Длинный день и короткая ночь

      Молодой преподаватель вырвал из блокнота белый лист бумаги и, игнорируя ровно начерченные линии, аккуратным почерком написал число.       — Вроде в конце еще что-то было… — задумчиво пробормотал Денис Александрович, пожевал кончик карандаша, пожевал губу. — Знак бесконечности! — выкрикнул он и написал в конце замысловатого числового ряда простенькую закорючку.       Улыбаясь сам себе, он сделал из бумаги жабу, как учили, если память не подводит, в классе пятом. И положил жабу под подушку. Глупо, конечно. Действия молодого и перспективного преподавателя истории кажутся по-детски наивными и смешными. А лет двадцать назад было обидно и горько, что честному мальчику не поверили. Маленький, взлохмаченный, как воробушек, ребенок решился рассказать свой сон. Собрал детское мужество и поведал другим нечто дорогое, но дорогое для него одного.       Долго хохотали воспитательницы в детском доме, слушая взволнованного рассказчика. А Денис, запинаясь и краснея, передавал увиденное. Сам Геракл подъехал на колеснице к Денису, а тот одет, как принц — в новое, дорогое. Грозно сказал греческий герой: «Напиши число на белой жабе. Положи жабу под подушку.» — И пальцем огромной руки в сторону тычет, на цифры показывает. «Принц» все семь цифр запомнил — нули и единицы, а в конце закорючка непонятная.       Вот так было. И не важно, что было во сне. В детстве Денис Александрович верил снам, ведь были они частью его жизни. Увидел во сне в канун своего дня рождения трёхголовую собаку, что охраняет ворота в мир мертвых — утром к стенам приюта пришла нормальная, с одной головой собака, да так и осталась жить в каморке у сторожа. С четверга двенадцатого на пятницу тринадцатого увидел во сне двойку по истории древнего мира — в реальной жизни урок прогулял, а двойку все равно получил — за плохое поведение.       А ещё верил маленький Денис всем на Олимпе и знал имена всех богов. Знал он — кто с кем ложе делит, от кого детей рожает, с кем воюет, кого любит, а кого ненавидит. Ведь в человеческих, знакомых действиях и эмоциях могущественные разумы к смертному человеку становятся ближе.       — Подумаешь! Всего лишь знаешь чуть больше, чем учебник по истории, — слышал он от одноклассников.       Но ведь воины-спартанцы подмигивали ему с экрана телевизора!       — Возможно, так же, как и остальным мальчишкам, что просто мечтают стать шире в плечах, — настаивали взрослые.       Пегасы катают на удобных спинах по ночам!       — И что с того? Ведь много кто летает по ночам. А ты, гад такой, эксплуатируешь волшебную лошадку! — друзья дразнили.       В школьном спектакле Денис откровенно плохо сыграл царя Итаки. Доверили ему роль только потому, что главный актер заболел накануне, а Гомера знал наизусть только он.       Когда сам Геракл приказал написать число на жабе, мечтатель Денис задумался. Геракл, жаба и число. Он верил греческому герою. Нечто недоступное могло ему открыться, стать ближе. Но откровенное высмеивание одноклассников и насмешливые взгляды воспитательниц стали высокими стенами, закрывающими маленькому фантазеру путь в волшебство. Не было к ним злобы или осуждения, ведь не их это сон, не их приключение.       Да, давно это было. Сны уже не так восхищают, а греческие боги — лишь мифы и умело сложенные поэмы. Исторические даты — сухие цифры, а славные герои — фантазия поэта-сказителя. Древняя Греция не может быть частью его взрослой жизни. И осталась она далеко во времени. С ней человеку двадцать первого века никак не пересечься. Понимая, что нет возможности дышать древними легендами и чувствовать мифических существ рядом, его живое сердце подменило себя на слаженно работающий механизм по перекачке крови.       