В блаженстве освобождения

Всё начинается в магазине. Если точнее — задолго до этого, когда они ещё кружили вокруг монументов и Стив вытаскивал и вытаскивал бутылки с водой из своего рюкзака. В основном они были для Баки, потому что тот отказался выходить из дома без длинных рукавов, прячущих его протез, и даже после полудня пот стекал по его спине, жёг глаза и промачивал футболку. Стив никогда не протестовал против длинных рукавов, хотя температура понемногу поднималась с каждым днём. Он устанавливал правила, но пока что позволял Баки не расставаться с защитным покровом. Это становится проблемой, когда они проходят через автоматические двери, и холод в овощном отделе продирает Баки насквозь, под одеждой покалывая его влажную от пота кожу острыми иглами. Пока они были снаружи, никаких позывов он не ощущал. Это был скорее дискомфорт, чем настоящая нужда. Сейчас же это ощущается, словно что-то толкается глубоко у Баки в животе, тяжело и настойчиво. Он понятия не имеет, сколько выпил с тех пор, как они вышли с утра из дома; Стив следил за этим, и как только летнее солнце взошло, казалось, Баки стал потеть с той же скоростью, с которой эту воду пил. Но внезапно он чувствует себя переполненным ею, и с болезненной отчетливостью понимает, как же сильно хочет избавиться от этого ощущения. — Вот, — говорит Стив, подводя Баки к свободной тележке для покупок. — Вези.  Баки кивает, признательный за то, что можно отвлечься. Он крепко хватается за ручку и следует за Стивом. Это первый поход в магазин на его памяти. Прошлой ночью Стив предупредил его об этом, и Баки почувствовал, как сжался желудок от взлетевшего адреналина. Не считая утренних пробежек и одного посещения больницы, Баки не выходил на улицу с тех пор, как вернулся к Стиву. Прошлой ночью он с трудом заснул, переживая, что испугается и навредит кому-нибудь или схватит паническую атаку в отделе с заморозкой. Но сейчас его волнует только, как сохранить свое достоинство. Не унизиться самому. Не унизить Стива. Стиву и так уже порядочно досталось из-за Баки. Пусть он наконец просто купит еды без того, чтобы волноваться о глупом сломанном Солдате. В конце концов, Баки должен с этим справиться. С тех пор, как они вышли из дома, прошло максимум три часа. Зимний Солдат на миссиях постоянно проводил до двенадцати часов и больше. И мог их выдержать. За исключением тех случаев, когда это не получалось, и хэндлеры смеялись над ним, глупым солдатом с прожаренными мозгами, в слезах и обоссаных штанах. Эти насмешки звучали в его мозгу, когда он умолял Стива взять контроль на себя. В первые несколько недель он постоянно путался. Баки был больше машиной, работавшей по выжженной у него в мозгах программе, чем человеком, и паниковал всякий раз, когда та начинала ломаться, оставляя дым и искрящиеся провода вместо целей и приказов. Он чувствовал тошноту каждый раз, когда пробовал есть, тошноту из-за беспокойства, вины и страха быть отравленным за то, что предал Гидру. Металлической рукой он вырвал прядь волос и едва не сломал пальцы на живой руке. Он напал на Стива, когда тот предложил ему обратиться к врачу. Он напал на Стива за то, что тот пошел за ним, за то, что включил ночью свет — он что, не знает, что они следят? — что выглядел так знакомо и вызывал туман у Баки в мозгах, слишком густой, чтобы в нём можно было существовать. Но хуже всего были ночные кошмары. Они так и не прекратились, но сейчас Баки как минимум достаточно стабилен, чтобы отличить, где кончаются видения и начинается реальность. Раньше они безнадежно смешивались, как желток и белок, и это жидкое яйцо в его видениях становилось кровью и проливалось ссаньём на простыни, и он плакал во сне, и, просыпаясь, всё ещё кричал, кричал до тех пор, пока соседи не начинали барабанить в дверь или не грозились вызвать полицию. — Я должен уйти, — сказал Баки после одной особенно плохой ночи. Пижамные штаны, которые выдал ему Стив, к тому времени уже высохли, но бедра всё ещё горели, и кровать, кровать Стива, воняла аммиаком. Солнце уже встало, так что он был уверен, что уже не спит. Видения приходили в темноте. И лицо Стива было не просто исцарапано во сне. — Я сделал тебе больно. Я виноват. — Бак, нет, — ответил Стив. Его глаза были очень красными и мокрыми. Баки проснулся, пытаясь вырвать их. — Мы что-нибудь придумаем. Я не откажусь от тебя. Ты мой друг... — Мне не нужен друг! — разочарованно выкрикнул он. — Мне нужен хэндлер! Я не знаю, что делаю! Я не знаю, как быть твоим Баки! Ты должен направлять меня, наказывать меня. Только так я смогу быть хорошим! — Ты… ты не обязан быть моим Баки, — сказал Стив, но посмотрел с такой болью, будто у него рот был полон битого стекла. — В смысле… ты всегда будешь моим Баки. Неважно, что изменится. Я не собираюсь приказывать тебе. Я никогда не причиню тебе боль. Ты человек, ты не... — Я не человек! Ни в одном из смыслов этого слова! — Часть его сгорела давным давно, и, глядя на кровь на лице Стива, Баки был уверен, что ничто человеческое в нём уже не восстанет из пепла. — Меня нужно контролировать. Я опасен. Ты должен говорить мне, как