Все, что осталось

      «Сегодняшний день ознаменовало одно грандиозное событие: „Ичираку-рамен“ выпустил лапшу по новому рецепту. Конечно, вся Коноха собралась отведать новое творение нашего непревзойденного лапшичного мастера, и я тоже не стал исключением. Вообще-то рамен никогда не был моим любимым блюдом, моя душа больше склонялась к суши и рисовым шарикам и, как любой другой человек следящий за своим здоровьем, я, конечно же, тоннами поглощал овощи. Но как все, сегодня я пришел на центральную улицу Конохи и как все занял очередь. Я, по правде говоря, не привык особо отличаться. В компании друзей всегда веду себя как друзья. Отец с детства вдалбливал мне в голову, что если уж хочешь отличиться — отличись на поле боя, а в обыденной жизни нечего выпендриваться. Поэтому я и стоял в длиннющей очереди в жаркий летний день, пока солнце прожигало дыру в моей голове, даже не подстегиваемый желанием отведать заветного обеда. Все мои друзья ушли далеко вперед, но совесть не позволила мне обойти очередь, чтобы к ним присоединиться. Временами мне кажется, что умирая, мой отец заключил во мне часть себя, которая наседала на меня в такие моменты. Не выпендривайся, сын, кричала она мне на ухо, не выпендривайся! Должен признаться, это далеко не самая лучшая его часть.       В нескольких метрах впереди я заметил нашу неразлучную троицу — Орочимару-Цунаде-Джирая. В этот момент Джирая поднял глаза, и я махнул ему рукой в знак приветствия, случайно задев стоящую передо мной девушку. Только в моей голове промелькнула мысль, что надо бы извиниться, как эта миниатюрная и милая на вид особа развернулась и влепила мне пощечину.       - Извращенец! — крикнула она, — мало того, что уже пол часа стоишь и пялишься на мою задницу, так теперь еще и лапать удумал?!       Сказать, что данное высказывание меня смутило все равно, что не сказать ничего. Я буквально потерял дар речи от подобного поведения и залился краской по самую макушку. Но девушка на этом не успокоилась, она прищурила глаза и угрожающе ткнула мне пальцем в грудь.       - А я тебя знаю, — сказала она, — ты тот самый знаменитый Белый Клык, который целовался с моей подругой на фестивале фонарей, а потом даже не удосужился появиться.       Я было хотел спросить, какую именно подругу она имеет ввиду, но не рискнул. Должен признаться, в романтическом аспекте своей жизни я не столь скромен, как в остальных. Да и отец внутри меня молчал, когда дело касалось интимных подробностей. То ли он не считал это выпендрежничеством, то ли проявлял мужскую солидарность. Что не удивительно, за всю мою жизнь у меня по меньшей мере было четыре матери и он так и не удосужился сказать мне, которая из них была мне родной. Впрочем, на сколько мне известно, я родился далеко за пределами Конохи. Меня прислали отцу в качестве посылки и только редкий серебристый цвет волос передающийся в нашем роду из поколения в поколение подтверждал, что я действительно его сын. Из чего я делаю вывод, что ни одна из тех женщин, что когда-либо проживали в нашем доме, не имела со мной никаких кровных связей.       Вторая пощечина вывела меня из транса размышлений и заставила отступить на шаг назад. Я с удивлением обнаружил, что позади меня достаточно много свободного пространства и мне совсем ни к чему было вставать к ней так близко. Ладно, может причина для нападения у нее и была, но все-таки она действовала слишком грубо.       - Чего молчишь? Язык проглотил? — сейчас ее голос больше походил на рык. Она стояла передо мной грозно скрестив руки на груди. Я решил, что лучшим вариантом будет извиниться. И хотя голос отца покорно молчал, я понимал, что выпендриваться не стоит.       - Прости, — как можно более примирительным тоном сказал я и выдавил из себя самую обаятельную улыбку на которую только способен, — Я вовсе не собирался трогать тебя. Более того, если бы ты мне не сказала, я бы даже не заметил твою очень даже, кстати, привлекательную задницу.       Я чуть наклонился в сторону, делая вид, что пытаюсь разглядеть ее вторые девяносто сантиметров, но попытка свести этот конфликт к безобидному флирту стала самой большой ошибкой в моей жизни.       