобой. Всегда были и будем. Мы никогда тебя не оставим, никто из нас троих. Тебе нечего бояться, ты в безопасности, все хорошо. В том-то и… – В том-то и дело, Итан, - Дами вздыхает и выворачивает голову неудобно, чтобы поймать его взгляд. Надо же. Теперь глаза отсвечивают желтым. Неопасным желтым, медовым. Они смотрят с искренним беспокойством, и Дамиано снова ведёт, снова к горлу подкатывает ком отвратительно душных эмоций, и он не находит решения лучше, чем вцепиться изо всех сил в его руку. Чтобы успокоить себя немного. Чтобы вернуться в реальность и мысленно послать на несколько определенных букв снова подступившие было слезы. – В том-то и дело. Вы замечательные! Вы правда лучшие, я просто… Он кусает губы. – Ты знаешь, я ненавижу лицемерить, я этого не выношу. И я, черт возьми, никогда не лгу, тем более, вам. Но я чувствую себя ужасно, когда понимаю, что не тот, кем мне нужно показать себя в конкретный момент. Я устаю быть старшим, я устаю быть уверенным, я устаю быть движущей силой и мотором, мне иногда хочется лежать лицом в пол и рыдать, но я соскребаю себя с этого пола и иду на сцену, лажаю, не попадаю в ноты, но говорю, что всё нормально, и ненавижу себя за это, это ужасно. Я хочу делать всё и за всех, я хочу все контролировать, хотя прекрасно понимаю, что это невозможно; я знаю, что бываю невыносимым, и я вечно всем недоволен, потому что хочу, чтобы всё было идеально. Но сам в первую очередь страдаю из-за этого, и иногда кажется, что мне никогда не быть по-настоящему счастливым, и вам тоже в какой-то момент я всё испорчу, потому что сам с собой не могу ужиться, что уж говорить о других?       Его тирада прерывается звонким всхлипом, и Дами замолкает на пару секунд, зажмурившись. Злости нет, хотя обычно она вылезает неизбежно, когда он пытается выразить свою позицию как можно более ясно; сейчас есть только усталость. И обида, на всех и сразу; Итан ласково гладит его пальцам по щеке, безмолвно выражая поддержку. – Я просто даже не знаю, как это описать. Я давно уже не боюсь быть неправильным, такова уж моя судьба и мой путь, поэтому это слово сюда не подходит; я боюсь быть неправильным для людей, которых я вдохновляю, я не хочу лгать им, но они не должны видеть слезы на моих глазах, блять, никто не сказал мне, что за каждого из тысяч людей, которые слушают меня, я несу персональную ответственность, и мне так стыдно за то, что страшно из-за этого, Итан, почему? Я самая жалкая из всех существовавших когда-либо рок-звезд, мне иногда противно смотреть на себя в зеркало с этим макияжем и подведенными глазами. Я не самый лучший друг, я плохой лидер и неприятный человек... Ему неожиданно зло шипят на ухо. – Ш-ш-ш, не тупи. Ты, конечно, можешь быть ворчливой занозой в заднице, но о том, какой ты друг, позволь судить со стороны. И насчёт лидерства тоже. Мы с Томом не зря тебя осыпаем комплиментами, ты же не думаешь, что мы просто пытаемся подмазаться? - Дами невольно улыбается, вспоминая дифирамбы Томаса едва ли не на каждом интервью. Итан стискивает его ребра чуть крепче в своих объятиях и продолжает спокойно, как будто объясняя очевидные вещи первокласснику, - Ты взваливаешь на себя ответственность за все на свете, даже за те вещи, в которых не разбираешься – в этом вся проблема, Дами. И да, это часто нас выручало, но тебе стоит больше доверять своим близким людям. Мы любим тебя, и да, мы готовы помочь, слышишь? Но тебе нужно позволить нам это сделать. – Скажи это Вик. – Снова Вик? Дамиано вздыхает мученически. – О да.       Итан сдерживает смешок. Перепалки между двумя горячими головами группы, обязательно с последующим трогательным примирением и виноватыми лежаниями на коленках друг у друга, стали уже частью их рутины, но и эти конфликты нужно было как-то разрешать. Поэтому Дамиано набирает в лёгкие побольше воздуха, прежде чем начать жаловаться. – Чего она? – Она... - он собирается с мыслями, придумывая связный ответ. Потом вспоминает, что Итану связный ответ и не нужен - тот из несогласованных между собой экспрессивных воплей остальной троицы всегда умудрялся вычленить необходимую информацию, есть у него такая суперспособность. - Она... Я