Маленькие странности

Мальчишка О'Дрисколл оказался странным. Артур не раз встречал сопляков вроде него, и не раз подобные встречи оборачивались свежими трупами. Обычно он без сожалений разделывался с ними. Это нельзя было назвать приятным занятием, но все же он был убежден, что, прерывая их жизни, — сокращает агонию. Мэри называла подобное отношение «преступно гибкой этикой», Артур — милосердием. Неженки вроде Кирана Даффи, не поймавшие пулю вовремя, были либо обречены всю жизнь пресмыкаться и страдать от рук кого-то вроде Кольма, либо (что было никак не лучше) со временем превращались в самых отпетых ублюдков, каких только можно было сыскать на Диком Западе. Морган наблюдал подобное слишком часто и, когда осознал, что за десятиминутную погоню беглецу ни разу не пришло в голову взвести курок, — сознательно подавил порыв жестокого гуманизма, толкавшего руку к кобуре. «прошу вас…» — «ты сам должен поговорить с ним о твоей старой банде». Он никак не мог ожидать, что измученный, тщедушный желторотик протянет без крошки во рту дольше пары суток. Но, как уже было сказано, — мальчишка оказался странным. И вместо двух суток Артур получил ТРИ гребаных недели нескончаемого нытья, жалостливых уговоров и пронзительных, пытающихся залезть в самую душу взглядов. По-хорошему, пацан сломался бы раньше. Должен был сломаться. Но, видимо, кто-то в лагере оказался то ли достаточно тупым, то ли достаточно милосердным, а, вероятно, и то и другое разом. Или же (Артур отказывался рассматривать это на полном серьезе) Даффи продержался все это время исключительно на собственном упрямстве. В сухом остатке все это было совершенно не важно. Лучший боец Ван дер Линде, здоровый, почти сорокалетний мужик, окруженный друзьями и всевозможными благами, уступил полудохлому замученному сопляку, прикрученному к дереву. Датч действительно мог мариновать бедолагу месяцами, и Артур, ей-богу, не находил в этом ничего плохого. Почему он в итоге подошел и попросил сделать уже что-нибудь с проклятым мучеником — было загадкой. Это не было поражением в прямом смысле слова. Надеяться на то, что пленника просто отпустят на все четыре стороны, мог только полный болван. Но все же это была уступка. Основывалась ли она на жалости, признании, или же Моргана просто задолбало наблюдать этот бесконечный цирк, — в любом случае, подобный акт был крайне не характерным для него. Непривычным было и чувство вины, не отступавшее на протяжении всей сцены. И после, уже совсем за гранью допустимого — приглядывать за О’Дрисколлом, защищая, насколько это было возможно, от собственной семьи. Утешало только то, что возраставшее после каждого нового контакта желание начистить заросшую рожу Уильямсона было вполне обыденным. «Если Шон узнает, что ты О’Дрисколл, он убьет тебя». Не то чтобы Артур когда-либо испытывал слишком теплые чувства к угрюмой громиле Билли или был склонен спускать на тормозах эпизоды безрассудной агрессии Миссис Адлер. Но одним делом было подтачивать кому-то нервы ради хорошего настроения, и совсем другим — намеренно выводить из себя каждого, кто зашугивал мальчишку. Даффи был странным. Артур никогда не уходил в запои, не пристращался к наркотикам или убийствам, даже от шлюх пренебрежительно отмахивался. Но каждый раз, неизменно отвлекая на себя безумно-маньячий взгляд Мики, и украдкой ловя нервную, признательную улыбку, — оборачивался, находил глазами Пастора Сноусона, и думал. Думал. Думал, что только он мог настолько вляпаться, чтобы его личным проклятьем стали лихорадочно горящие благодарностью глаза. Возможно, ему стоило попытаться снова завести ребенка. Он часто размышлял об этом, наблюдая за Джоном. Вероятно, он сам был лучшим кандидатом на роль отца для Джека чем Марстон, что, учитывая все обстоятельства, не было таким уж странным. Странным было то, что Артур, видимо, обладал всем потенциалом стать куда более бдительной нянькой для чертового Кирана Даффи