***
«Что насчёт перца?» Объявился спустя неделю. Камнем в окно под вечер. Ибо только поднялся после ужина и обнаружил посреди комнаты. Аккуратные иероглифы темнели в бумажных разломах. Вот же дятел, беззлобно усмехнулся Ибо, разгладил послание. Сравнить бы с тем — первым. Да поздняк. Там хрен морковный. Но вроде здесь неизвестный отправитель был старательнее — чёрточка к чёрточке. Такие и Ибо учили выписывать. О, он любил эти занятия — почти так же, как этот — баклажаны. Стало любопытно — какой он? Если из лука стреляет, то, может, спортсмен. Высокий. Вряд ли выше самого Ибо, ну а вдруг? Но вон какая каллиграфия. Ботаник? В толстых линзах, как Лю-лаоши. И в такой же безразмерной кофте крупной вязки. Хотя нет. Лето ведь. Не старичок же этот баклажанофоб, чтобы в такую жару в шерсть кутаться. Подумал над ответом. «Засунь себе свой перец» — как-то не филигранно. Без огонька. Он бы сам глаза закатил и больше не писал. А надо? Ну нет, нахмурился, погрыз карандаш. Спросить, что ли, у госпожи Чжан — как на письма отвечать так, чтобы с достоинством? Ага, и тут же оказаться на допросе. Вот в древности там стихами обменивались, каждую строчку так вымучивали, что в трёх словах целая вселенная умещалась. Госпожа Чжан сегодня рассказывала, потому что отец велел от занятий не отлынивать. И всё равно что лето. Читай, говорил, а то мозги засохнут и слипнутся. Так слипнутся или засохнут, спросил бы, только так придавило, что и язык к нёбу прирос. И он читал. Через не хочу и не могу. Заняться и так больше нечем. Из развалины выходить можно только во внутренний двор, густо поросший всякой дрянью. Бассейн — и тот захватила. И чистить бессмысленно — всё дно в трещинах, а на стенах — россыпь улиток и перепутья их лунных дорожек. «Но разве, спрашиваю я, умеет пить луна?», — вспомнилось вычитанное. Нет. Пожалуй, для Ли Бо слишком рано. И плаксиво. Сложил бумажку с красивыми иероглифами на самый низ рюкзака — за подкладку. Выдрал тетрадный лист. «Отсыплю тебе баклажанов», — написал, высунув кончик языка. Фу, гадость. Втянул слюну. Смазал последние иероглифы. А то ещё надумает этот чего себе. Завернул в чистый носок. Удостоверился. Да, кондиционером пахнет. Закинул в те же кусты. Надо будет — найдёт. Плакат с южнокорейской актриской (или певицей) Ибо снял. Чтобы не объяснять госпоже Чжан дыру промеж загорелых бёдер. Законопатил след от стрелы жвачкой, вздохнул, что ананасовых в местном магазинчике — единственном на всю деревню — не обнаружилось, только ядрёно-мятные. Ледяная свежесть. Хуежесть. Убийство всех рецепторов. Убийство. Да, бля… Вжался лицом в подушку — белую, хрустящую. Подышал, подтянув кулаки к груди. Это пройдёт. Чуть-чуть ещё потерпеть, и пройдёт.***
«Не хотел тебя пугать. Прости» Разбудило свистом и стуком утром следующего дня. Стрела вонзилась рядом с оконной рамой — аккурат между брёвнами. Пришлось приложить немало усилий, чтобы выдернуть. И снова то же красновато-чёрное оперение. Да ты мажор, хмыкнул Ибо и задумчиво провёл пальцем по мягким перьям. Лестница заскрипела. Ибо торопливо убрал стрелу под матрас, сам растянулся поверх и сделал вид, что спит. От приоткрывшейся двери потянуло сквозняком. Ибо завозился сонно, потёр кулаками глаза, зевнул. — Спи-спи, — сказала госпожа Чжан и прошла в комнату. Ибо приоткрыл один глаз, почесал макушку. Что случилось, спросил сипло. — Да так. Думаю — не поменять ли сетку? Комары ночью замучили. Ты как спал? Нормально? Ничего не тревожило? — на него она не смотрела, только в окно. В те самые заросли, похолодел под жарким одеялом Ибо и неопределённо пожал плечами. И понятно, что у