Смертельная идиллия

— Я хочу уйти! Я больше не могу так! — дрожащий голос полный боли и злости и бесчувственные, холодные глаза напротив. — Нет, мальчик мой. Это так не работает, — ему всё равно на боль других людей, даже самых близких. Его волнует только чувства его самого… Хотя нет, его даже собственные чувства не мучают. Возможно, его даже можно было понять. Один, никому не нужный, никем не любимый, он не видит смысла в какой-то там «любви». Деньги и месть! Только это горело в его глазах и сердце. — Пожалуйста! Я не смогу себе этого простить. Он... он не простит мне этого! — парня начало потряхивать от эмоций, пальцы на руках начали подрагивать, а глаза забегали по помещению. — Мой Юлик... — Тушенцов начал часто моргать и задрал голову вверх, в попытке избавиться от слёз, что выступили на глазах. Но они предательски покатились по его щекам. Вот, Руслана сломали… Контрольная и бесповоротная точка. Он сломлен и также останется один, если уже не остался. — Ты не можешь заставить меня быть тут! — А вот, зайчик, как раз и могу, — эта уродливая улыбка. От неё хотелось вскрыть себе вены, схватившись за нож или эту ручку, лежащую возле него. Чёрная, блестящая на свету. Она будто прямо кричала: "Возьми меня. Давай, воткни меня себе в горло. Прямо при нём. Ну, давай же, сделай это". Такая же противная, как и её хозяин. — Вот, документ, подписанный тобой самим, попрошу заметить, — Хованский достал из своего стола красивую глянцевую бумагу, на которой был написан какой-то текст и… Его подпись? — Нет… Нет! Это не моё. Я не помню, как подписывал это, — он выхватил из рук Юры эту бумажку и начал читать. — Расторжение договора может быть осуществлено только в случае смерти Юрия Хованского или же в случае смерти Руслана Тушеноцова (СМН). Это что за идиотские правила?! — Но тем не менее ты это подписал. Или я что-то путаю? — их взгляды встретились, и от этого слёзы у Руслана на несколько секунд перестали течь. У парня внутри оборвалось всё. У него в одну секунду будто мир ушёл из-под ног, и сердце билось внутри так громко, что оглушало. — Я не мог это подписать. Или… Ты напоил меня! — он закричал от осознания безысходности и понимания всего ужаса происходящего. — Ну, возможно, но где доказательства? Документ подписан, ведь так? — наигранная улыбка. И у него даже глаз не дернулся, смотря на это напуганное лицо. — Ну, иди поплачь к своему Юлику, всё равно ему недолго осталось. День, а может… — Нет-нет... Я не дам тебе этого сделать, — полный ярости, закричал Руслан, вскакивая с кресла. — Я уберегу его. — Только если он захочет, чтобы после этого ты его оберегал, — и Юра засмеялся искренне и без тени сожаления. Руслан, даже не дослушав, выбежал из комнаты, желая исчезнуть из этого мира. Он хочет убежать от всех. От Юры, который привёл его сюда. От Дани, который не простит ему этого и, наверное, попытается убить. От родителей, которые думают, что их сын белый и пушистый. И от Юлика, которого он посмел предать. Он любил его и понимал, что их союз невозможен, и идиллия в их отношениях никогда не настанет. Хотя какие это отношения без официального предложения? У Руслана всё как в тумане. Он будто наблюдал со стороны и сделать ничего не мог. Он впервые настолько беспомощен. В нём поселилась боль, что разрывала все внутри, и так отвратительно её чувствовать на каждом вдохе, на каждом выдохе. Дыхание сбилось окончательно — дышит часто и прирывисто. И он задыхается. Он впервые задыхается от чувств. В голове яркими вспышками — образ Юлика и воспоминания. Теперь парень уже представлял, как Юлик будет смотреть на Руслана со слезами и отвращением, желая ему смерти. Парень не смог сдержать отчаянный крик, который долго таился в грудной клетке, и он закричал, запустив пальцы в волосы. Он ничего не видел перед собой из-за слёз, и думал, что ему никогда не станет легче, что он захлебнётся и останется в этой боли навсегда. Один. — Юлик, прости меня. Пожалуйста, прости! Я не смог уберечь тебя от всех твоих пролитых слёз. Господи, и тебя не смогу. Никогда! — он бежал от всех проблем туда, где он останется один. Сломленный и пустой внутри.

