Слаще некуда

      Серый часто пьет чай с чем-то сладким. Например, с печеньем, шоколадом, дешевыми импортными конфетами, леденцами на палочке, которые Волков приносил только в случае хорошей тренировки или просто найденных на улице денег, чтобы обрадовать друга. При всем этом Разумовский еще и добавляет в чашку от двух ложек сахара. Кажется, что заработать диабет в четырнадцать лет — не такая уж и невыполнимая задача.       Волков терпеть не может сладкое, тем более приторное. Но радовать Серого чем-то таким — обожает вдвойне. Если Разумовский намекает или же просто говорит, что было бы неплохо, если б были деньги на очередную Аленку, то день стал бы на одного Сережу счастливее. Олег не всегда может уважить все его прихоти, да и тот понимает, что в детдоме сложновато с чем-то «запретным», но все равно будет хитро улыбаться, несмотря ни на что. А если Волков и приносит эту злосчастную Аленку, то Сережа переспросит десять раз, будет ли Олег, перед тем как самому всухомятку ее умять.       На праздниках, таких как Новый год, день защиты детей или чей-то день рождения, толстые, напыщенные люди, содержащие детдом, дарят либо невкусные пряники, либо жестяные банки, наполненные дешевыми конфетами, но иногда там можно найти ротфронтовские батончики, которые, к слову, в своих кругах ценились не хуже фантиков Love Is.       Конечно, праздники — праздниками, а в обычные будние дни, когда в июньскую жару хотелось не только выпить воды и посидеть на крыше или чердаке старого и сырого здания, но и искупаться в фонтане, к сожалению, приходилось тесниться только под крышей. Место было не такое жаркое, как постоянно (даже зимой) проветривающиеся комнаты воспитанников, ввиду местами дырявой крыши, сквозь которую сочилась дождевая вода. Благо сейчас здесь была довольно нормальная температура, чтобы сидеть на старом пыльном пледе в одних шортах по колено и футболке.       Сережа увлеченно что-то говорил про недавно прочитанного Гарри Поттера, жестикулируя длинными пальцами руки, а Олег, закрыв глаза, пытался вслушаться в его слова, утомленный после тренировки. Темнело поздно, а солнце даже не собиралось еще садиться за горизонт близкого леса. Птицы о чем-то своем щебетали, шелестела зеленая листва, гудели вблизи проезжающие машины. Где-то внизу рявкали воспитатели. Волков не знал, что может быть лучше чем сейчас сидеть, подпирая щеку серегиным плечом. А Сережа не знал, что может быть лучше чем сейчас подпирать олегову голову. Его голос был мягким, перекатывающимся из стороны в сторону, и на нем отчетливо чувствовалась сладкая улыбка.       — Представляешь, как круто было бы, если был бы такой мир, где можно взмахнуть палочкой — и на столе все, чего душа пожелает, — он, наконец, замолкает и откидывает голову на деревянную стенку, а рыжие его волосы длинными змейками устилают белую шею. Олег приоткрывает один глаз и косо поглядывает на довольную — выговорившуюся — улыбку. Губы у Разумовского всегда были нежно-розовые, тонкие, но сладкие. Пожалуй, единственное, что себе из приторного позволял Олег — это был украденный под недолгой луной поцелуй.       Где-то каркнула ворона.       — Пойдем, что ли, чай попьем, — говорит Серый, но не сдвигается с места, — сегодня, вроде, можно еще.       Олег поворачивает к нему голову и смотрит такими преданными глазами, что хочется переспросить, что же вызвало такой толчок внутри. Сережа смотрит в ответ и прикусывает губу. Каждый думает о чем-то своем, но их мысли сталкиваются на глазах. Одна пара черная-черная, точно уголь, даже зрачок не разобрать; вторая — васильковая, наверное, светлее неба.       Они думают, откуда они у друг друга взялись вообще.       — Серый… — Волков шарится в карманах под большой майкой с Арией, чем-то шелестит. В Разумовском просыпается то ли лиса, которая готова за все что угодно схватиться, то ли ворона, которая хватает все, что блестит. — Забыл отдать, — он разжимает большую сильную ладонь, и на ней лежит коричневая помятая упаковка M&M’s’а. Сережа смотрит на волковскую руку, а потом бегает темными зрачками по лицу напротив.       — Чт… Откуда? — через полминуты молчанки надорванным голосом говорит он. Волков приподнимает уголки тонких губ, но ничего не отвечает и тянет руку к сережиной. Сережа провожает ее взглядом и берет из рук в руки шуршащий пакетик. Вертит в пальцах и пытается прочитать слова на английском. Его брови склоняются к переносице, когда он хмурится, пытаясь разглядеть мелкий шрифт. — Волков, ты… Что?