действовать. — Я… — Стив прикусил губу, и Баки пришлось усесться на собственные ладони, чтобы не освободить её. Он уже и так причинил Стиву слишком много боли. Стив не должен причинять её себе ещё и сам. — Я… Тебе стоит переодеться, Баки. А мне… мне надо подумать. Это не был приказ, как бы Баки ни пытался его расслышать. Но когда он вышел из душа, Стив ждал его на кухне за столом и от беспокойства так сильно кусал губы, что на них оставались отпечатки зубов. — Я могу говорить тебе, что делать, — медленно произнес Стив, нахмурив брови. — Если ты действительно этого хочешь, если считаешь, что это поможет тебе. — Он выставил ладонь, призывая к тишине, прежде чем Баки успел что-нибудь сказать. — Но я не стану наказывать тебя, Бак. Я не твой хэндлер, и до тех пор, пока не уверюсь, что ты понимаешь это, мы будем действовать осторожно. Нам нужны правила. Вот так это и началось. Каждый выбрал свое безопасное слово, и они пообещали друг другу, что, когда бы эти слова ни прозвучали, после них не будет ни приказов, ни повиновения. Они просто будут Стивом и Баки, и ничто не сможет это изменить. Словом Стива было «печёнка», потому что он сказал — и Баки частично сумел это вспомнить — он всегда ненавидел её вкус. Словом Баки стало «крио». Он не то чтобы не любил крио; оно означало спокойствие и безопасность в ледяной темноте. Но он знал, что Стиву грустно слышать его, потому никогда не произносил это слово при нём. Первый настоящий приказ последовал той же ночью. Выполнять простые приказы в течение дня было легко: «Съешь это» и «Поставь свою тарелку в раковину», и «Подай мне то». Стив только учился, и эти простые приказы получались больше похожими на вопросы. Баки никогда не колебался, выполняя их. До тех пор, пока не отправился спать и не нашёл пачку подгузников на кровати. — Надень один, — прозвучал голос Стива. Стив подошел совсем близко, и Баки приложил все усилия, чтобы не отпрыгнуть. Лицо горело огнём. Стив хотел, чтобы он носил подгузники. Стив купил подгузники, чтобы Баки мог надеть их. Должно быть, именно поэтому он и согласился вообще приказывать Баки. Он, наверное, внутренне смеялся над возможностью приказывать и сейчас собирался посмеяться над Баки. Даже в ГИДРЕ, когда они издевались над Солдатом из-за недержания или обливали вёдрами воды, никогда не заставляли его надевать подгузники. Их шутки никогда не заходили так далеко. Никогда. Баки обернулся, открыв рот, чтобы отказаться. Но звук затих в его горле еще до того, как добрался до губ. Стив не смотрел на него. Его глаза были опущены, когда он повторил: — Надевай, Бак. Я помогу. Это не было шуткой. Это было отвращение. Стиву было настолько мерзко от того, какой Баки жалкий, так противны его неудачи в попытках контролировать собственное тело, что Стив даже не смотрел на него. Баки не мог понять, почему Стив всё ещё позволяет ему оставаться здесь. Так и не сказав ни слова, он отвернулся, сгрёб пачку и сбежал с ней в ванную. Руки дрожали, когда он натягивал подгузник на бедра. Баки пытался не смотреть, тут же надев штаны, но не мог заставить себя открыть дверь. В уголках его глаз выступили слёзы, и он закусил пальцы, дожидаясь, пока они высохнут. Когда он всё же заставил себя выйти из ванной, Стив уже лежал в кровати с закрытыми глазами. Он никак не отреагировал, когда Баки устроился рядом, не проверил, выполнен ли приказ. Баки даже для этого был слишком отвратителен. Он закрыл глаза, пытаясь не обращать внимания на горящие щёки и не мешать отдыху Стива. Пытаясь не чувствовать мягкую распорку между своими ногами. И наутро он пытался не испытывать эту жалкую благодарность, когда впервые проснулся, не намочив постель. Сейчас он паникует, ручка тележки для покупок скользит во вспотевшей ладони. В магазине так холодно, и Баки умоляет своё тело держаться, но с каждой минутой нужда становится только сильнее. Он пытается заставить себя думать о чём-нибудь другом. Ожидание боли может измучить куда больше, чем сама боль. Когда Баки был Солдатом, иногда его заставляли сидеть с пленниками часами, прежде чем начинали допрос. Большинство из них ссались ещё до того, как Солдат вытаскивал нож. Баки заставляет себя сосредоточиться на тележке. Он не думает, что такие тележки были в Бруклине, по крайней мере, не в тех магазинах, куда ходила его мать. Люди тогда укладывали покупки в сумки. Текстильные, не пластиковые. И так много лотков и киосков было снаружи; мама держала его за руку, когда он был совсем маленьким, чтобы не потерялся на улице в толпе. Сейчас Стив ведёт его между другими тележками, объезжает людей, чтобы взять апельсиновый сок. Достав упаковку, он оборачивается, но какая-то женщина остановилась прямо напротив него, уставившись на полки через проход, и он не может двинуться без того, чтобы не сдвинуть в сторону и ее. — Давай сюда, — говорит Баки. Он тянется к Стиву за упаковкой, чтобы тому не пришлось держать её в ожидании, пока в проходе станет менее людно. Он берёт сок правой рукой и тут же жалеет об этом. Упаковка холоднее, чем воздух вокруг, и скользкая от конденсата. Простое прикосновение к ней вызывает острейший приступ желания отлить, но всё, что Баки может сделать — это напрячь колени. — Ты в порядке? — уточняет Стив. — Нормально. Спазм заканчивается так же быстро, как и начинается, и Баки в состоянии продолжить идти без напряжения в животе, становящегося невыносимым. Остальные покупатели уходят, и Баки никогда ещё не был настолько благодарен простой возможности двигаться. Он не думает, что сможет стоять на одном месте, даже если Стив прикажет ему, хотя именно это он и сделал минуту назад. Это могло с таким же успехом быть и час назад, настолько сильнее становится его потребность облегчиться. В магазине есть туалеты. Баки не знает, где именно, но смутно припоминает, что видел карту с указателями напротив входа. Он её особенно не рассматривал, шокированный холодом внутри. Он мог бы извиниться сейчас, отвести тележку Стиву и вернуться обратно к напиткам и другим органическим продуктам, названия которых Баки даже не знает, найти туалет и положить конец всем этим спазмам в животе. Его веки трепещут от одной мысли об этом. Но тогда он останется один. Он останется один среди незнакомых людей, и Стива не будет рядом. Это первый раз, когда они пришли в людное место с тех пор, как Стив предложил Баки поехать в больницу. Он тогда сказал, что его беспокоит тот ущерб, который ГИДРА причиняла Баки на протяжении долгого времени. А Баки беспокоит, что та найдет его, стоит ему покинуть квартиру Стива. Что они притворятся докторами в больнице, причинят ему боль или снова сделают Солдатом. Что в нём и без ГИДРЫ может что-то щёлкнуть, и он убьёт ни в чём не повинных людей и доставит Стиву ещё больше проблем. Он провёл целый день, цепляясь за Стива, зная, что сжимает руку своего друга до боли, но не мог перестать делать это. Он прятал свое лицо, вжимаясь им в Стива и дрожа, не в силах ответить врачам или даже посмотреть на них, пока Стив уговаривал его. И по дороге домой в метро Баки не мог перестать плакать, даже несмотря на то, что в больнице на самом деле не случилось ничего страшного. Той ночью Стив выглядел таким уставшим, что Баки никогда не хотел бы увидеть его таким снова. Сейчас он прикусывает язык, пытаясь идти за Стивом и сжимать бедра настолько плотно, насколько это вообще возможно. Они уже почти закончили. Осталось всего несколько пунктов в списке, который Стив составил прошлой ночью. Баки сможет выдержать. Он должен выдержать. Он не может устроить беспорядок, не может испортить день, когда Стив наконец решил, что он достаточно в норме, чтобы выйти в люди. С тех пор, как Баки поселился у Стива, к нему никто не приходит, кроме врача, которому Стив платит, чтобы тот слушал рассказы Баки о ГИДРЕ и назначал лекарства, способные помочь Баки перестать причинять вред себе и Стиву. Стив укладывает в тележку пачку риса, это последняя вещь в списке, и Баки проглатывает всхлип облегчения. Правая рука дрожит; ему приходится убрать левую с тележки, потому что он боится раздробить ею ручку, если подобный спазм повторится. Он не может стоять на одном месте, когда они подходят к кассам, скручивает бедра настолько, насколько может себе позволить, не привлекая внимания, скрещивая ноги всякий раз, как они останавливаются. Когда они наконец-то, наконец-то выкладывают покупки на ленту, кассирша заговаривает со Стивом, и Баки приходится зажать ладонью рот, чтобы не заткнуть её. Он приседает, удивляясь, что ему удается незаметно зажать руку между ног, но когда Стив смотрит на него, Баки приходится притвориться, что его заинтересовали журналы на стойке. «Попроси его, — думает он, заставляя себя выпрямиться, когда кассирша вручает Стиву чек. — Попроси его сходить с тобой, пока вы не ушли.» Но тогда некому будет приглядеть за пакетами. Их могут украсть или они будут валяться у всех на дороге. А еще общественные туалеты отвратительны. Баки провел в них достаточно времени, спасаясь от непогоды и пытаясь привести себя хотя бы в относительный порядок, когда ушел из ГИДРЫ, чтобы знать это наверняка. Они всего-то в миле от дома. Баки может это выдержать. Стив уже и так считает его мерзким из-за того, что он не в состоянии контролировать себя ночью; что же он подумает, если узнает, что Баки настолько жалок и в течение дня? Баки берёт половину пакетов, и они выходят на улицу. Снаружи куда теплее, но сейчас это уже не особо помогает. С занятыми руками Баки больше не может придерживать себя между ног, и пояс беговых шортов больно давит на живот, несмотря на то, что должен тянуться. Он торопится в сторону дома, пытаясь не сорваться на бег. Баки жалеет, что не может побежать: так бы он точно остался сухим. Одна мысль о широких шагах, приводит в ужас. Баки не оглядывается назад, проверяя, не отстаёт ли Стив. Только когда он доходит до горящего красным светофора на перекрестке и пытается не корчиться, стоя на одном месте, он замечает его рядом с собой. — Бак? — спрашивает Стив. — Все в порядке? Баки почти отвечает, что всё хорошо, но его мочевой пузырь, да и он сам явно не в порядке, и если он попробует сказать хоть что-нибудь, то это будет больше похоже на стон. Он кивает, расстроенно переминается на месте и пытается замаскировать