неё своя важная задача, но это же не то. Баклажанофоб — неопасный. Ибо просто знал это. И она бы поняла. Потом. Скорее всего. Но пока, да и вообще хотелось сохранить это в тайне. — Так вот. Завтрак, — повернулась наконец к нему госпожа Чжан. — Скоро будет готов. Можешь потихоньку собираться, раз уж ты всё равно не спишь. «Робин Гуд или стрелок И?» — успел отправить до того, как ссыпаться с лестницы. Что за тупость, застонал мысленно, усаживаясь за стол. Что то — сказочный персонаж, что другой. Разница лишь в том, что один преступник, пусть и грабил богатых ради бедных, а другой несчастный лопух, которому повезло и не повезло одновременно — заполучить в жёны лунную богиню, чтобы потом потерять. И чего тут выбирать? И не перепишешь. О прошлом не говорили, в будущее не заглядывали. Раз сказали им, что мать и сын, значит так и есть. Без прошлого. Только в настоящем. Госпожа Чжан ещё и вязать пыталась, но ничего, кроме бесконечных кривых шарфов из-под её спиц не выходило. Ибо хотел было съязвить — что она роль перепутала и ей бы теперь седой шиньон с массивными шпильками вместо небрежного узла чёрных волос, но расхотел, когда госпожа Чжан нарочито медленно отложила вязание в сторону. И не дышал вовсе. Ждал, изображая, что ищет нужный пазл для циферблата лондонского Биг Бэна. Вот она посверлила нежно-розовый клубок взглядом, собрав губы в едва видную линию — что та нитка, потянешь, и расползётся вся их идиллия, размяла пальцы, придирчиво осмотрев ногти, и вернулась к бело-розовому шарфу. Они все были полосатыми. И разноцветными. Но найти в них одинаковой ширины полоски или какую-то схему, логику, упорядоченность — невозможно. По утрам она гоняла его по внутреннему дворику, вокруг бассейна и внутри. Потом они вместе вооружились матерчатыми перчатками, садовыми прибамбасами и за день выкорчевали почти всё. «Загорать и плескаться будем?», — сверкнул тогда улыбкой Ибо, загораживаясь от жарящего солнца. Госпожа Чжан одарила мрачным взглядом и на следующий день устроила ему усиленную тренировку с перепрыгиваниями, отжиманиями, кувырками и перебежками. Однажды докувыркался до тех зарослей. Посланий не было уже с неделю. И он… ну скучал? Да не, бред какой. Госпожа Чжан больше не спрашивала про комаров. И сетку не заменила. Но у него и так нормальная была. И у неё тоже. Он специально ходил, проверял в тот же день, улучив момент, когда она была в самом пылу сражения с обедом. Знал, что не будет она превышать полномочия. Однако это не избавляло от переживаний. В зарослях, придавленная большим камнем, лежала записка. Уже пожелтевшая от грязи и сырости. Так вот оно что. Ибо улыбнулся, убирая земляные крошки с бумаги. Это вроде как наше место. Наше. Пиздец. Сел на землю. Холодную и влажную. И через тренировочные штаны ощущается. А если это не Робин Гуд, а дева Мэриан? Точнее, он сам Робин Гуд (только без лука и стрел, надо бы исправить), а баклажанофоб — не баклажанофоб, а фобка. Дева. Мэриан. Мэйли какая-нибудь. Или Мэйфен. — Ибо? Ибо, ты где? Госпожа Чжан. Шла сюда. Ибо выкатился из зарослей, выпрямился, отряхнулся так резво, что засеки она время, зафиксировала бы рекорд. Но он успел раньше госпожи Чжан. И записку спрятал в карман, дёрнул молнией и теперь приседал. — А, вот ты где. Почему здесь? Неухоженно ведь. И дорожка вся разбитая, — она попинала носком кроссовки старые плиточные сколы. — Тут не жарко, — пояснил он. — Будь у меня перед глазами, — серьёзно сказала она. Мы можем думать, что никто о нас здесь не знает и не будет тут искать, но осторожность не помешает, услышал он. Кивнул. Осторожность — это важно. Если бы тогда