чем когда-либо для кого-либо ещё. И это откровенно пугало. «Говорю же, я тогда был совсем маленьким, я тогда…, в общем…, остался совсем один». — «Ну, просто подумай, теперь ты никогда больше не будешь в одиночестве». Сначала он пытался валить всё на несправедливое отношение, показную жестокость и тотальное одиночество, выпавших на хрупкие плечи в общем-то не плохого паренька. Но время шло, круг отчуждения и недоверия постепенно таял. Мэри-Бет принялась читать Кирану вслух; Шон взял за норму травить ему свои нескончаемые байки; и все чаще вечерами худая, сутулая фигурка мелькала возле общего костра. Новичок обрастал связями буквально на глазах. Не все принимали его, но все же в какой-то момент он перестал казаться отчаянно одиноким. А Артур все никак не утрачивал неизвестно чем питаемых рефлексов образцовой курицы-наседки. «Честное слово, сейчас я уже скорее Киран Ван дер Линде, чем Киран О'Дрисколл … Но в целом я Киран Даффи, всегда им был». — «Не хотел тебя расстраивать, но «Киран Ван дер Линде» вряд ли приживется». Он не считал, что Киран не достоин стать частью семьи. Вовсе нет. В нем не прослеживалось ни тупости, ни подлости, ни тем более бессмысленной жестокости. Возможно, тот был слишком мягок для всего того дерьма, которое неизменно преследовало Ван дер Линде. Но, опять-таки, Мэри-Бэт, едва ли уступавшая мальчишке в этом качестве, — отлично справлялась. Нужна ли им была ещё одна Мэри-Бет было вопросом спорным, но пристроить дополнительные рабочие руки в лагере никогда не было проблемой. «Ты никогда не читал книг?» — «Нет, я, я не то что бы…не то что бы я никогда не хотел…» — «Ну, может кто-то в лагере научит тебя». Проблема заключалась в том, что ни Мэри, ни даже Джек не вызывали столь ярого желания заботиться о них. Порой дело доходило до абсурда, и Артур понимал, насколько нелепо ведет себя, только в моменты, подобные тем, когда мисс Гримшо принималась нахваливать его за существенно увеличившуюся в объемах и безупречно бесперебойную поставку таких изысков как какао, плиток шоколада и свежих фруктов. — Ах, мистер Морган, — восклицала она, поднимая ладонь ко рту, — вы так заботитесь о девочках! — Всегда рад угодить вам, — отвечал он, прикрывая глаза от усталости. За веками до коварности невинный мальчишка украдкой облизывал пальцы и довольно жмурился. Другим абсурдным новшеством стала еженедельная рыбалка. До сих пор вызывавшее тоску и желание вздремнуть унылое занятие для стариков неожиданно стало приносить столько позитива и умиротворения, сколько Моргану не удавалось получать и в лучшие их с Элизой времена. Естественно, все это имело смысл только если рядом был вездесущий О’Дрисколл. «Я спасаю тебя каждый день — просто потому что не убиваю». — «О, да ладно. Вы же не серьезно?» Артур защищался как мог. Но каждый раз, когда Киран оказывался где-то поблизости, он начинал чувствовать себя то ли нестерпимо больным, то ли одурманенным индейскими травами, то ли кошмарно пьяным; и неизменно, — совершенно не способным игнорировать жуткое, копошащееся в кишках тепло. «Эй, пацан, — держи. Откопал это в заброшенной школе, для Джека тут пока что многовато букв». Солнце и шоколад, запах трав и тихие разговоры. Настороженные серые глаза. Благодарные, грустные, нежные, они источали какой-то невидимый, потусторонний свет, пронизывающий огрубевшее тело до самых костей, до костного мозга, и скапливающийся где-то в районе грудной клетки, там, где заходилось в припадках усталое сердце. «Не знаю, что ты хочешь услышать, мне очень хочется тебя пожалеть, но почему-то я не могу». Киран был странным. И Артур боялся. Боялся света, той мелкой колюче-щемящей боли, которую он вызывал — и отворачивался. Боялся смотреть в лицо — и прятал взгляд за полями шляпы. Боялся, что кто-то решит, что Даффи легкая мишень — и скрытно следил. Боялся, что поймут, заметят то, чего он сам толком не понимал — и оскорблял мальчишку при всех. Боялся, что