это под особенно сильный шаг, когда загорается зелёный. — Баки? — Я хочу домой, — сдавленно говорит он. Боль такая, будто все его тело мучается от подавленного желания опустошить мочевой пузырь. Баки не может припомнить, было ли ему настолько больно хоть когда-нибудь, хотя, если думать логически, он знает, что бывало и гораздо хуже. Но логически думать он сейчас не способен. Он вообще ничего не может делать, кроме того чтобы едва передвигать ноги и умолять тело продержаться еще немного. — Ты отлично справился, правда, — говорит Стив. — Знаю, тебе было нелегко находиться среди такого количества незнакомых людей, но… Спазм больше ощущается как удар в живот или что-то вроде того, и раскаленная влага просачивается в шорты. Баки не может остановить вырвавшийся звук — словно глухое хрюканье — а ещё не может удержаться и не бросить пакеты, прижимая руки к промежности. Он сгибается вдвое, сердце колотится, как ненормальное, и он не может сказать, чувствует под пальцами мочу или пот с правой руки. — Ох, Баки, — вздыхает Стив, и тот не может достаточно сконцентрироваться, чтобы понять, чего в его голосе больше: раздражения, сожаления или отвращения. Он смутно осознает, что Стив топчется рядом, собирая пакеты. — Давай, мы уже почти дома. Ты справишься. Но он не может, ну вообще никак, это так больно, он не может, но Стив сказал, и Баки плетётся за ним, пытаясь притвориться, что это приказ и он может заставить себя ему повиноваться. — Все нормально, Баки, — говорит Стив, хотя это совсем не так. — Почему ты не сходил в туалет в магазине? — Я… — бормочет Баки, — я не… А после они сворачивают за угол, до квартиры остается всего ничего, и тело Баки предает его. Сначала это ощущается, как жар, стекающий по бёдрам, такой неотвратимый и горячий, что даже не похож на влагу. Но он видит, как она струйками бежит по ногам в носки, капает на шнурки. Даже сейчас, когда всё уже случилось, чувствуется боль, как будто тело всё ещё не может достаточно расслабиться. Но есть и облегчение тоже, которое становится все сильнее и сильнее по мере того, как моча брызгает на тротуар, и это приводит Баки в ужас. Он не может пошевелиться. Не может говорить. Напор мочи и облегчение ослабевают, и сейчас Баки просто стоит в быстро остывающей луже, мокрый от мочи, и пота, и паники. Он чувствует на себе взгляд Стива. Он не знает, как Стив ещё может находиться с ним рядом. Баки не может вспомнить, как они оказываются в квартире. Он погружен в себя слишком глубоко, чтобы думать о том, куда идёт, как если бы он мог спрятаться в тёмном мире на другой стороне своего разума, как он прятался, когда приходил холод, и просто оставаться там, пока все, кто знал его имя, не умерли бы, и тогда, возможно, ему перестало бы быть так стыдно. Он только понимает, что они в квартире, потому что вдруг становится холодно, холоднее, чем было на улице, но и не тем успокаивающим холодом, что защищает от всего мира. Он опускает взгляд и обнаруживает себя в ванной, а Стив, стянувший его шорты до лодыжек, намыливает его ноги теплой мочалкой. — Это не твоя вина Бак, — говорит Стив. — Это просто случайность. Мне стоило сказать тебе до того, как мы... Он продолжает говорить, но Баки не слышит. Горячая кровь шумит в ушах, заглушая все остальные звуки. Как Стив может стараться заботиться о нём после того, что он натворил? Как он впустил Баки в свой дом и даже дотронулся до него? Баки явно не станет нормально функционирующим человеком, не говоря уже о том, чтобы быть другом Стива, по которому тот скучает. А сейчас он не смог даже вернуться домой в сухих штанах. Но Стив по-прежнему говорит с ним, моет его. И мочалка такая теплая, и другая рука Стива ласково и надёжно придерживает его за бедро. Удары сердца больше не стучат так громко в ушах Баки. Стив по-прежнему что-то говорит, его голос очень мягок, но Баки не может разобрать слов, потому что его кровь бежит, и он чувствует свой поднимающийся член и тут же отстраняется, хватает полотенце, чтобы прикрыться, но слишком поздно, Стив смотрит, Стив увидел. Он хлопает дверью ванной, прячется за кроватью и не шевелится до конца дня, даже когда Стив приносит еду и стучит в дверь или приходит врач, чтобы поговорить. Баки не хочет разговаривать. По правде говоря, не существует слов, которые Баки хотел бы сказать. *** Стив засыпает рядом с Баки. Каждый раз, когда он вдыхает, вместе с его грудью слегка приподнимается одеяло. Каждый раз Баки чувствует это и не может забыть, что Стив лежит рядом, хоть и отвернулся. Он не понимает, почему Стив до сих пор лежит в кровати так близко к нему. Он не понимает ничего из того, что делает Стив, особенно в последнее время. У Баки есть лишь горсточка воспоминаний о том, что было до ГИДРЫ. Правда, это не говорит о том, что у него осталось много воспоминаний о времени, когда он был Солдатом; ГИДРЕ не нужно было, чтобы он помнил больше, чем как стрелять или сражаться. Но воспоминания о ГИДРЕ хотя бы цельные. О том, что было до неё, они размыты: отдельные образы, звуки, вкус. Он не знает, потерял своё прошлое во время падения или в кресле. Что Баки знает, — в тех