Мандраж

Пудинг отчаянно краснеет, отводит взгляд и робко заламывает пальцы. Её дыхание прерывается. Сердце в одно мгновение замирает, а потом начинает биться в два раза быстрее, разнося по крови такую до непривычки странную любовь. Это слово растворяется патокой на языке и трепыхается крыльями бабочки на губах, пугает своей инородной лёгкостью и вседозволенностью, медленно с безотказностью подчиняя разум, душу и сердце. Пудинг не знает, что с этим делать, что нужно предпринимать — и надо ли — как реагировать на проделки воспалившихся гормонов. Поэтому, закрывая на это глаза, она лишь слушает мягкий тембр чужого голоса, а потом, теряясь в пространстве, заслушивается, когда он, Санджи, обращается к ней по имени. Пудинг до отчаяния ловит его каждое уверенное движение, плавные черты лица и запоминает сладостный запах сигарет, что всё время окружает такого непонятного для неё кока. Тем временем в её душе взрываются оглушительные фейерверки. До кончиков пальцев пробегается необъяснимый импульс чудесатого тока. И у неё п е р е х в а т ы в а е т дух. Однако привычная маска, что насмерть въелась в её сознание, образ жизни, лицо за многие долгие годы, так не вовремя проявляется желчью в голосе с безумным взглядом, в мгновение успевая разрушить всё то, что успевает выстроиться за это время в душе. И за подобное Пудинг себе до слёз неприятна — противна. И ненавистна. «Фальшивка» — эхом рокочет внутренний голос, что до зубного скрежета оказывается прав. И Пудинг прекрасно понимает: такая как она Санджи совсем не подходит. Он мил добр и нежен, а настоящая Пудинг — нет, и вовсе противоположна. Но слепая, полная детской наивности надежда в дуэте с людской эгоистичной натурой вновь и вновь продолжают тешить себя мечтами да глупыми домыслами — «А если бы...» К сожалению, влюблённость вскружила ей голову. И, впрочем, также быстро спустила с небес на твёрдую землю, разбив впервые надетые на нос розовые очки. Чьи осколки затерялись в её редких ресницах.

***

У Пудинг потухший взгляд, вдребезги разбитая и собранная кое-как заново душа. У неё безудержно дрожат пальцы и плечи, губы и сердце. Она задыхается от слёз, в одиночестве сидя в пыльном переулке, когда на улице, совсем рядом, без разбора кричат в облегчении её братья и сестры, радостно ликуют вместе с ними горожане и восхваляют так по-дьявольски ошибочно её. Тем временем Пудинг хочется заглушить все звуки в округе, исчезнуть и раствориться, утопиться в море под названием Санджи ещё хотя бы один раз. Словить пронизанный искренней добротой взгляд ртутных глаз и вздохнуть терпкий запах табака, что повсюду следует за ним и, казалось бы, въелся в саму его сущность, жёсткие от морской воды волосы и мягкие губы. Пудинг совсем не понимает его. Она не понимает, как он позволил ей приблизиться после пережитого к нему так по-уязвимому близко, почему не скривился и не оттолкнул в отвращении прочь. Ведь так было бы гораздо понятней и проще. А в голове не появился бы спутанный клубок из мыслей — та неразбериха и полный кавардак, что полностью сейчас сводят с ума, заставляя безудержно страдать, ронять горькие слёзы и сжимать кожу побелевшими пальцами на плечах. Почему он её заставил влюбиться? В себя, в пирата, принца, кока, которого она должна была убить одной единственной пулей, пущенной точно в лоб. Прямо на собственной свадьбе — без сожалений, без страха и всякого рода колебаний. Она должна была выполнить свою роль, безупречно закончить этот спектакль, продолжить быть слепой послушной марионеткой, куклой для своей матери, после чего бесшумно уйти за кулисы со сцены театра под названием жизнь, преданно дожидаясь конца очередного антракта. Но Санджи все это стёр в порошок. Одним предложением. Словами, сказанными прямо в лицо, без малейшей фальши о том, что она, трехглазая Пудинг — не чудовище. В тот миг все её принципы и игра на несколько десятков лет вперёд разрушились карточным домиком. На совсем. Без единого шанса на восстановление. Пудинг свято уверена в этом, ведь сама почувствовала тогда, как внутри что-то резко с надрывом лопается и отчего-то становится легче дышать. Наверное, он её сломал. Или починил. Но этого Пудинг, увы, не знает. Спрятавшаяся внутри неё маленькая девочка, ребенок Биг Мам впервые столкнулась с людской искренностью и добротой от, будь проклято море, такого же как и её семья пирата. Совершенно другого пирата. Пудинг сквозь солёную пелену перед глазами разглядывает фотоплёнку, собственноручно мучает себя, проходит пытку, когда пальцы проходятся по глянцевой поверхности воспоминаний, вместо которых теперь зияет дыра, а Санджи и не догадывается об этом. Её дар — проклятье. А момент храбрости — слабость. Пудинг ненавидит себя за двуличность и за то, что не сможет расстаться с доказательством этого. А на душе все надрывно плачет, продолжает лить дождь и пахнуть озоном, когда она вновь понимает, что вспомнить другой никогда не сможет.

***

Недавно мир у неё несколько раз перевернулся с ног на голову, события смазались в беспрерывный резкий вихрь, а её безвозратно засосало в самый его центр. И Пудинг кажется, что голова у неё так и не остановилась и до сих пор кружится. По крайней мере, колени как по указке начинают подгибаться, когда в мыслях гибкой змеей проскальзывают воспоминания о том обжигающем кожу губ поцелуе. Пудинг ловит мандраж всякий раз, стоит ей подумать о Санджи.