И было бы все спокойно и скучно в размеренной жизни Дениса Александровича. Вот только вчера в самую длинную ночь в году снова пришел греческий герой и настойчиво так, даже грозно, о жабе заговорил. Взбудоражил сон память о детстве, вернул интерес к необычному. Снова забилось живое сердце, бойко сменяя размеренный темп на удивительно спешный, беспорядочный. Разбудила память тоску по светлому, по родному, дала надежду на чудо. Нет рядом доброжелателей, что пальцем покрутят у виска, и не услышит он смех за спиной. Разве только звуки восторга будут его собственным смехом. Смехом от счастья.       Настала ночь. Бумажная жаба под подушкой, число и тишина. Денис спит и снится ему, как громовержец спускается с бесконечной лестницы, идёт навстречу.       — Наконец-то пришел! — Громыхнуло совсем рядом. — Уж столько знаков тебе показано, а ты других слушаешь и себя забываешь. Гераклу даже пришлось новый подвиг совершить. Блуждать по чужим снам потяжелее, чем с чудовищами сражаться. — Верховный владыка похлопал по белому мрамору, приглашая смертного сесть рядом. — Рассказывай, что на Земле с жизнью.       И посланник богов начал свой рассказ. Число и жаба уже не казались случайным набором цифр и детской забавой, а были важным, только ему принадлежащим кодом доступа на Олимп. Он вспомнил, кто он и зачем здесь нужен. С последнего визита прошло лет сто, а говорил посланник все о том же. О жизни человеческой говорил — кто с кем ложе делит, от кого детей рожает, с кем воюет, кто кого любит, кого ненавидит и как умирает.       Зевс слушал внимательно, бороду теребил, кивал и усмехался.       — Молодец! — похвалил он, и мраморный пол от громоподобного голоса вздрогнул. — Теперь отдохни, — продолжил владыка Олимпа чуть тише. — Но напоминаю: завтра утром сделай глоток из речки нашей дорогой, Летушки, и назад на Землю возвращайся. Да ты и сам знаешь — смертный здесь долго не протянет… а ты жить хочешь. — Зевс добродушно в усы улыбнулся и исчез, словно облачко легкое растворился.       Жить человек хотел, а ещё больше хотел увидеть его. В нетерпении смертный помчался по лестнице вверх, ничуть не сомневаясь, куда выведут белые ступени. Он бежал по знакомым коридорам и искал ту самую неприметную дверь, что выведет в дом у реки, в дом с огненной крышей.       — О! Как всегда, вовремя. Только-только обед приготовил, — сказал родной голос, и ветер зашумел в ушах, затрепетало сердце.       Хоть нет больше крыши, и река заросла травой, в доме есть тот, кто ему нужен. Мохнатое, высокое существо неуклюже наклонилось над низким пнем. В его крепких руках — котелок с супом. Рогатый монстр улыбнулся приветливо, и радость заблестела в его темных глазах. Разве мохнатое существо забудет человека? Ведь в его мире бог солнца проснулся и уснул лишь пару раз, разделив кусок времени на равные части — на длинный день и долгую ночь.       — Я пришел, я смог… снова. — Человек застыл, боясь приблизиться, ведь в его понимании с последней встречи прошла вечность.       Сатир поставил еду на стол-пень и, спеша утешить человека, сделал шаг и ближе стал.       — Не надо так… да перестань…       Не разберешь — он утешал или все же упрекал. Полузверь бережно погладил смертного по светлой голове, а тот слезы прятал, зарываясь в кучерявые волосы на широкой груди.       Он мог бы стать для человека кем угодно, но облик принял тот, что людям привычней. Точно то, что человек видел на картинках в учебниках или трогал в скульптуре. Точно так, как передавалось устное слово. Точно так, как описано в мифах. Он будет козлоногим и с прочными рогами, и вроде беззаботным покровителем пастбищ и лесов. Незачем знать человеку, кто скрывается под образом сатира. А древнему существу неинтересно очередное земное имя человека. Есть только суть в его сердце и память об их встречах.       — Обедать будем? — мягко спросил сатир и, утешая, легонько похлопал смертного по спине.       — Да, — ответил уверенно безымянный человек и заставил себя разжать объятия.       — Твой любимый — суп из белых жаб, — гордо сказал козлоногий и неуклюже, задевая когтями светлую кожу, вытер влагу с человеческой щеки. — Суп понравился тебе в прошлый раз, помнишь?       Разумеется человек помнил. Помнил, как опасное на первый взгляд существо с закрученными рогами и темной шерстью угощало густым супом, а он, седой старик, принимал угощение слабыми руками. Помнил, как сидели возле костра, громко смеялись и яростно спорили — дана ли людям возможность летать в небе. Старик мечтательно смотрел в темную бесконечность, рассуждая, что его сородичам никогда не подняться к далеким облакам. А мохнатый монстр лукаво щурился и настаивал, что все возможно.       Воспоминания о прошлых встречах пришли как знание о себе, мощно встряхнули душу. Вот он совсем еще ребенок — девочка в платье цвета солнца замирает от страха перед неведомым существом. Но страшный монстр грубой ладонью аккуратно касается шелковистых волос. И девочка тянет тонкие руки вверх с просьбой покататься на большой спине. После веселых детских игр и вкусной еды она прижимается к твердой груди доброго друга, делает вдох и засыпает. А вместе с ней и Земля погружается в крепкий, холодный сон.       Помнил он, как скромная девушка смотрела с восхищением на повелителя пастбищ и лесов, как осторожно трогала твердые, словно из камня рога. А потом худые руки скромницы обняли широкую спину, а губы прошептали слова только им двоим известные. Когда рыжие волосы смешались с зеленой травой и дыхание девушки стало прерывистым — на Земле погасли тысячи огней и стихли крики израненных кострами душ.       Он помнил всех, кто был здесь до него. Он и был всеми ими. Суп, как всегда, хорош. Густой, он готовился на свежих сливках из молока черных коз. Ароматный из-за полевых трав, и вкус насыщенной ухи. Разговор неспешный, как всегда, увлекательный и интересный.       Двое рядом лежат на мягкой кровати из белого пуха. Человек накрыт листьями папоротника, а козлоногого греет шерсть густая. Но человек поделился легким покрывалом, чтобы стать ближе. Неловкое молчание. А внизу живота уже зарождается теплое и сладкое желание. Сатир улыбнулся одобрительно и опустил тяжелую руку на живот человека. Безымянный вздрогнул и замер, не сводя чуть растерянных глаз от лежащего рядом. Рука сатира медленно двинулась вверх. А с ней и возбуждение, словно горячей, подвижной субстанцией поплыло вверх, дошло до грудины, чуть задержалось в горле, дальше по подбородку, по дрожащим губам… и выплеснулось взволнованным стоном. Предвкушение расплылось по телу, учащая пульс и дыхание.       С ними это когда-то было, но происходящее в сегодняшнюю долгую ночь удивительно непривычно и для обоих ново. И были прикосновения грубых пальцев к тонкой коже в чувствительных местах. Вот как теперь — сильные руки козлоногого неторопливо гладят возбужденное тонкое тело. Толстые пальцы коснулись покрасневшего уха, обнаженного плеча, чуть сжали самый чувствительный кончик мужского тела и медленно раздвинули ноги. Все это под глупый, смущающий шепот. Все это под взором смеющихся глаз.       И поцелуи. Нежные, дурманящие разум, вышибающие опору из-под ног. И яростные до боли в скулах, до кровоточащих губ, до пересохшего горла.       И ласки были. Да… такие же, как и сейчас. Гибкий, влажный язык облизал бедро, пощекотал человека под коленом, большой рот вобрал половину ступни и мягкие губы облизали каждый палец. Не напугать, заласкать. Отдать нежность на которую способен громила. Показать заботу, которую может проявить безобразное существо. Еще раз овладеть человеком. Еще раз влюбить человека в себя.       