воспоминаниях, которые сохранились, Стив целовал его. Он помнит поцелуи в губы, непохожие на те, когда какая-то мать в госпитале целовала свою дочь. Он помнит, что они делали больше, чем просто целовались. Он помнит руки Стива, прижимающие его ближе, касающиеся его челюсти и поясницы. Руки были такими же нежными, как сегодня в ванной. Это имело бы смысл, если бы Стив был ласков, вернув своего старого Баки. Но он — не его старый Баки, и Стив должен это знать. Стив никогда не касается его так, как в воспоминаниях. Даже сегодня руки Стива не ласкали его, только мыли. Он определенно не заинтересован возобновлять старые отношения. Стив, должно быть, остаётся рядом из ностальгии или жалости. Может, он верит, что должен делать это для Баки. Может, врачи в больнице сказали Стиву, что мозг Баки повреждён или окончательно сломан, и Стив остаётся с ним из чувства вины. Это куда больше, чем Баки заслуживает после всей той боли, что он причинил. После беспорядка, который он сегодня устроил. Его лицо в темноте пылает, и он закрывает его руками, несмотря на то, что Стив спит и не видит этого. Было так приятно, когда Стив мыл его. Ни один из его хэндлеров никогда не был с ним столь осторожен, когда Солдат возвращался с миссии в крови и грязи. Стив — не хэндлер, Баки это знает, но ему больше не с чем сравнивать. Прикосновения были нежными, а слова вселяли надежду, и на несколько секунд, пока его не выбросило в реальность, Баки почувствовал себя так, будто не был плохим. Это совсем не было похоже на то, как он просыпался утром, мокрый и смущённый. Баки всегда закрывался в душе, чтобы вымыться. Подгузники он прятал в задней части бельевого шкафа, и после пробуждения засовывал снятый на самый низ мусорной корзины. Он мылся каждое утро, и вода всегда была холодной, потому что Баки не давал себе времени на то, чтобы сделать ее тёплой. Он не желал думать о том, что делает, а хотел просто побыстрее расправиться с этим. Лежа в темноте, Баки не мог удержаться и не представить себе, как было бы, если бы Стив заботился о нём ещё и по утрам. Он мог бы оставаться в кровати вместо того, чтобы прятаться в ванной. Стив бы не стал смеяться над ним. Он бы улыбнулся, но без насмешки в глазах, и просто стянул бы пижамные штаны с ног Баки. И можно было бы не смущаться, когда Стив мыл его, тепло и осторожно. Может, Стив сказал бы ему, что всё в порядке, как сделал это тогда в ванной. А если бы это случилось ночью, он бы помог Баки переодеться в чистый подгузник и обнимал, лёжа в кровати, пока тень приснившегося кошмара не исчезла бы и он не заснул бы снова. Возможно, он даже поцеловал бы Баки. Не именно так, как в его воспоминаниях, — медленно и чувственно, нет. Просто прикоснулся губами, просто чтобы Баки знал, что Стив здесь и любит его. Может, в лоб или в живот, прямо над синтетическим поясом... Член Баки снова становится твердым, намного более твердым, чем в ванной. Его тотчас пробивает ознобом от ужаса, но в тоже время кидает в жар от смущения и отвращения к самому себе. Единственное, что удерживает Баки от того, чтобы не задушить себя подушкой, — что он уже вытащил её из-под себя и прижал к паху, пряча член. В темноте. От человека, который спит рядом с ним. Это уже за чёртовой гранью, вот только знание этого ничуть не помогает. *** — Баки? Ты проснулся? Прежде чем мозг успевает сработать, изо рта Баки вырывается звук, даже примерно похожего на который нет ни в одном языке мира. Он зажмуривается, когда заспанные глаза ослепляет солнечный свет, проникающий сквозь не до конца задвинутые шторы, и трёт их холодными металлическими пальцами. Когда ладонь Стива, широкая и теплая, проходится вверх и вниз по его спине, прежде чем остановиться на плече, Баки приходит в себя практически мгновенно. Только когда он полностью просыпается, приходят воспоминания о прошедшем дне, и даже тогда он едва успевает покраснеть, как Стив спрашивает: — Ты… Тебе нужно переодеться? И вот теперь лицо Баки красное, и оно горит так сильно, что Стив должен чувствовать исходящий от него жар просто сидя рядом с ним на кровати. Подгузник между ног теплый и влажный, каким бывает каждое утро, но это ничто по сравнению с его горящим лицом. — Я… Я… — Тебе нужно переодеться, — говорит Стив. Его лицо розовеет, но он говорит это так запросто, будто приказывает Баки передать пульт от телевизора. — Смени подгузник и оденься, хорошо? Я буду ждать в гостиной. Естественно. Стив не верит, что он может остаться чистым в течение дня, да и с чего бы? Он даже не верит, что Баки сам знает, что обмочился или что ему нужно в туалет. Баки представляет, во что бы превратилась его жизнь, если бы Стив напоминал ему сходить в ванную каждые пару часов, и задался вопросом, как долго он бы прожил, прежде чем сдох от унижения. — Мне не надо… Это не… — Доверься мне, Бак, — говорит Стив, глядя на него взволнованно, даже умоляюще, но потом выпрямляет спину и с усилием возвращает на лицо нейтральное выражение. — Ты сказал, что хочешь, чтобы я приказывал тебе. Доверься мне. Я о тебе позабочусь. Подгузники не такие и толстые, но Баки находит, что под джинсами они ощущаются