следовал этому, то у госпожи Чжан не было того ранения, из-за которого она теперь едва заметно, но хромала. И остальные… Тот вечер не случился бы. — Ты не виноват. Он и не заметил, как она подошла. Очнулся только от голоса и того, как погладила по спине. — Я не… — Вот и прекрасно. Не кисни. Нам ещё бассейн в порядок приводить. Я, кажется, придумала, что мы можем сделать. — О неугомонная женщина, — простонал он, за что тут же получил по той же спине, которую только что гладили. Зачем нам это делать, не спросил он. Мы всё равно здесь не задержимся. Вернёмся в Лоян, когда всё закончится. Или никуда не вернёмся. Но и здесь нас не будет. Нигде не будет. Временами это доставляло почти болезненное удовольствие — позволять себе думать, вспоминать, представлять то, что не случилось. Тогда он смотрел в трещины на потолке и видел в них маршруты, по которым мог бы проехать. Или стебли. Сначала тонкие, они разрастались, уплотнялись, и вот уже весь белёный потолок — это огромные соцветия, нависающие удушливо-сладким ароматом, звенящие цикадами, всё громче и громче, тревожнее. И тогда можно было дойти до самого конца, почти задохнуться от страха и выдохнуть, осознав — жив. Он. Отец. Госпожа Чжан. Они всё ещё живы. И раз так оно до этих пор, то есть шанс, что будет и дальше. Госпожа Чжан и впрямь взялась не спускать с него глаз. Попросился в душ — устроила полив из шланга. Он изворачивался, подставлялся левым боком, пытаясь не так явно закрывать правый карман. Да так и высох, не заходя в дом и не прибегая к помощи полотенец — их развешивал вместе с постельным бельём. Сначала цеплял бечёвку на деревья — под руководством госпожи Чжан, потом помогал развешивать. Подхватил опустевшую корзину, собрался линять, но оказался на кухне. Госпожа Чжан пробовала объяснять ему, как готовить курицу, он размышлял — умеет ли это Мэйли-Мэйфен-Мэриэн, и, если попросить, научит ли стрелять из лука? — Я сдаюсь, — сказала госпожа Чжан, забирая у него настрадавшуюся после смерти курицу, — бери нож и почисти мне лук и чеснок. — Лук… вы умеете стрелять из лука? — Ну допустим. — Хочу научиться. — Зачем тебе? Оборудовать бы внизу тир лучше… об этом я думала. Поможешь мне прибраться в подвале. — А лук сделать можете? — Теоретически. Но это не то будет. Почему лук и стрелы? — Да так. Подумал, было бы здорово уметь. Не ради… а просто. Просто уметь. Вспомнил о записке уже в кровати. Упав обессиленно на подушки и испытывая за себя гордость — смог и в душ сходить. Победил лень. Снова. Эта Мейли-Мэйфен-Мэриэн тоже бы за него порадовалась. Возможно. Перевернулся на спину, зажав в руке пока не развёрнутое послание. У неё, наверное, длинные волосы — тёплые от солнца. И улыбается она хитро, светло. А кожа… да загорелая, скорее всего. Солнце тут шпарит так, что будь здоров. Его спасают только крема, а то уже бы волдырями покрылся, а потом лоскутами сходил. Мэйли. Хотя, может, и не Мэйли. Вообще не на «М». Это он напридумывал после своего же вопроса про Робин Гуда или охотника И. А там никакая не Мэриэн, а… «Сяо Чжань» Ну охуеть.***
Это они хорошо придумали. В последнюю постирушку он и так не досчитался двух носков — из разных пар. А теперь можно под камнем оставлять, завернув в пищевую плёнку — чтобы не замочило, или улитки не зажевали. Капец тут большие улитки. Вымахали на экологичных харчах вдали от прокуренной смогом цивилизации. Было бы не так противно, показать госпоже Чжан и спросить — готовят такие или нет. Или это как с сакурой, на которую только смотрят, ну и в листья рис заворачивают, а сами ягоды не едят — потому что кислые. Вишня, но другая вишня. Долго