С любой другой девушкой этот фокус обязательно сработал бы, но ни с ней. То, что случилось дальше невозможно описать словами. Но сейчас, обрабатывая царапины на лице перекисью водорода и записывая эти строки на бумаге, я искренне молюсь, чтобы во вселенной больше не нашлось мужчины, которому так же как и мне не посчастливится встретить эту девушку на своем пути…»       На этом запись обрывалась. Последний листочек с боку сильно обгорел и слов было не разобрать. Всего одна строчка, но предчувствие Какаши тревожно кричало, что она и была самой главной во всей истории. В истории о том, как познакомились его родители. Такие истории дети с упоением слушают тихими летними вечерами, сидя на веранде больших уютных домов и попивая цветочный чай. Они смотрят, как их родители краснеют и хихикают, окунаясь в далекое прошлое и в очередной раз подтверждают свои чувства крепкими объятиями. Конечно, будь родители Какаши живы, он услышал бы эту историю в гораздо более романтичном свете. Но разве имеет значение, как именно все начиналось, когда в конечном итоге та, так сильно раздражающая Сакумо девушка, стала любовью всей его жизни и осталась последней до конца, не смотря на то, что ушла гораздо раньше. По крайней мере так думал Какаши. В любом случае отец так и не привел домой замену маме и его это радовало.       Какаши так и не понял, что за осадок оставила в нем эта история. Но одно он знал точно — он жаждал продолжения. Беда состояла в том, что следующая дата указывала далеко не на следующий день. Какаши еще раз перебрал все записи – нет, за тот год больше ни одной заметки. Все остальные очерки были посвящены Какаши и ни намека на Касуми. Может он еще сможет найти что-то в палатке, где разбирают письма и документы? В конце концов Сакумо не подписывал каждую страницу, а девушка по имени Инудзука Касуми не успела заработать себе громкое имя при жизни. Может что-то еще передадут клану Инудзука, а может Какаши сам наткнется на несколько потерянных страниц. Должно же ему хоть в чем-то повезти.       Но в любом случае на сегодня у него еще есть забавная история о нем самом, которая возможно поднимет ему настроение или даже сделает его немного счастливее. Какаши осторожно расправил страничку и погрузился в чтение.       „Я смотрю на него уже несколько часов, пытаясь понять, дышит он или нет. Мне трудно воспринимать его как полноценное человеческое существо. Каждое его движение больше напоминает конвульсивное подергивание, словно он не способен существовать извне и теперь, когда его извлекли из тела моей жены, он медленно умирает, отравляясь перенасыщенным кислородом воздухом. Маленькое не известное науке паразитирующее существо, убившее любовь всей моей жизни, на самом деле человек и не просто человек, а мой сын. Я не знаю, что чувствую. Я должен любить его, но на самом деле боюсь. Он пугает меня больше, чем толпа вражеских джоунинов или даже сама смерть. Я боюсь, что он умрет, но в то же время боюсь перспективы навсегда остаться с этим крохотным инопланетным существом, лежащем в большой прозрачной коробке с подогревом похожей на аквариум, и утыканным различными трубками, поддерживающими его жизнедеятельность. Я боюсь, что не смогу полюбить его. Боюсь, что буду ненавидеть его за то, что он стал причиной ее преждевременной гибели. И что она будет смотреть на меня с небес и ненавидеть меня за то, что я ненавижу нашего сына.       Его тело не похоже на человеческое. Я напрягаю глаза изо всех сил, но не могу разглядеть ни рук, ни ног. За все это время я ни разу не открыл глаза и мне кажется, что у него нет глаз. Он похож на оторванную взрывной печатью культю, оставшуюся одиноко лежать на поле после боя. И я не вижу в нем жизни, не вижу того тепла, которое излучают другие дети, заставляя умиляться и сжимая сердце своей любовью. Мое сердце сжимается от страха. Ни рук, ни ног. Наверное, он родился инвалидом. Смогу ли я сделать его счастливым не смотря на такие существенные физические недостатки? А если не смогу? Что я скажу его маме, когда встречусь с ней после смерти? Он убил тебя, поэтому я не смог его полюбить? Я не почувствовал с ним родства, потому что он больше похож на паразита, чем на человека, и я вообще не думаю, что ты была беременна, а думаю, что была одержима этим и оно тебя убило?       