совсем не так, как наполнитель и фланель, к которым он привык. Это ощущение — единственное, на чём он может сосредоточиться, измеряя шагами тесное пространство ванной, пока в его животе порхают бабочки. Ночью подгузники дают пусть и жалкое, но ощущение безопасности. Опять же, он не хочет испортить постель Стива. Опять же, когда он просыпается, то в последние дни чувствует тепло, а не холод. Но вот это — другое. Одно дело, когда тело предает его во сне. И совсем другое — когда Стив уверен, что он даже днём будет не в силах сдержаться. Стены ванной сжимаются тем теснее, чем дольше Баки нарезает по ней круги. Он останавливается у двери, зажимает пальцами рот и заставляет себя покинуть безопасность ванной. — Ты помнишь свое стоп-слово? — уточняет Стив. Он сидит на диване с утренней газетой в руках. На кухонном столе стоит стакан, полный воды. — Крио, — отвечает Баки и думает, что многое отдал бы, чтобы сейчас там оказаться. Его лицо горит, и он не может удержаться от дрожи при мысли, что Стив слышит пластиковое шуршание при каждом его шаге. Как будто Стив не в курсе, что на нём надето. Как будто Стив может подумать о нём ещё хуже. — Баки, — говорит Стив. Он замолкает и молчит так долго, что Баки подумал бы, будто это всё, что он собирался сказать, если бы при этом Стив не шевелил губами. Словно он не может выстроить слова в нужном порядке. Баки стоит навытяжку, неподвижный, тихий, ожидающий. Когда Стив снова заговаривает, ему приходится сначала прочистить горло. В тишине комнаты это звучит, будто выстрел. — Я люблю тебя, Баки. Баки не может вымолвить ни слова. Он пытается вспомнить, пил ли вчера свои таблетки. Он хотел бы ущипнуть себя, но беспокоится, что, если дернётся, Стив решит, что Баки, который есть сейчас, — совсем не тот, которого он любит. — Я знаю, что есть вещи, которые сейчас происходят не так, как должны, — продолжает Стив. Он отложил газету, хотя его пальцы всё ещё треплют уголок передней страницы. — Думаю, их вообще не должно было быть. Но ты по-прежнему для меня самый важный человек во всём мире, и, что бы ещё ни изменилось, так будет всегда. Не существует ничего, что заставило бы меня подумать о тебе хуже, Бак. Больше всего я хочу, чтобы ты чувствовал себя в безопасности. Баки понимает, что задержал дыхание, но никак не может вспомнить, как выдохнуть. — Я знаю, что ты напуган, — добавляет Стив. Он не сводит взгляд с Баки с того момента, как начал говорить. Как он может смотреть на Баки, словно тот — единственное, что волнует его в целом мире, после того, что Баки сделал? — Знаю, у нас были неудачи. Но если я когда-либо заставлял тебя чувствовать себя нежеланным, или неправильным, или… или плохим, я этого не хотел. Просто я тоже напуган. — Ты? — слышит Баки свой голос прежде, чем осознаёт, что говорит. На его памяти Стив никогда не был напуган. Даже на хеликэрриере он выглядел скорей расстроенным, чем каким-то ещё. — Я был так напуган, что облажаюсь, Бак. — Стив проводит рукой по волосам и ставит их дыбом. Баки рассмеялся бы, если б его не так трясло. — Что ты все-таки будешь видеть во мне хэндлера, или что я буду заставлять тебя вести себя, как в моих воспоминаниях. Это… Я сохранял дистанцию в некоторых вещах, потому что не хотел смущать тебя, но, похоже, только заставил чувствовать себя нежеланным. И я бы очень хотел это изменить. Я никогда не накажу тебя, Баки. Я никогда не откажусь от тебя, что бы ни произошло. — Я знаю, — отзывается Баки, но Стив качает головой: — Только потому, что я тебе сказал это, — возражает он. — Я хочу это доказать. Снова пауза. Баки через всю комнату слышит, как тикают часы Стива. — Мы останемся сегодня здесь, — говорит Стив. — Прямо в этой комнате. И ты сможешь сказать своё безопасное слово, как только захочешь, Баки, как только почувствуешь в этом необходимость. Обещаю, что не буду делать ничего жуткого. Просто… доверься мне, ладно? Позволь мне позаботиться о тебе. Баки кивает. Он снова чувствует, как кружится голова. — Хорошо, — соглашается он вслух, просто чтобы услышать собственный голос. Быть уверенным, что это случится, чем бы онo ни было. — Выпей воду, — говорит Стив. Воды в стакане примерно пинта*. Достаточно одного долгого глотка, чтобы выпить её всю. Баки почистил зубы в ванной, но в горле до сих пор сухо после сна, а вода прохладная. Она не успокаивает волнение в животе, но Баки сомневается, в состоянии ли вообще что-нибудь сделать это. — Хорошо, — говорит Стив. — Теперь наполни его и выпей ещё раз. После пятого стакана Стив решает, что достаточно. Глотать стало тяжело уже после второго стакана; пятый Баки выпивает маленькими глотками, и это занимает почти четверть часа. Сейчас он чувствует всю эту воду, которая проходит через его желудок ещё быстрее, чем вчера. Возможно, потому что его тело по-прежнему утомлено после вчерашнего происшествия. Возможно, потому что он однажды уже потерял контроль, и теперь боится, что это произойдёт снова. — Не бойся, Баки, — говорит Стив, глядя на него поверх газеты. Он повторил это уже много раз с тех пор, как Баки глянул на него расширившимися глазами, когда Стив велел ему