Человек сел на крепкое тело, ногами плотно прижался к мохнатым ногам. Он обхватил массивный член монстра, и зная, что будет больно — принял его, зубы сжал, болезненно промычал.       — Зачем спешишь? Ночь долгая. — Ухмыляясь, сатир нежно погладил место соединения, желая чуть боль успокоить.       — Нет… для меня она коротка, — кусая губы ответил человек и двинулся вверх.       Оба застонали. Их тела содрогнулись, запели эмоции — они раскрылись друг другу и стали ближе. Тянущее ощущение сменилось приятной заполненностью, а через пару движений тело охватило бешеное удовольствие. Шерсть под руками человека стала влажной. Влажно и горячо между ног, тепло в груди, пустота в голове.       Сладко запахло болотной травой. Где-то вдалеке зашумели деревья — сильный ветер безжалостно хозяйничал в их молодых, неокрепших кронах. Темная бесконечность над головами качнулась. Еще мгновение — безымянный и монстр поменялись местами. Тяжелое тело сатира нависло над человеком, задавая свой, быстрый темп движениям и погружаясь глубже. Смешались стоны, переплелись пальцы, сцепились в нескончаемом поцелуе губы и языки. В эту короткую ночь пространство качалось над ними много раз, много раз меняя их местами. И каждый раз Земля словно тоже качалась, словно тоже с кем-то местами менялась.       Громкое сопение рядом вырвало человека из блаженного покоя, что-то болезненно впилось в грудь, мокрое и гибкое вылизывало липкий от семени живот. Его рука нащупала твердый рог, мокрый лоб и легла на голову. Пусть на немного, хоть на один длинный день и эту короткую ночь они соединились телами, сплелись эмоциями, творили жизнь.       Завтра на Землю, завтра снова он все забудет. Тревога холодным потом покрыла лоб, пальцы напряженно зарылись в жесткие волосы, сжались. Мысли закружили стаей голодных птиц, стараясь откусить от счастья хоть малый кусочек. Вдруг он больше никогда не поймет, что так настойчиво показывает реальность? Что если он не заметит, упустит подсказки о себе самом? Что если он не вернется?       — Снова думаешь, что не вернешься? — Сатир поднял голову, посмотрел на взволнованное лицо.       Человек горестно закивал, сжал кулаки. Сатир ему не поможет, ведь таково условие их встреч. Только от смертного зависит, будет у них еще одна нежная ночь и радостный день.       Не отрывая пристального взгляда от безымянного, стараясь передать ему уверенность, сатир сказал:       — Ты обязательно ко мне вернешься. Я знаю, и ты знаешь. ***       — Что-то доставка груза задерживается, — недовольно сказал командир орбитальной станции «Одиссей», смотря в черноту космического пространства.       Члены команды одобрительно загалдели и закивали соглашаясь. Командир уже вторые сутки только и делает, что ворчит и придирается по мелочам. Разумнее во всем с ним соглашаться.       Груз с Земли ожидали еще в прошлую пятницу. Еды и воды на корабле было достаточно, но космонавты знали, что волевого командира, с решительными глазами и стальными нервами, интересует исключительно пополнение запаса замороженных жабьих лапок. Хоть фирменный суп их бесспорного лидера с удовольствием уплетала вся команда, именно командир был помешан на нем больше всех. Словно от того, съест он ложку густого, ароматного супа или нет, зависит его жизнь, а может, даже нечто более ценное.       — Летит, — облегченно выдохнул командир, заметив в темноте стремительно приближающийся красный маячок.       Его сердце суматошно забилось, а предчувствие опытного лидера подсказывало, что с этой партией жабьих лапок, также стремительно к чему-то важному приближается он сам. И игнорировать сближение уже невозможно.