раздумывал над ответом. И сдалось баклажанофобу имя своё раскрывать. Это же оно и было? Лучше б Робин Гудом назвался. И хер с ней с Мэриэн. И её длинными волосами. Теперь-то что делать? Ответный жест? Вроде как обязывало. Но перед отцом и госпожой Чжан обязательств больше. С другой стороны, вряд ли этот Сяо Чжань знает что и сольёт куда не надо. Зачем только стрелял? Мог ведь и убить. Нечаянно. Нечаянно ли? Губы стянуло. Смочил слюной. Прищурился на солнце, подмигивающее сквозь листву. Клён? Вроде такой формы на флаге Канады. Можно и в Канаду. Там тоже Ландан из зе кэпитал плюс парле ву франсэ. Порычал на пробу. Неплохо получалось. Но, может, не придётся? «Научишь стрелять из лука?» — вывел, прислушиваясь к звукам за дверью, готовый в любой момент закрыть бумажку тетрадкой с тем самым инглишем. Спокойно спрятал послание под камнем в зарослях. Госпожа Чжан споро орудовала спицами в гостиной, являя миру новый виток бесконечной змеи, свернувшейся у её ног. Мишени вырезали и разрисовывали вместе, крепили на древки и болты, прокладывали пенопластом. И две — на кругленькие пылесосы. Это чтобы в движении. С тиром в подвале управились за дня два. Дольше только обклеивали стены коробками из-под яиц — не суперзвукоизоляция, но одна из. А как же бассейн, спросил бы, но зачем? И так понятно, что им нужнее. О том, чтобы уходить в лес, темневший вдали и там стрелять по банкам, и не говорил. Раз сама не предложила, значит, нельзя. Да и смирился почти, что на всё лето (это если сильно повезёт), он здесь — запертый в пределах деревянной развалюхи, древнего бассейна и высокой кустистой изгороди. Забор тут тоже был какой-никакой — хлипкий, бревенчатый, державшийся больше за счёт веток, обхвативших его, чем сам по себе. Двери скрипели каждый раз, как госпожа Чжан выходила или возвращалась. Можно бы и смазать, но госпожу Чжан устраивало и так. И про это Ибо тоже не спрашивал. Баклажанофоб… Сяо Чжань больше не писал. Ибо сунулся в заросли на следующий день, удостоверился, что его ответ пропал, но новой бумажки под камнем не нашёл. Ну и хорошо, подумал с тоской. Замечательно, кивнул энергично. Не надо ни с кем общаться, вымучивать что-то из себя. Тем более, что никак. Кто ж ему позволит? А после обеда к ним пришли гости. Ибо как раз лежал на краю бассейна аморфной рыбиной, заложив руки за голову и покачивая шлёпкой в воздухе — вот-вот должна была рухнуть в бездну и прихлопнуть трёх улиток, облюбовавших тенистый угол. Ну или не прихлопнуть — с таким-то весом. Госпожи Чжан не было — вспомнила, что надо бы докупить продуктов, да и наушники не помешали бы. Ну и так — «по мелочам». — Эй, — позвали от дверей. И Ибо сам чуть не рухнул к улиткам. Замер, соображая — идти или сливаться с местностью. Вообще второе. Если эйкнувший смотрел телек чаще двух раз в неделю, то и на его лицо мог наткнуться в новостях. Имидж ему, конечно, изменили — волосы обесцветили, мочки пробили, но в зеркале Ибо всё ещё видел себя, так что… — Эй! — громче. Вот же настырный. Уйдёшь ты уже или нет? Ибо шикнул раздражённо, сел и вперил взгляд в увитую лозами дверь. Сейчас этому надоест, и он свалит. И можно будет дальше играть с улитками в смертельный номер. Ну или в тир спуститься, пострелять. Переждать хотя бы — до возвращения госпожи Чжан. Точно. Он подорвался, намереваясь так и сделать, когда по двери постучали. — Это я. Сяо Чжань. У меня лук и стрелы. Ты хотел учиться, помнишь? Но если ты передумал, то я пойду. Ну… пока, что ли? — Стой! Ну пиздец. И зачем? Ибо взлохматил волосы, подхватил бутылку с бортика, хлебнул воды, остатки вылил себе за шиворот. Встряхнулся. Это