выпить третий стакан. — Ты можешь отпустить себя, как только будет нужно. Ты ничего не испачкаешь. Да и если испачкаешь — это не важно. Но это важно. Он никогда не ложился в кровать настолько наполненным, и если он отпустит себя сейчас, то устроит огромный беспорядок, почти такой же, как вчера. Одно дело — случайность, когда он ничего не может с этим поделать, когда он без сознания или просто достиг предела. И совсем другое дело сейчас. Это грязно, и стыдно, и плохо, — даже если Стив говорит иначе. — Если больно — не терпи. — Голос Стива звучит спокойно и обыденно, как будто Баки не ёрзает на полу гостиной, пытаясь не обоссаться. — Просто расслабься. Хочешь спортивную страницу? Баки трясёт головой сильнее, чем собирался. Он внезапно думает о собаках, вспоминает, как кто-то кладёт газету для щенка. Он не знает, откуда пришло это воспоминание. Но мысль о газете делает его нужду ещё сильнее, и Баки обнаруживает себя раскачивающимся на полу. На лбу выступают бисеринки пота. Он закусывает губы. — Ладно, — говорит Стив. — Дыши, Баки. Скорее всего, это не задумывалось как приказ, но Баки воспринимает именно так. Плотно зажмурившись, он пытается считать свое дыхание, вдохи и выдохи, в то время как его тело раскачивается на месте. Он чувствует жжение и боль, страх и необходимость облегчиться, и так измучен, хотя вчера смог продержаться намного дольше. Что-то сжимается вокруг его рук, и только после секундной паники он понимает, что это задралась и обмоталась вокруг запястий его собственная рубашка. Он тянет ткань. Паника только подстегнула и без того сильную нужду, и Баки со стоном складывается вдвое. Стив гладит его по голове, пока Баки извивается на полу. — Тш-ш-ш, — говорит он, — я держу тебя, Бак. Я здесь. Пот стекает по лицу Баки, что абсолютно не улучшает ситуацию. Он скулит, желая заткнуть рот, но его руки так запутались в рубашке, что он не уверен, сможет ли освободиться самостоятельно. — Мне нужно в ванную. — Это нормально. Это совсем не нормально. Баки напряжён как трос, который вот-вот оборвётся. Он слышит, как пластины на его левой руке жужжат и рекалибруются, будто не способны успокоиться, как и всё остальное в нем. Баки напряжён настолько, что расслабиться кажется вообще невозможным, несмотря на то, что очень больно, будь проклята эта физика. — Иди сюда, — говорит Стив, подхватывает Баки под подмышки и легко поднимает с пола, хотя Баки извивается. В конце концов он сворачивается у Стива на коленях, его собственные руки обмотаны рубашкой и зажаты между ног. — Я тебя держу, Баки. Я тебя люблю. И я не злюсь, я никогда не буду злиться на тебя за то, что сам же и велел сделать. — Я не могу терпеть, — шепчет Баки. Руки Стива обвиваются вокруг него, прижимают ближе, отчего живот болит ещё сильнее, но он не хочет, чтобы Стив перестал обнимать его. Так или иначе, он развалится, не в силах сдержать вместе все части себя самого. — Я правда, правда больше не могу. — Я и не заставляю. — Стив кладет голову Баки на плечо, совершенно не заботясь о его безумных движениях. — Доверься мне, Баки. Я позабочусь о тебе. Баки пытается, правда пытается поверить, даже когда начинают течь слёзы. Стив не оттолкнул его после вчерашнего. Он не отвернулся от Баки, когда тот мочил простыни. А ещё он остался рядом даже после того, как Баки пытался его убить. Так, может, всё и правда нормально, раз Стив так говорит. Вот только его тело думает иначе, сжимаясь судорогой сильнее, чем когда-либо. Одно дело — сказать себе, что всё нормально. Но тело помнит совсем другое: агентов ГИДРЫ, которые насмехались, когда у него не получалось сдержаться, образы монахинь в воскресной школе, ругающих малышей, что они не смогли дождаться перерыва. Его мочевой пузырь стискивает сильнейший спазм, но всё, что он может сделать — это застонать. Одна ладонь Стива ложится на руки Баки между ног. Он похлопывает по промежности, нажимает на подгузник, проверяя — Баки понимает, что его лицо горит как никогда раньше — не влажный ли он. — Давай, Баки. Это приказ, и Баки хочет выполнить его сильнее, чем что угодно в жизни, но не может заставить тело расслабиться больше, чем чтобы оставаться неподвижным. — Я не могу не могу я правда правда хочу но не могу Стив прости прости я не хочу быть плохим я не могу... — Ты не плохой, Баки. — Стив прижимает крепче, его волосы щекочут Баки горло. — Ты был таким храбрым для меня, все хорошо. Давай помогу. Баки не спрашивает, с чем он собирается помочь, потому что от отчаяния половину прослушал, но Стив тут же это демонстрирует. Его рука все ещё обнимает Баки, нежно прижимаясь к его животу, когда Стив слегка толкается коленями вверх, заставляя Баки вскрикнуть. В подгузник ударяет горячая струя, рефлекторно оборвавшаяся в следующую секунду. Но Стив продолжает массировать его живот, и теперь потребность освободиться стала еще сильнее, так что через пару мгновений моча начинает хлестать из Баки, с журчанием наполняя подгузник. Слезы стекают по его лицу, и он понятия не имеет, от стыда это или облегчения, но рука Стива снова ложится между его ног, ощущая тепло и влагу, и он говорит: «Всё