***

1 мая. Вторник, 15:23. Возле блестящей, чёрной, каменной плиты, на которой красуется золотом написанное «Елизавета Неред», стоял хмурый Юлик, который пялился вникуда. Но его взгляд совсем не был стеклянным. В этих глазах отражались всё его безысходность и отчаяние. Рядом с рыдающей матерью девушки стоял такой же Даня. Его руки тряслись с самого начала церемонии, а может, даже намного раньше. Рядом с ним стояло много людей, но все они тогда не имели абсолютно никакого значения. Так странно: жизнь и смерть настолько противоположные состояния, хотя между ними всего ничего — один выстрел или, может, один удар. Все эти люди в чёрной одежде и с хмурым выражением лица выглядели так жалко и лицемерно: половина из них её видели раз в жизни. Но половина всё же были ей близкими людьми. Даша, Юлик, Даня, Руслан, Шмальц, Никита, её бабушка с дедушкой и мама. Объединяет их то, что они не могут ничего изменить. И раз уж тут все самые близкие, назревает вопрос, где отец? Они с матерью развелись, когда Лизе было тринадцать, и причиной стал его алкоголизм. Пару раз он пытался выгнать их из дома, а каждая попытка завязать заканчивалась запоем через дня три. Каждая ссора начиналась и заканчивалась алкоголем в их семье. Он ушёл, не взяв с собой ничего, кроме тысячи рублей. С тех пор он никогда не появлялся в их жизни: не звонил по праздникам, не дарил подарки, не узнавал, как у них вообще сложилась жизнь. Что уж говорить, он не пришёл даже на последний день жизни своей дочери. А может, он и сам уже давно мертв. И вот, уже крышку гроба закрыли двое молодых парней, и холодная, коричневатая, деревянная коробка опускается в яму. Каждый из присутствующих взял горсть земли в ладонь и кинул в яму — это что-то вроде суеверной традиции. С каждой лопатой земли, звук её удара о гроб был все тише и монотонней. Юлик посмотрел на небо. Спокойные облака плыли по небу, будто понимали их тоску. Шёл мелкий дождь, который молчаливо падал на одежду и без того влажную землю. Блондин не прятал слёз, не закрывал лицо руками. Будто принял всё, и больше нет того ошеломляющего чувства, которое рвёт все внутри. Сейчас нет ничего, и кажется, будто он полностью пуст. Не ясно, что хуже: чувствовать всё или ничего. Церемония окончена. Некоторые так и остались стоять возле могилы, а некоторые уже давно пошли лить в себя водку, заедая чем попадется. Праздник тлена и тоски стал праздником лицемерия и бухла. Мерзость. Руслан стоял где-то неподалёку от Онешко, хотя второй об этом и не подозревал. А вот Руслан не мог свести взгляда с Юлика. Обдумывая свои оправдания, брюнет и не заметил, как кто-то схватил его за плечо. Машинально развернувшись, адреналин начал бурлить в венах неукратимым потоком, а тело будто закаченело. — Привет, Руслан, — сказал блондин сквозь ком в горле. Тушенцов, как обычно, потянулся за объятиями к парню, но Юлик толкнул рукой его в грудь, отчего Руслан немного отошёл. — Ты убил Лизу? — резко выдал Юлик. — Я... я... Нет, я не делал этого. — Неубедительно. Мразь. Хочешь сказать, это сделал человек с точно такими же татуировками, как у тебя, причёской, одеждой и походкой? Ненавижу тебя, — Онешко пристально смотрел в глаза, в них было неописуемое призрение и ненависть. — Нет, Юлик, прости, пожалуйста. Ты действительно не так всё понимаешь, я объясню. — Нет, я всё понимаю. И я больше не хочу видеть тебя, — на глазах выступили слёзы, и Юлик отвернулся. Впервые за их диалог. Он рванул к выходу, немногословно попрощавшись со всеми. Тушенцов остался стоять там один. Он один, хотя вокруг него полно людей. Он достал сигарету из кармана чёрной джинсовки и закурил, печально провожая Юлика взглядом.

***

24 мая. Четверг, 19:22. Блондинистые влажные локоны падают на глаза из-за резких порывов смеха их обладателя. Дождь уже минут двадцать как сменился оранжеватыми лучиками солнца, пробивающимися сквозь зелёные листья, вроде как, клёна. Рядом со скамейкой, на которой сидели эти двое, часто пробегали кошки, а одна даже поселилась на Дашиных коленях, правда, всего на пару минут. Так весело и спокойно, будто им опять по десять лет, у них нет нерешаемых проблем, и ещё вся жизнь впереди. Ладно, сейчас точно не до сентиментальных раздумий о том, какая жизнь отвратительная вещь. Вечерний Петербург прекрасен: старые, обшарпанные здания, которые таят в себе так много секретов, скандалов и пережитков прошлого, они выглядят печально, но оттого так родственно. — А ты не знаешь, где у нас открытые крыши есть? — Не знаю. Давай здесь посмотрим, в общаге обычно не закрывают крышу, — они робко забежали в первый попавшийся подъезд, громко захлопнув за собой дверь. Первый этаж, второй, третий. Кто-то вышел из квартиры, видимо, чтобы наорать на них за шумное поведение. Даша подозвала Юлика наверх, и они, перепрыгивая за раз по три ступеньки, оказались уже на пятом. — Бля-ять, закрыто, — пытался прошепать Юлик, но из-за отдышки получалось не особо разборчиво. — О, смотри, там дверь. Она, наверное, в другой подъезд ведёт. Пошли посмотрим. Проходя мимо чёрных надписей на синих стенах: «я люблю наркоту», «федералы сосут», «еби детей» и кучи пентаграмм, нарисованных невпопад, — ребята наконец оказались в другом подъезде. Быстро переглянувшись, они поняли, что дверь, скорее всего, открыта. Даша пошла первой и, открыв небольшую деревянную дверь, закарабкалась наверх. — Юлик, тут достаточно легко залезть, а ещё тут охуеть, как красиво. Иди сюда! Парень, не раздумывая, направился к двери и, поднявшись наверх, немного отряхнулся. Но это было бессмысленно, так как уже через пару минут они сели на чуть теплую крышу, закурили потрепаные винстон синий с кнопкой, попутно разговаривая о чём-то, изредка попивая дешёвый портвейн, который валялся в рюкзаке у Юлика уже дня три.