просто… - дёргается было возмущенно, намереваясь начать гневную тираду, но Итан успокаивающе кладет ему руку на плечо, легонько сжимает. Как ни странно, это действует. Он выдыхает и пробует снова, спокойнее. Голос немного дрожит. – Я иногда думаю, что ей так сильно плевать. На меня, на Тома, на тебя тоже. Она не замечает! Не замечает, когда кому-то становится плохо из-за её слов. Не замечает, как мне тяжело, пока не становится херово настолько, что я начинаю рыдать прямо перед нею, а я ненавижу себя за это, я не должен быть таким, слабым и нытиком. Я дежурю возле её комнаты днями и ночами, когда чувствую, что что-то не в порядке, но она никогда не делает такого для меня! - Итан прерывает его мягким прикосновением ладонью к щеке. – Ш-ш-ш, Дами. Требовать к себе внимательного отношения от близкого человека - это нормально. Но тебе стоит вспомнить, что за человек Вик. Помнишь? Она борец. Она всю жизнь привыкла зубами выгрызать себе дорогу, поэтому мы себя за ней чувствуем, как за каменной стеной. Она вперёд ногами вынесет любого, кто посмотрит на тебя косо, но ей тяжело, когда угроза не снаружи, а внутри тебя самого. Она боится сломать и боится сделать не так. Позволь ей сражаться там, где она чувствует себя уверенно - вам обоим будет проще.       Дамиано упрямо морщит нос. В словах Итана есть смысл, и есть смысл поступать именно так, как он посоветовал, но Давид не будет Давидом, если не поприпирается хотя бы для приличия. – А Томас? Что скажешь про Томаса? Этот ведь даже не шевельнется, пока не создашь прямую угрозу его жизни. А для всех проблем у него одно решение: нажраться, наутро всё само как-нибудь пройдет. Я уже честно не знаю, как его пинать. – Он ребенок, Дами, он самый младший из нас. Сделай скидку на то, что он может ещё не знать или не осознавать столько же, сколько и ты. Нам стоит его поддерживать и быть внимательными, чтобы он не наделал ошибок, только и всего. У него лучше всего выходит импровизировать - пусть этим и занимается. – Вы же почти одного возраста с ним, - ворчит Дамиано. - Как так получается, что ты такой взрослый и умный, а он все в игрушки играется? Итан смеётся: – Я не знаю. Наверное, я просто привык нянчиться с детьми. Да и мы с ним совсем разные по темпераменту. Честно, иногда я думаю, что моя главная функция в группе это далеко не барабаны. – Это правда. Твоя главная функция - восстанавливать моё душевное равновесие. – Не только твоё. Дамиано улыбается, прикусывая нижнюю губу, устраивается поудобнее. Такое он чудо, этот Итан. Такое тёплое и мудрое создание, их личный сенсей, психолог и мамочка в одном лице, спокойный и уверенный в кругу близких людей и восхитительно мило нервничающий на публике, с этими своими огромными оленьими глазами и тяжёлыми эльфийскими волосами. Его в такие моменты хочется сгрести в объятия и крепко держать, поглаживая по пушистым волосам, пока не выдохнет спокойно. Или взять за руку и на секунду прижаться щекой к плечу, обозначая свое присутствие. Дами не любит словами говорить "спасибо" – это кажется ему бесполезным – поэтому надеется, что помогает Итану хотя бы вполовину настолько, насколько тот помогает ему самому. Потому что он замечательный и заслуживает целый мир, вот так вот. – Итан, как твои родители реагируют на, - он взмахивает рукой, одним движением пытаясь описать Санремо, Евровидение и все безумие, которое вокруг них творилось, - всё? Ты же идеальный ребенок. Ты, блин, идеальный человек и сын, как они тебя вообще выдерживают?       Итан мягко улыбается и звучит слегка смущенно. – Нормально. Мама всегда говорила, что я особенный человек. Что со мной обязательно в жизни будут происходить особенные вещи. Поэтому они просто сказали, что меньшего от меня и не ожидали. Мне кажется, после того, как воспитаешь столько детей, просто перестаешь удивляться. Страшно будет только, если я разрушу это доверие. Но я постараюсь этого никогда не сделать. – Я… - Дамиано слегка запинается, думая, продолжать, или не стоит. У него настроение ещё немного поныть, раз уж на то пошло дело, и раз уж так получилось, что перед барабанщиком показаться жалким ему совсем не