правильно, Баки», и он говорит: «Всё хорошо», и он по-прежнему крепко прижимает его к себе, и он — всё, что Баки нужно. — Просто отпусти себя, — бормочет Стив, всё ещё поглаживая ноющий живот. — Используй подгузник. Хороший мальчик, ты мой хороший мальчик, Баки. Слова стекают по Баки, как моча, которую он чувствует в своих джинсах. Баки не может прямо сейчас сожалеть об этом, не может сконцентрироваться ни на чём, но Стив говорит достаточно долго, чтобы смысл его слов начал доходить до него. Он потерялся в ощущениях, блаженстве освобождения и удовольствия от объятий Стива, горячих и безопасных, которых он не чувствовал так давно. И даже не важно, если он устроил беспорядок. Стив держит его, Стив сказал, что он хороший, а больше ничего не важно. Это длится вечность, и, когда поток мочи наконец ослабевает, Баки почти задыхается, ошеломлённый нахлынувшим облегчением. Он чувствует себя безвольным, как после тестов ГИДРЫ на выносливость, и не уверен, что сможет встать, если будет нужно. Но это и не нужно, потому что Стив по-прежнему крепко держит его. Колени Стива напряглись под ногами Баки, но он не может сосредоточиться на этом, не может выделить что-то одно в потоке возвращающихся сейчас ощущений, когда самая важная потребность наконец удовлетворена. Во всяком случае, не может сосредоточиться, пока рука Стива между его ног не начинает двигаться, проникая под пояс, внутрь подгузника. Рот Баки приоткрывается, но оттуда не вылетает ни звука, как будто его горло не может понять, задыхается оно или стонет. Рука Стива вся мокрая, мокрая и теплая, и гладит Баки, и Стива, похоже, даже не волнует, что он пачкается. Расслабленное тело Баки по-прежнему чувствует усталость, но он твердеет, так же, как Стив. — Все хорошо, Баки, — задыхаясь, говорит Стив, пока его рука яростно движется у Баки между ног, так горячо и влажно, и приятно. — Ты был таким хорошим для меня, доверься и сейчас. Я позабочусь о тебе, обещаю. Я сделаю тебе очень хорошо, ты это заслужил. Я люблю тебя, Баки. Я всегда буду любить тебя. Его большой палец поглаживает головку члена, и низкий стон всё-таки срывается с губ Баки, пока он трётся бедрами о колени Стива. — Я хочу… — начинает говорить он, но Стив делает запястьем что-то такое, что его голос срывается. — Я хочу, чтобы ты... — Я знаю, Бак, — говорит Стив, и Баки верит, что он действительно знает, знает всё, будто заглянул украдкой в разум Баки вчера в ванной, увидел все его фантазии, которые тот толком и не осознавал до прошлой ночи. — Я хочу заботиться о тебе, делать тебе приятно. Ты был таким хорошим сегодня, дай мне помочь тебе. Это нормально — позволить мне помочь. Это так приятно, так тепло и безопасно, и не похоже ни на что из того, что Баки может вспомнить. Никто прежде не заставлял его потерять контроль, не причиняя при этом боль. Никто прежде не хвалил за устроенный беспорядок и невозможность сдержаться, и если это и правда хорошо, он сможет никогда не быть плохим. Стив всегда говорит, что будет любить Баки, чтобы ни случилось, но это первый раз, когда он тонет в его всеобъемлющей искренности. — Я хороший? — Очень хороший, — отвечает Стив, выдыхая слова Баки в шею, целует и повторяет: — Очень хороший. Баки дрожит и пылает. Он чувствует, как где-то в горле снова рождается стон, и закусывает пальцы, чтобы остановить его, но Стив тут же ловит его запястье и отводит прочь. — Все нормально. Здесь только я, Баки. Только ты и я. Всё хорошо. Рука Стива движется все быстрей и быстрей, его дыхание на шее Баки такое же тёплое и приятное, как и пропитанный наполнитель, трущийся с каждым толчком его бёдер, и сейчас, когда спазмы больше не мучают живот, боли нет вообще. Баки вскрикивает, его тело бьётся на коленях Стива, пока он кончает в его руку, брызгает белым на подол рубашки и свои джинсы. Стив ласкает его, выжимая последние капли, пока Баки не начинает слабо извиваться в его руках, обессиленный и удовлетворенный, счастливее, чем когда-либо на своей памяти. Он не уверен точно, как долго Стив позволяет ему оставаться таким неуклюже растёкшимся по нему. У него всё еще текут слезы, может, от стыда, или от облегчения, или просто для него слишком много ощущений сейчас, но Стив вытирает их, позволяет Баки расслабиться и бормочет что-то слишком тихое, чтобы толком можно было расслышать. Всё кажется идеальным, и оттого слишком скоро Стив подталкивает его, вынуждая подняться. — Давай-ка, Бак. Надо тебя переодеть. Он встаёт, потому что знает, что Стив удержит, если его ноги вдруг откажут, и потому что влага из протекшего подгузника всё сильнее холодит ноги. На бёдрах Стива, в тех местах, где они соприкасались телами, тоже виднеются мокрые пятна, которые Баки замечает, когда встаёт. Но есть и другие пятна, гораздо меньше, прямо на самой промежности Стива. Баки проводит по ним рукой, и легкая усмешка трогает его губы, когда Стив дёргается от чрезмерной стимуляции. — Похоже, тебе тоже нужно переодеться. За это Стив отвешивает ему шлепок по заднице, хотя его руки ласковы и восхитительны, когда он ведёт Баки обратно в спальню. ____________ *1 жидкая американская пинта — 0,47 литра.