Кто-то, задумавшись

      Слухи распространялись быстро. Несколько капель воды, то тут, то там упавшие на платок, через какое-то время сделают влажной всю ткань.       Сначала Юсаку услышал. Оживленные разговоры, стихающие при его появлении. Смешки. Перешёптывание. Но стоило подойти и всё замолкало. Оставалось лишь смущённое покашливание и шуршание бумаги. И было ещё слово. Кошка. Дикая кошка. Однажды он застал близнецов Никайдо, которые оживлённо проклинали бедное животное. Злые слова выплёвывались одно за другим. Кажется, однажды он уловил «мерзкое отродье» и «ублюдочная скотина».       Рысь забрела в часть? Он пытался вспомнить всё, что когда-либо слышал об этом животном. Как-то давно ему попалась в газете статья естественников о связи дневных переходов рыси и численностью популяций грызунов и копытных. «Несмотря на то, что основную часть рациона рыси составляет заяц-беляк, её добычей также могут стать молодые олени». Юсаку помнил своё удивление. Мелкий хищник убивал зверя в разы крупнее себя. «Основными способами охоты являются скрадывание и нападение из засады». Хорошо, что поблизости нет деревьев. «Также стоит отметить такую особенность внешнего вида рыси как небольшая характерная бородка». Интересно, как это выглядит? Рисунок зверя, приложенный к статье, был слишком нечётким. Яростные проклятья окружающими мелкого хищника размером с небольшую собаку казались странными и нелепыми. Вряд ли он представлял серьёзную угрозу для солдат, вооружённых Арисакой.       Потом Юсаку увидел. Бегающие глаза Тамаи. Ухмылки в усы. Тень смущения на лицах остальных. Открытые, немые взгляды и говорящие пальцы. Пальцы, которые нервно и спешно комкали и прятали грязный клочок бумаги. Они слишком спешат, листок выпадает из рук и ложится прямо под ноги младшего лейтенанта. Ближайший солдат было дёргается, чтобы поднять его, но испуганно замирает. Юсаку наклоняется и поднимает из грязи жалкий обрывок. Протягивает, намереваясь вернуть хозяину, но взгляд против воли опускается вниз, любопытство слишком велико. С промокшего и грязного снимка, вырезанного или вырванного из газеты, прямо на него смотрят знакомые глаза.       Синхронное «ах» едва ли не срывается с губ. Нервно сглатывает ближестоящий худенький рядовой. Ровесник Юсаку, но ниже на голову и почти в два раза меньше. Остальные настороженно смотрят на Юсаку. Самой малости не хватает, чтобы услышать общий мысленный крик. Их тайна почти раскрыта.       –Юсаку-сан, сэр, вы не могли бы вернуть фотографию? Просим прощения, за неподобающе бережное обращение со снимком генерал-лейтенанта Ханадзавы-доно, но она важна для нас, — глубокий шрам на одной щеке у говорящего поддёргивается при каждом слове.       Юсаку молча отдаёт фотографию.       А потом он начинает внимательно вслушиваться в каждое слово, которое ему удаётся уловить, вглядываться в выражения чужих лиц и пытаться понять, что происходит в его дивизии. Его будто начали избегать. С ним продолжали говорить безукоризненно вежливо, но откуда-то у обычно дружелюбных к нему солдат появилось выражение вины на лицах. За что? И при чём здесь дикая кошка и его отец? Расстояние между бровями Юсаку сужается.       Из-за угла раздаются грубые голоса и смех. Он прислушивается, ускоряет шаг и смотрит на открывшуюся перед ним сцену, выглядывая из-за стены. Группа солдат около пяти человек окружила малознакомого ему рядового. Не загораживая тому дорогу, и не прикасаясь, но слишком близко, настолько, чтобы это могло бы считаться вторжением в личное пространство. Юсаку пытается вспомнить сталкивался ли он с этим рядовым где-либо вне плаца. Он пристально смотрит рядовому в лицо, пытаясь вытащить из памяти имя.       – В последнее время ты совсем затих, Огата. Неужели кошке прищемили хвост?       Они приятели? В голосе слышится подчёркнутая забота, но лица говорят о другом. Радость. Злая радость. Юсаку словно ударило. Он знал это выражение. Когда однажды, прямо перед воротами академии он упал в грязь и вымарал форму. А потом выслушивал выговор перед строем. У тех, кто тогда смотрел на него, были точно такие же лица. Юсаку вглядывается в выражение лица Огаты, всё ещё не зная, стоит ли ему вмешиваться, не желая выглядеть нелепым, влезая в безобидную беседу. И его лицо даёт прямой ответ. Крылья носа напряжены и подёргиваются, верхняя губа странно искажена из-за чего кажется, что рот то ли растянется в улыбку, то ли ощерится оскалом. И сам рядовой Огата ужасно кого-то напоминает.       — Что здесь происходит? − Юсаку уверенно подходит к солдатам.       Те резко сменяют до этого едва сдерживаемые ухмылки на испуганные лица.       − Младший лейтенант! Ничего, сэр! Простите, сэр, мы уже уходим, − щедро рассыпая извинения, они почти бегом устраняются, оставляя его наедине с Огатой. Тот косится на него краем глаза, молча отдаёт честь, и тоже поспешно уходит. Юсаку остаётся только недоуменно смотреть ему вслед. Он не понимает. Почему снова появляется эта кошка, машет метафорическим хвостом, слишком коротким, чтобы он мог зацепиться за него, и в очередной раз ускользает, прежде, чем он сумеет хоть что-то выяснить. Рядовой Огата подкармливает рысь? И за это его невзлюбили остальные? Но откуда тогда такие тайны и причём здесь его отец? Слишком много вопросов, слишком мало ответов. Юсаку устало вздыхает. Кажется, его вечно будет преследовать чувство будто он лишь бамбуковый веер в руках актёра театра Но. Послушный умелой руке он станет чем угодно. Отличают ли его самого от знамени, которое он несёт? Он даже в мыслях осёкся. Крамольно. Великая честь, что ему сам император доверил знамя. Сомнения, нет, рассуждения, − мысленно оправил он себя, − не допустимы. Юсаку резко выдыхает, с силой выдувая воздух сквозь ноздри, и продолжает прерванный путь.       Земля упруго пружинит под подбитыми подошвами. Предыдущие сапоги были малы, и Юсаку постоянно стирал ноги, но новые сидят идеально.       — Младший лейтенант Ханадзава, вы в последнее время не так бодры как обычно, вас что-то беспокоит? − один слог плавно следует за другим, усы шевелятся в такт.       Старший лейтенант Цуруми слегка обеспокоенно вглядывается в лицо Юсаку. Доверительно пониженный тон, плечо почти касается его плеча. Они оба совместно возвращаются из штаба. Юсаку мгновение колеблется. Но что он может сказать? Что его беспокоят солдатские разговоры о дикой кошке? Упрямо вновь и вновь всплывающая тема, но он бы выглядел дураком, если бы показал, что серьёзно обеспокоен этой мелочью. И потом было ещё кое-что. Он не доверял старшему лейтенанту.       — Нет, ничего такого, чтобы стоило вашего беспокойства, Цуруми-сан, − не доверял. Нет, его командование не вызывало нареканий, Юсаку искренне восхищался его стратегическими талантами, но… Было одно но. Оно могло показаться другим глупым и наивным, явно не то, чему он должен был придавать значение. За всеми словами Цуруми всегда чудится ещё один смысл. Вот взять воду в чашке. Какой у неё цвет? Нальёшь в голубую чашку− станет голубой, нальёшь в зелёную — зелёной. А перельёшь в стакан, так и форма изменится. Бесцветная и бесформенная вода, которая может быть чем угодно. Так и слова старшего лейтенанта. Они могли принять любое значение. Но как бы ни хотел, Юсаку не мог отбросить мысль, что просто напросто он слишком много думает, и ничего подобного и в помине нет.       — Юсаку-доно, вы всегда можете обратиться с любимым вопросами по мне, — чужая ладонь ложится на плечо. − Все мы, − пауза чуть дольше, чем необходимо, − люди благородных кровей, сталкивались с некоторыми недопониманиями, − фраза не кончена, выжидает продолжения. Требует умалчиваемый ответ.       Старший лейтенант понимающе смотрит на Юсаку. И он поддаётся. Слишком велико желание избавиться от непонимания:       — Вы слышали про кошку? − слишком быстро, слишком торопливо вопрос срывается с губ.Он тут же жалеет об этом, но вылетевшие слова уже не схватишь и не вернёшь обратно.       — Кошку? − глаза Цуруми недоумевающие расширяются.       Юсаку краснеет:       − Нет, ничего. Извините, − глупо. Ему не стоило ничего говорить. − Доброго вечера, сэр.       Юсаку отвешивает поклон, отворачивается и уходит широким шагом, упуская возможность увидеть лёгкую улыбку его старшего лейтенанта.       Неделю Юсаку из-за всех углов слышит о мерзкой кошачьей натуре. Семь дней Юсаку наблюдает за тем, как после выдачи еды к рядовому Огате подсаживаются остальные тесным кружком, не давая тому уединиться, вынуждая выслушивать безобидные с первого взгляда разговоры об отвратительных кошачьих привычках. Юсаку подозревает, что в другое время рядового Огату тоже преследуют, но он слишком занят и не может везде уследить.       