Ненавижу себя. Не-на-ви-жу. И она меня ненавидит. И он тоже будет ненавидеть меня.       Я вглядываюсь в его маленькое полупрозрачное тельце и не вижу никакого шевеления. Ни дыхания, ни каких других признаков жизни. Наверное он умер. Надо позвать Цунаде, может она еще сможет что-то сделать, как-то реанимировать его. Но она накачала меня такой дозой успокоительных, что я просто не могу встать. В горле пересохло настолько, что губы даже не шевелятся. Я чувствую, как по телу пробегает дрожь, сердце болезненно сжимается. Может оно и к лучшему… разве можно жить с таким телом? Я чувствую, как по лицу текут слезы, но не могу пошевелить рукой, чтобы вытереть их и скрыть следы своей слабости. Разве могут успокоительные так парализовать тело? Нет, это не они. Это боль. Я вовсе не хотел, чтобы он умер. Как я мог сомневаться в том, что смогу полюбить его? Он же мой сын. В нем заключена частичка меня и частичка моей любимой. Он — наше общее с ней продолжение.       Я смотрю на его крошечное белое тельце и хочу достать его из этого дурацкого аквариума и прижать к себе, но не решаюсь. Цунаде запретила мне это делать, она сказала, что двадцать восемь недель — это слишком мало для вынашивания младенца, что его внутренние органы не до конца сформированы и организм слишком восприимчив к микробам. Если я достану его оттуда, я точно его убью. А если он жив, если мое затуманенное наркотиками зрение просто не способно разглядеть его дыхание? Кики мне этого не простит, да я и сам не прощу себе убийства собственного сына. Может он вовсе и не урод? Может руки и ноги я тоже не могу углядеть?       Я почувствовал небольшой подъем, вроде дышать стало чуть полегче. Но, все же глядя на сына, я не мог поверить в то, что он нормальный. Когда Касуми в последние секунды своей жизни прижимала его к себе и шептала свои последние слова, он выглядел совсем по-другому. Бред какой-то! Ну не может человек выглядеть так странно! Белое-белое тело не имеющее формы и эти синие полосы вдоль всего тела и странные отростки в том месте, где должна быть голова…       - Ну все, я думаю достаточно, — Цунаде внезапно ворвалась в кабинет, заставив меня вздрогнуть. Она подошла к аквариуму, в котором лежал мой сын, засунула туда руку, поправила трубки, что-то проверила и сказала:       - Думаю теперь будет достаточно только аппаратуры, чтобы поддерживать его жизнь и развитие. Ты можешь идти, Кацуи. Цунаде развеяла призыв и на месте страшного бело-синего слизня появился маленький розовенький человечек с руками, ногами и красными треугольничками на щеках, жалобно пищащий и по-прежнему утыканный разными трубками и проводочками. Это был он — мой сын.       Я долго не мог понять, что именно произошло. Но когда до меня дошло, я рассмеялся. Я смеялся громким истерическим смехом, который умудрился напугать даже саму принцессу Цунаде. Она беспокойно вертелась вокруг, пытаясь впихнуть в меня очередную порцию своего чудо-успокоительного. Но я не только отказался, но еще и взял с нее клятву, что она никогда больше не будет давать мне это жуткое лекарство.       Одного взгляда в крошечное личико моего сыночка хватило чтобы понять, что я не только смогу полюбить его, но и уже люблю. И что смерть нашей дорогой и любимой женщины никак не повлияют на наши отношения. Я понял, что руки и ноги у него есть, но они не нужны ему для того чтобы заслужить мою любовь. И что наркотики, пусть и в благих целях, — это очень-очень плохо.“       Дочитав историю до конца Какаши минут пятнадцать сидел прикрыв глаза рукой. Будь его отец сейчас жив и рядом, он бы врядли удержался от какой-нибудь язвительной шутки, ну или умер бы от смущения. В любом случае, решил Какаши, эту историю ему не обязательно было знать.