Долиной смертной тени

И это… все? Умирать — не страшно. Страшно было выходить под пули, туда, за дверь, не отводя взгляда, бежать, бежать, бежать вперед — на эти пули. Вот тот шаг был страшен. А когда очередь прошила тело Алик только подумал: и .. всё? — Конечно, всё. Аликс ошарашенно оглядывается. Совершенно пустой цех засыпан стеклом как алмазной крошкой, она сверкает и переливаетися, потому что вокруг свет. А рядом — папа. Без трости. Улыбается. Алик поднимается на ноги, переступает, подпрыгивает… Боли в ноге нет, ушла, и вообще ничего, ничего не болит, ни в теле, ни в том месте в диафрагме, где последние полгода была черная дыра. Он обнимает отца, хлопая по плечам, с радостью ощущая силу объятия — совсем как в детстве, когда мир казался Алику бесконечным счастливым летом. А потом до его плеча дотрагиваются тонкие пальцы — и Алик зарывается лицом в волосы Эли, вдыхая родной запах, потом берет лицо в ладони, вглядывается. Элька. Живая. Без той страшной раны во лбу. Смеется. Кладет пальцы ему на губы, когда Алик пытается сказать “прости”. — Идем, — Эля берет его за руку, показывает вперед, туда, где ничего не разглядеть за слепящим ярким белым светом, будто июльское солнце жарит во всю свою мощь, даже глаза прикрыть хочется. — Идем, сынок. Свет зовет, манит, обещая ту самую детскую радость. Cчастье. Покой. Пару шагов сделать… Алик жадно вдыхает воздух, пахнуший клейкими тополиными листочками и скошенной травой, делает шаг вперед — а потом оборачивается. Витек стоит в паре десятке шагов рядом с каким-то… с чем-то… С тем, на что смотреть не хочется. У Алика к горлу подкатывает тошнота, как будто он снова в своей старой хате, блюет во время ломки. Это не темнота, это что-то иное — страшное. Раззявившее пасть отчаяние. Витек молча смотрит вперед — туда, в темноту, и губы у него трясутся. — А как же … он? Алик не может отвернуться. Отец успокаивающе кладет руку ему на плечо. — У него другая дорога, Алик. Он тебя предал. Ты помнишь? — Помню, — говорит Алик, не сводя взгляда с Витька. Тот стоит, ссутулившись перед темнотой, жалкий, нелепый. Предатель. Друг. — Я его простил. — Ну-у… — Отец с кряхтеньем упирается руками в поясницу. — Это, дорогой, не тебе решать. Пошли. Элька тянет за руку. Витек бросает взгляд на Алика и, криво улыбаясь, поднимает руку, прощаясь. — Ты иди, командир. Голос его странно искажен, будто доносится откуда-то издалека. — Иди, отдыхай. Алик отворачивается, смотрит вперед — туда, где дверь в лето, где Эля и отец, где все живы, и никто никогда, никогда, никогда не умрет. Туда, где можно будет наконец обо всем забыть, он это знает точно. — Да блядь!.. Алик порывисто прижимает к себе Эльзу, жадно и коротко целуя. — Я ненадолго. Честно. Обнимает следом отца — и шагает прочь, на ходу хлопая себя по карману куртки. Пачка сигарет на месте, и зажигалка, и сигарета в ней та самая, последняя, выкуренная ими в последнюю минуту, с чуть надломленным фильтром… Витек распахнутыми глазами смотрит на приближающегося Алика. — Да ты… Ты чего, командир?! В голосе его слышна настоящая паника, он встает на пути у Алика, словно пытаясь не дать ему пройти дальше. — Уходи, ну! Алик выдыхает дым и протягивает сигарету Витьку, тот берет ее дрожащими пальцами. Пытается затянуться. — Да не ссы ты, — говорит Алик, глядя на темноту за плечами Витька. — Прорвемся.