слишком обидел его, и незаметно подбадривал, похлопывая по плечу. Боялся развалиться на части от жгучего коктейля из света и боли, который неизменно разорвет его внутренности на части, как только он перестанет защищаться. «Мы все прожили плохую жизнь, мистер Морган... Все мы грешим... Но я Вас знаю». — «Не знаете вы меня». — «Простите меня, но в этом и проблема. Вы не знаете себя». Что-то было не так. Он уловил это, почувствовал неладное еще не подходе к Строберри. Но не повернул обратно. Деньги были нужны отчаянно, особенно очевидным это стало после событий на Клеменсе, и Артур мог бы гордиться собой. Вот только леденящая кровь тревога, заставляла забыть про все остальное. Он почти загнал прекрасного арабского жеребца, уложив путь до Шейди-Бель в два дня, и чуть не расплакался от облегчения, когда, увидев лагерь, понял, что все были в полном порядке. Все, кроме Тилли, которую похитили какие-то парни. С ним определенно было что-то не так. Артур едва помнил из-за чего вышел весь сыр-бор и почти не осознавал, что делал всю заварушку. После того как Сьюзан вскользь упомянула, что не видела «этого нервного мальчика с вечеринки в честь возвращения Джека», его усталый мозг, практический не получавший сна последние пару-тройку суток, попросту не смог сосредоточиться на происходящем. «Кольм мне, на самом деле, нравится еще меньше чем вы, без обид». Вечеринку в честь возвращения Тилли он благополучно проспал, отключившись сразу после того, как, опросив буквально всех, понял — Кирана действительно никто не видел уже как пять дней. Он с удивлением подавил внезапное желание разбить о колено растерянное лицо Мэри-Бэт, которой потребовались колоссальные усилия, чтобы вспомнить, что Даффи собирался отправиться в Сен-Дени. Артур выдвинулся бы сразу же, если бы был годен хоть на что-то в текущем состоянии. Во сне Кольм О’Дрисколл смеялся ему в лицо, а Даффи, выглядывающий из-за спины бешеного ублюдка, наставлял на Артура тошнотворно сверкающий золотом револьвер. Киран яростно кричал ему что-то, размахивая руками, и гнев и обида непривычно искажали его лицо. Слова уносили порывы ветра, и Артуру доставался лишь злобный, срывающийся на визг смех старика. Он не удивился, когда пара налетчиков Леймона, пасущих мост у Сен-Дени, призналась, что продала мальчишку Кольму. Было до странного приятно скармливать их тела аллигаторам. «Когда он говорит с тобой благосклонно — это похоже на свет солнца, а когда он зол на тебя — это выглядит как гнев дьявола». На зачистку большого, основательного укрепленного лагеря ушло меньше получаса. Он был даже рад, когда не обнаружил там Кольма, — сукин сын заслуживал пыток до смерти, и Моргану не хотелось случайно убить его в перестрелке. Вид двери, ведущей в подвал, вызывал липкий ужас, и он впервые позволил себе задуматься о том, что может увидеть за ней. Он уже бывал в лапах О’Дрисколлов, и это был малоприятный опыт. Вот только Артур Морган занимал роль ценного трофея и не менее ценной приманки, в то время как Киран Даффи… Киран был мелкой сошкой, осмелившейся на предательство. Возможно, ему повезло умереть быстро. Он действительно сомневался, что в той вони, которая окутала его с открытием двери, можно было выжить хоть сколько-нибудь продолжительное количество времени. Однако тихий стон, раздавшийся снизу, переубедил его. «Тшшш. Тише, парень. Смотри на меня. Ты в безопасности сейчас, но, если мы не поторопимся — это может быстро измениться». Грязное, израненное тело было приковано к стене в неудобном, полусогнутом положении. Слава богу — не головой вниз. Киран был абсолютно обнажен, и истощен до того, что ворвавшиеся ветер и свет не вызывали в нем никакой реакции. Артур смачно выругался, стараясь запоминать как можно меньше, и одновременно — оценить ситуацию как можно точнее. Огромные, испуганные глаза, с трудом сфокусировавшиеся на нем, смотрели заворожено-жадно, неверяще. С привычной благодарностью