…       Олег улыбается. Его худые щеки приподнимаются к скулам, а губы не сковывают зубы. И улыбается он так… так ласково. Как и всегда, впрочем, но сейчас это как-то в новинку, что ли. Волков смотрит глаза в глаза, так прямо, что в груди что-то трескается. Или, наоборот, собирается воедино.       — Ну, открывай, — торопит он, кивая. Разумовский не чувствует себя ни лисой, ни вороной. Он чувствует себя собой, как хочет всегда, смотря на друга. Хочет, чтобы всегда было только с ним. Немного дрожащие пальцы тянут в разные стороны обертку, разрывая ее, и несколько драже ссыпаются на безразмерную футболку. Блин, да если ты даже в руках держал что-то из таких — дорогих и редких в девяностых — сладостей — ты уже не меньше чем элита. Это, конечно, нужно было еще десять раз доказать, но для себя — это уже маленькая победа. Для Сережи — это был если не просто праздник, то точно торжество не хуже дня рождения.       Разумовский смотрит своими невозможными глазами на Олега, ожидая подвоха. Может, это все-таки розыгрыш? Может, решил посмеяться? Сережа-то пообижается, а потом и простит. Сережа — он такой. Простит только Волкова. А Волков попросит прощения только его. На сухой ладони остаются еще несколько разноцветных конфеток, и они кажутся еще ярче сквозь пробивающиеся лучи солнца. Олег начинает немного волноваться, с чем связано недопонимание Серого. Сам берет одну и прислоняет к приоткрытым сережиным губам, те пропускают сладость без отпора. На язык попадает цветная глазурь, саму конфету обхаживает проворный язык и напоследок проводит по губам. На них — улыбка. Яркая-яркая.       — Волков, я все еще жду объяснений, — с радостным голосом предупреждает он, а потом тянется сам за драже. Но теперь не просто съесть, а отблагодарить — поцеловать. Медленно, тягуче и сладко. Волкову сладкое не нравится. Но Серый — это единственная сладость, которую он себе позволяет.       Серёжа сначала водит приоткрытыми губами по губам, потом гладит кончиком языка клыки, потом небо и, наконец, соприкасается с чужим языком. Волков неожиданно вздрагивает, как в ознобе, но не отодвигается и не отталкивает. Делает все в ответ. Свободной ладонью Разумовский гладит короткие темные волосы за ухом, пытается заплестись в них пальцами — бесполезно. Они целуются не целомудренно, а ласково, нежно и аккуратно, словно впервые. Словно в последний раз. Во рту сладко и терпко, и делить такой вкус на двоих — верх мечтаний.       Сережа спускается ниже, к подбородку. Лижет его широко языком, прикусывает передними зубами, щекочет прохладным дыханием. Просовывает в губы еще одну яркую конфету и снова водит языком под подбородком, шею, оттягивает край темной футболки, вылизывает ключицы поочередно. Волков откидывает голову и глухо ею стукается о дерево. Свои махинации Разумовский не прекращает ни на мгновение. Каждый раз берет разные цвета драже, широко и мокро лижет, отчего на коже появляются разные мазки: красно-желтые, зелено-голубые, оранжево-коричневые. Олег сейчас — мозаика, которую они вместе собирали на перемене в детстве; витраж, который Сережа любит рассматривать в учебниках по истории или искусству. Олег сейчас — это чертово искусство. Только для Сергея Разумовского. Его нужно поставить за стекло, как скульптуру, и смотреть на него, не прерываясь. Смотреть и понимать — его, Сергея Разумовского, искусство.       Волков думает, что нужно не забыть сходить в душ. А потом — ничего. Просто чувствует теплый язык на шее, короткие и царапающие клыки на ключице. И дышит теплом: летающей пылью в воздухе, запахом лета, солнца и Сережи. Вообще просто хочется ощущать Серого и все.       Когда половина пачки исчезает, Сережа, рвано выдохнув, отстраняется. Олег еще сидит с закрытыми глазами и вздыхает редко. Его шея цветная, вся в подсохших мазках, вся сладкая и липкая. Иногда хочется, чтобы всегда мрачный Олег Волков был хотяб минуту таким красочным, радостным и домашним. Хотя это так и есть. Просто этого достоин только один человек. Который очень любит сладкое. Которому Олег будет приносить сладкое.       — Ты не представляешь, как я тебя люблю, — шепчет Сережа. Волков раскрывает руки, чтобы обнять и прижать к себе парня. Темные глаза его еще закрыты. Разумовский аккуратно устраивается боком на олеговых коленях и прижимается к его груди. Там — стучит сердце, быстро-быстро. Влюбленно. Олег гладит рыжие волосы сквозь пальцы и больше не думает ни о чем. Он просто любит в ответ, и они оба просто знают это.