страшно. Здесь ему, наверное, тяжелее всего, на этой теме, потому что тема семьи для него близка почти болезненно. Но он выдыхает и отвечает тихонько, - Да, я понимаю. Мне иногда… почти страшно. Одно дело - разочаровать незнакомых людей, а другое - своих самых близких. – Хочешь поговорить об этом? – Наверное? - тянет Дами задумчиво. - Меня немного пугает, как мама смотрит на меня, как на Иисуса в человечьем обличье. Она мной искренне восхищается, но я же никакое не божество, в конце концов! Есть несколько человек в моем окружении, для которых я не хочу быть кумиром, звездой, объектом обожания. Для неё я просто хочу быть её подросшим ребенком, вот и всё. Которому тоже надо иногда плакаться в юбку. И Джо… с ней я вообще не знаю. Не знаю!       Он дёргается, выбирается из крепких объятий Торкио и садится спиной к нему на постели, запустив пальцы в растрёпанные волосы. – Я просто… Итан, скажи, у тебя было когда-нибудь такое, что ты любишь человека настолько сильно, что хочешь расстаться с ним, потому что уверен, что навредишь ему? И знаешь, что вам обоим будет очень больно, и ты, возможно, никогда не простишь себе этого, но лучше так, чем если ты поведешь себя, как мудак, и разобьешь ей сердце? – Нет. Но это очень в твоём духе, Дамиано, очень драматично. – Да? - он буквально подскакивает на кровати, разворачиваясь лицом. Цепко хватает Итана за запястье: тот выглядит, как само спокойствие, только дымящейся чашечки чая не хватает в руке. - Она замечательная, понимаешь? Она добрая, милая, скромная и невероятно сильная, и она потрясающий человек, очень умный, а я двадцатидвухлетний придурок, у которого все есть, и который всё ещё не может себя найти, и перегорает, как спичка, к каждой вещи в своей жизни, которой увлекается. Мы вместе четыре года лишь благодаря ей, благодаря тому, что каждый день я узнаю её как-то по-новому, и поэтому мне всегда интересно, но я так боюсь, что рано или поздно это закончится, и я всё испорчу. А я знаю, что это закончится, потому что мне никогда не сидится на жопе ровно, и это ужасно. Она не заслуживает такого.       Мерцающий фиолетовый. У Итана в лице что-то меняется, и глаза приобретают новый оттенок, ещё Дамиано не знакомый. Он медленно перетекает из своей полулежачей позы в более вертикальную и смотрит внимательно, так, что вокалисту внезапно становится не по себе. Несколько долгих секунд. Потом тихонько, задумчиво выдыхает. – Воу. Ты правда любишь её так сильно. Никогда не видел, чтобы ты выглядел так, когда говоришь о ком-то ещё… – Конечно, я люблю её, - Дами бормочет почти удивлённо, немного озадаченный такой реакцией. И тем, как все ещё мерцают филетовые глаза. - Все нормально?       Итан выныривает из своего неожиданного оцепенения на звук его голоса. Скользит по лицу потерянным взглядом и быстро кивает, поджимая губы, тянет за руку на себя, приглашая вернуться в прежнее положение. Дами послушно укладывается снова ему на грудь, чувствуя, как опять обволакивает успокаивающим родным теплом со всех сторон. – Верь ей, Дами, - бормочет Итан тихо ему в макушку. - Она правда чудесный человек. Доверься ей, расскажи обо всем, что тебя пугает, и, главное, будь уверен, что она поймет. Иначе не получится сделать это от чистого сердца, хорошо? Не бери всё на себя. Она же твой любимый человек. Вы справитесь.       Дами задирает подбородок и долго смотрит на внезапно задумчивое красивое лицо. Итан машинально гладит его волосы, фиолетовый взгляд направлен куда-то в темноту, съежившуюся в противоположном конце номера. Давид берет чужую руку в свою и ласково, как огромный кот, трётся носом о мозолистую ладонь. Ещё бы помурлыкать. Ему вдруг хорошо, легко и спокойно, и такие страшные проблемы взаимоотношений между людьми вдруг кажутся очень даже решаемыми, а агрессивно настроенный колючий мир за дверью - не таким уж пугающим. Как он это делает? С ним всё внезапно гораздо проще. С ним внезапно на всё находятся ответы. – Итан, напомни мне, почему ты всё ещё не мой парень? Дамиано сидит спиной, поэтому не может видеть, как стремительно темнеет взгляд барабанщика. – Не знаю, Дами, - тот звучит тихо и очень отвлечённо. Я не знаю.