и неожиданной, жгучей обидой. Со скрытым стыдом и яркой, всепоглощающей надеждой. Он не думал, что когда-либо еще видел такой взгляд. Не подозревал, что люди способны передавать столько эмоций просто посмотрев на кого-то. Было странно осознавать так ясно — Киран Даффи был особенным. Быть может, только для Артура. Ему этого было вполне достаточно. Он не успел закончить с кандалами до того, как мальчишка разрыдался. И почти не слушал его, автоматически шепча какой-то нежный, успокаивающий бред; изо всех сил стараясь не думать, откуда в нем взялась вся эта сентиментальная чушь, пока заворачивал в плащ дрожащее тело. «физическое состояние, учитывая ситуацию, весьма удовлетворительно, мистер Морган, я, на вашем месте, беспокоился бы о другом…» Он потратил колоссальное количество усилий, чтобы не придушить на месте старика, настоявшего на том, что первичный осмотр необходимо проводить наедине с пациентом. И колоссальное количество нервов на то, чтобы доставить Кирана до Шейди-Бель. О том, чего ему стоило без скандалов (без слишком громких скандалов) переселить Кирана в собственную комнату — он предпочитал не вспоминать. Суровое, подозрительное лицо Датча и откровенно взбешенная морда Мики на какое-то время поселились в его снах, мешаясь с серыми глазами, отражавшимися в воде, жуткими подвалами и мерзостной рожей старика Кольма, обещавшей все круги ада. Он не ожидал особо теплого приема для мальчишки. Не после того, как дражайшая семья умудрилась полным составом пять гребаных суток игнорировать исчезновение того, кто практически стал своим. Напротив, каким-то образом тот факт, что его похитили и пытали О’Дрисколлы сделал Даффи еще более близким к врагам в безмозглых башках некоторых Ван дер Линде. Быть может, им просто нужен был кто-то, на кого можно было выплеснуть гнев и беспомощность. Кто-то, кого можно было обвинить во всех случившихся неудачах и спокойно заснуть. Артур ловил себя на мысли, что охотно бы занял место Кирана, если бы это было возможно. «Что ты там делал, паршивец? Выдавал наши тайны своим друзьям О’дрисколлам?» То обстоятельство, что Киран не был тяжело ранен, кастрирован или убит, вероятно, так же наводило особо выдающиеся умы на некоторые размышления. Артур никогда не закатывал долгих прочувственных речей, оставляя эту привилегию Датчу, но в тот раз, когда он застал громаду Билли, нависающую с ножом над трясущимся, бледным мальчишкой, — ему все же пришлось вспомнить азы ораторского искусства. Он практически сорвал голос, обрушиваясь буквально на всех. За то, что не посчитали нужным искать; за то, что вели себя не лучше голодных шакалов; за то, что никак не хотели понять очевидного: никто не накрыл их, следовательно, недельные пытки не смогли заставить Кирана говорить. Кровь стекала с его рассеченного лба, разбитые руки саднили и клочья грязи слетали с пальто, когда он, все ещё испытывая беспрецедентный прилив ярости, ворвался в комнату. Тонкое тело вжалось в него, за долю секунды до оглушительного хлопка закрывшейся двери. Красная пелена спала, уступив место чему-то отчаянно-теплому, светлому, плотно свернувшемуся под сердцем. Киран рыдал в его объятьях, и впервые в жизни Артур не испытывал брезгливого пренебрежения к кому-то настолько откровенно распускавшему сопли. «Я…если бы не вы, я бы, наверное, сдал им всё. Я, на самом деле, иногда представлял, что это просто сон. Это жалко, я знаю. Жалкий Киран. Если бы я мог быть как вы…» — «Молчи, болван. Если бы все были как я — этот мир превратился бы в кровавый Ад». Мальчишка просыпался ночами. Вскрикивал и подолгу ворочался на своих нарах, не в силах уснуть. Артура не слишком беспокоило такое положение дел, — лучше уж так, чем лишать сна практически весь лагерь. Он терпел это довольно долго, пока однажды Киран не смог проснуться. Глазные яблоки мельтешили под закрытыми веками; с растрескавшихся, искусанных губ срывались жалкие стоны, и руки лихорадочно