Реквием

      Это был единственный раз, когда Ривай был уверен в правильности своего решения.       И пусть с этим выбором ему не стало легче жить, пусть разум твердил, что это неправильно, что есть иной выход, тот, в котором ей не придётся жертвовать всем, тот, где она увидит лучший мир, мир без войн и титанов, без той ответственности, что так давила на её плечи, мир, где её взбалмошная натура обретёт, наконец, покой, забудет обо всём и будет просто жить, несмотря на всё это, его сердце, сжатое в кулак, тянулось к чужому и давило из себя единственно правильное решение.       Потому что в новом мире для неё места нет.       Он понял всё ещё в тот момент, когда Ханджи заговорила о них. Когда заговорила совсем как он. Жизнерадостно, в своей манере, но до того надрывно, что в животе скрутился неприятный щекочущий узел. Так говорят, когда прощаются.       Это было даже не предчувствие, а осознание. Осознание того, что человека уже давно нет. И пусть она стояла прямо перед ним, увлечённо глядящая на Фингер и мечтающая прокатиться на титане-перевозчике, её больше не существовало.       Ханджи Зоэ исчезла четыре года назад. Испарилась из мира. Покинула Парадиз, оставив после себя пустую оболочку, что звалась командором.       Звание, что растворило её сердце в беспощадной кислоте ответственности.       Ривай замечал её угасание, но ничего не мог с этим поделать. Замечал, как сутулится спина у вечно прямого разведчика, как взгляд, устремлённый в небо, опускается вниз.       Пряжка командора опоясывала шею и тянула. Выжимала последние соки, кривила позвоночник и склоняла всё ниже. Тяжелила взгляд, высасывала из него последние искорки и заполняла их пустотой.       Ханджи была не на своём месте, и это её убивало.       И в этот момент Ривай ненавидел Эрвина всем сердцем. Смит не просчитался – Ханджи действительно оказалась единственной, кто смог занять его место. Кто не испугался ответственности и посвятил всего себя их общему делу. Кто сумел отстоять Парадиз и привести их к победе. Их, преступников и желторотых юнцов, пьяниц-офицеров и воодушевлённых кадетов, людей, ненавидевших разведкорпус, и тех, кто искренне в него верил.       Оказалась единственной, у кого не было выбора.       Но взамен она сгорела. Вспыхнула, как спичка, и тут же оставила после себя тонкий чёрный уголёк, расколовшийся от малейшего дуновения ветра.       И как так получилось, что на роль командора разведкорпуса больше всего подошёл человек, совершенно для неё не созданный?       Чёртов Смит.       А Ханджи продолжала тлеть и трещать вдоль сгоревшей древесины. Выжимать из себя последнее, и рвать, рвать, рвать себя на части. Тащить на себе неподъёмную ношу и сгибаться. Без всяких жалоб и обид на нелёгкую судьбу.       Он ведь даже не знал, что стояло за ней. Ни слова о прошлом, ни слога о мотивах. Простая верность долгу и желание кому-то что-то доказать.       Чокнутая.       Женщина, превратившаяся в командора. В сурового главнокомандующего, по важности стоявшего даже выше Закклая. С тяжёлым взглядом и острыми плечами. В брюках и кителе. Обрезав волосы и стерев с лица глуповатую улыбку, что разрезала щёки в момент столкновения с особо опасной особью. Линии обернулись углами, смех – приказами, стремления – пеплом.       Бумажная волокита удручала. Счета, масса бесполезных отчётов, что никто так и не прочитал, вагон похоронок и увольнительных.       И никакой радости.       Закклай не был глупцом и понимал, что в ближайшее время должность командора никто не вывезет, вот и запер Ханджи в четырёх стенах в столице. Требовал лишь приказов. Запрещал даже издалека смотреть на титанов. Нагрузил макулатурой так, что не оставалось даже времени подумать об исследованиях.       Допустить ту же ошибку, что и со Смитом, он не мог.       Но она горела.       А Риваю не оставалось ничего, кроме как смотреть. Смотреть и ничего не делать.       А теперь он мог её отпустить. Он видел, как загораются её глаза, как выпрямляется спина, когда она передавала свою боль Арлерту. Как поднимается взгляд к небу. Как зажигается внутри огонь. Как разрезает лицо улыбка. Как на мгновение она снова становится собой.       Рыхлые угли воспламеняются и тут же гаснут под грудой мышц одного из колоссов.       И ради этого мгновения Ривай был готов отдать последнее, что у него было.       Ведь она – это всё, что осталось.       Посвяти своё сердце, Ханджи.