Почти ровно сто шестьдесят восемь часом выдерживает Юсаку, а потом останавливает того самого робкого солдата, что был рядом, когда Юсаку случайно увидел фотографию отца. Длинное лицо рядового полно уважения. Он стоит, подняв голову и приоткрыв рот, вряд ли даже сам замечая это, и в его глазах, устремлённых на Юсаку, плещется восхищение.       — Почему вы зовёте рядового Огату котом? − слишком прямо, но иначе он не умеет.       Лицо стоящего перед ним солдата мгновенно словно скукоживается. Кожа приближается к цвету бумаги. Рядовой нервно вздрагивает и опускает голову. Губы размыкаются, но потом снова крепко сжимаются. Юсаку ждёт. Просто молча смотрит на него и ждёт. Если у него не получится добиться ответа от этого рядового, то он не получит его ни от кого. Другие придумают какое-то безобидное объяснение и он так никогда и не узнает правду.       И тут рядовой наконец решается. Медленно, через силу выталкивая каждое слово, он что-то мямлит про диких кошек и диких котят, внимательно разглядывая сапоги Юсаку. Юсаку продолжает ждать. В висках отсчитываются секунды. Молчание угнетает ещё больше чем признание, и рядовой вынужденно продолжает говорить. Про гейш, которые иногда, когда клиент бывает особенно щедр, «ну знаете, как это бывает», − рядовой пытается улыбнуться, но мышцы каменеют, − могут оказать некие дополнительные услуги, изначально не предусмотренные. Солдат сбивается. Уши у него горят алым. Юсаку думает, что его собственные уши выглядят возможно даже краснее. Рядовой быстро поднимает голову, чтобы увидеть реакцию офицера на его слова, и, убедившись, что на него не злятся, ведёт рассказ дальше. Он говорит про прозвище таких женщин, про то, что подлецы и плуты имеет схожие повадки с хвостатыми. Рассказав всё, он растерянно замолкает.       Юсаку чувствует, как смущение сменяет злость. Солдата, готового отдать жизнь за Японию и не имевшего ни единого нарекания от командования, оскорбляют только из-за происхождения. Незаконные сыновья. Их не признавали, и даже сын самой бедной крестьянской семьи мог себя ставить выше лишь по праву рождения. Несомненно, даже вот этот солдатик перед ним считает себя вправе смеяться над одним из лучших стрелков в дивизии. Но одна вещь всё ещё остаётся неясной:       — Причём здесь фотография генерал-лейтенанта Ханадзавы-доно?       Лица рядового покидает вся кровь. Он испуганно смотрит на Юсаку:       — Простите, сэр, − и обречённо еле слышно договаривает, − у рядового Огаты глаза генерал-лейтенанта.       Последующий час вся дивизия наблюдает за странным поведением обычно спокойного и собранного младшего лейтенанта. Юсаку вихрем носится по части. Обегает всё стрельбище, чуть не подставляясь под пули, обшаривает казармы, даже заглядывает к старшему лейтенанту Цуруми, уже подставляясь под нежелательные вопросы, но рядового Огаты нет нигде. Он всю неделю так легко натыкался на него, но сейчас, когда Юсаку необходимо его увидеть, срочно, вот прям сейчас, сию минуту, он исчез.       Только на третьем кругу Юсаку замечает у казарм кучку солдат. Он заставляет себя успокоиться и подходит к ним твёрдым сдержанным шагом. Огату он замечает, лишь подойдя уже на расстояние десяти шагов. Тот почти полностью закрыт фигурами солдат и со стороны не виден. От группы опять слышится подсмеивание и вежливая, излишне вежливая речь. Появление младшего лейтенанта не остаётся незамеченным. Все разговоры прекращаются. Юсаку находит взглядом глаза, что так похожи на отцовские. Как он раньше мог не замечать. Он заставляет себя сдерживаться, чтобы не подойти ближе и не раскрыть объятия, чтобы не засыпать бесконечной грудой вопросов почему. Почему не подошёл сам? Почему не попросил вступиться? Почему терпел насмешки?       И Юсаку делает то немногое, что в его силах, чтобы попытаться хоть как-то оградить. Чтобы перетянуть край своего покрова уважения, накинуть свою вуаль почтения знаменосца. Ему хочется кричать и плакать от несправедливости, но он позволяет себе показать только радость. Он защитит.       — Старший брат. Я счастлив тебя встретить.