искали что-то на смятых простынях. Артур, сначала пытавшийся безрезультатно звать по имени, — сглупил, с силой тряхнув хлипкое тело. Последовавший за этим жуткий крик наверняка перебудил всех аллигаторов в радиусе пары километров. Удивительно, но в тот момент аллигаторы волновали Моргана ничуть не больше застывшего в изумлении лица Датча, заставшего названного сына за нежным, баюкающим укачиванием другого мужчины. Кажется, Хозия, появившийся следом, как-то прокомментировал это; кажется, он еще долго слышал отголоски пробившегося через тонкие стены спора. Он не прислушивался к нему. Не торопился идти давать объяснений. И совершенно точно не мог оставить трясущегося, задыхающегося в панике мальчишку одного. Артур не знал, что именно старый лис наплёл Датчу, но не сомневался, что утренняя речь, перемешавшая сожаления, упреки и благодарность, но в основном отдававшая должное стойкости Кирана перед лицом врага, — была продиктована тем ночным разговором. «Вы прячете всё самое важное, сэр, иной раз даже от себя самого». Артур надеялся, что после этой памятной проповеди он наконец-то сможет расслабиться. Если сам «Великий и Ужасный» защищал Даффи, — никто не осмелился бы тронуть его и пальцем. По крайней мере открыто. Киран действительно получил некоторое признание, но проблем Артура это не решило. Точнее, теперь, когда он смог переключиться с режима постоянной бдительности, он начал замечать новые, те, на которые раньше едва обращал внимание. Он не знал, как давно это началось, что послужило спусковым крючком, и как долго еще будет продолжаться, но определенно точно не мог это остановить. Не без помощи Кирана. Который никак не помогал, и вместо того, чтобы лупить его по рукам, лишь опускал подрагивающие веки, когда Артур завороженно заправлял тому за ухо выбившуюся прядь. Ухо мгновенно наливалось красным и нежная, тонкая кожа обжигала задержавшиеся на пульсе пальцы. «Знаешь, это не совсем нормально. Совсем ненормально, если быть откровенным. Но один мудрый хрен как-то сказал мне, что не всегда "ненормальное" — значит "плохое"». Он перестал ночевать вне лагеря, — не мог думать о том, как перепуганные серые глаза дико озираются в темноте, ища и не находя его. Перестал писать в дневник, — не мог допустить, чтобы кто-то нашел и прочитал безумную мешанину постыдных, недопустимых мыслей, кишащих в его голове (на самом деле, он сомневался, что вообще способен выразить это словами, тем более — буквами). Он перестал скрывать свою готовность превратить в отбивную любого, кто осмелиться сделать с мальчишкой хоть что-нибудь — и почувствовал облегчение. Он рисовал: аккуратное, заалевшее ухо; изящно хрупкие запястья; разлет острых ключиц; каплю пота, стекающую по виску; пальцы, зарывшиеся в конскую гриву. Рисовал много, как никогда до этого, и вместе с тем — никогда достаточно для того, чтобы кто-либо смог определить в затёршихся линиях конкретного человека. Он порывался вырвать компрометирующие страницы каждый раз, как только открывал дневник, и, каждый раз, ловя себя на том, как нежно гладит трясущимися пальцами наброски — рисовал ещё. Он научился просыпаться за считанные минуты до того, как Киран, метающийся во сне, начнет отчаянно звать его. Научился засыпать на чужой, узкой койке, до рассвета не выпуская из объятий хрупкого тела. Научился улавливать моменты, когда мышцы внезапно каменели в кольце его рук, и медленно, успокаивающе водить по плечам до тех пор, пока не слышал спокойного, ровного дыхания. Научился общаться, не произнося ни слова. Читать неявные, сокрытые в наклоне плеч и головы послания и знаки. Не думать ни о чем, пересчитывая сквозь рубаху острые позвонки. Не убирать с кожи горящих ладоней, когда чужие дрожащие руки направляли его запястья под ткань. Не прятать глаз после каждого смазанного, дрожащего прикосновения губ к губам. Мальчишка определенно творил с Артуром что-то странное. И это было восхитительно.