голову напекло. Иначе бы молчал. Но это же баклажанофоб. Мэриэн и Робин Гуд в одном лице. Чего опасаться? Так? Ладно. Подошёл к двери, постоял ещё. — Я ща спекусь, — возвестил Сяо Чжань. — Не беда, — ответил Ибо, всё же приотворяя и выглядывая в щель, — у меня есть шланг. С водой. «И бассейн. Без воды. С улитками», — додумал следом, чудом не сказал. Сяо Чжань усмехнулся. Его бы на плакаты вместо южнокорейских актрисок, мелькнуло внезапное. Ибо зажмурился, тряхнул влажными волосами. Высокий. Выше него — на пару-тройку сантиметров. Сузил глаза и склонил голову к правому плечу. Не ботаник. И не в свитере. В растянутой болотной майке и такого же цвета, чуть темнее, шортах над мосластыми коленями. Жилистые ноги, но сильные. Спортсмен? Какой-то тощий спортсмен. Велодрочер? Такие икры. Хренасе мохнатый. Сяо Чжань пошевелил пальцами в сандалиях и покачался с пятки на носок, поправил лямку с колчаном — лук и стрелы, вот они с красновато-чёрным оперением. — Ну так что? — спросил, — учиться будем? — Зачем стрелял? Сяо Чжань закрыл лицо руками и затрясся. Ибо нахмурился. Заглянул. Смеётся, что ли? Рыдает? Псих? Ещё чего не хватало. А такой красивый. Беда. — Уф! — выдохнул Сяо Чжань и отнял руки так резко, что Ибо отшатнулся и только что не отпрыгнул. — Мне очень неловко об этом рассказывать, но, похоже, придётся. Впустишь? Сказать «нет» и захлопнуть дверь — лучший выбор. Правильный. Дождаться госпожу Чжан и рассказать про странного типа. Ещё лучше. И про собственную дурость — все эти записки. — Проходи. «Ты реально такой лох?» — спросил Ибо, когда дослушал Сяо Чжаня. А кто бы не попытался, фыркнул он и поддел плечом плечо. Точно лох, вынес приговор Ибо и стукнул в ответ. Они сидели на краю всё того же бассейна, и Сяо Чжань прервался лишь однажды — когда заметил улиток и перенёс их в траву. Чтобы никто не затоптал, пояснил, не смотря в глаза. Ага, сказал Ибо. Вот бы госпожа Чжан подольше не приходила. Решил уже, что познакомит — так спокойнее будет. Есть шанс, что разрешит. Этот Сяо Чжань странный, конечно, но нормальный, как бы дико это ни звучало. — И как, — спросил, — подействовало хоть? Сяо Чжань посмотрел выразительно. Фыркнул снова. — Скажи «иго-го», — попросил Ибо и расплылся в довольной улыбке, словив очередной недовольный взгляд. — Бабуля считает, что раз баклажаны полезные, то их непременно надо есть. Ещё она считает, что мама меня избаловала, а отец потакал в этом. Её не переубедишь. Но можно подождать, когда закончится сезон. И она достанет маринованные. Сяо Чжань карикатурно порыдал и замолчал. Пихнул плечом плечо. — А ты здесь чего делаешь? Не встречал раньше. Как вы вообще этот дом взяли? Развалюха же. — Мама… мама решила, что летом надо свежий воздух. И вот. Не знаю, почему этот дом. Так получилось. Учить будешь или как? Не успели. Ибо сбегал в дом за яблоком («потому что надо, чтобы ты — как Робин Гуд»), когда калитка скрипнула, и на дорожке появилась госпожа Чжан с пакетами. Вопросительно глянула на Ибо, скользнула отстранённо по Сяо Чжаню. И затея со знакомством уже перестала казаться такой уж хорошей. Ни хрена она не разрешит. Снимутся с места этой же ночью. Прихватив Сяо Чжаня с собой, ха-ха. — Это… это Сяо Чжань. Мама. Мама… — Фэн Чжу. — Приятно познакомиться, госпожа Фэн. Я живу вниз по улице, в третьем доме. Приехал к бабуле на лето. Тут мало с кем моего возраста пересечься можно, а… — аааа он шёл по улице, — встрял Ибо, — я выглядывал тебя — когда ты уже вернёшься. А тут он идёт. И у него эти — стрелы и лук. Помнишь, говорил тебе, что научиться хочу? Ну я и спросил его. Прости. Госпожа Чжан обозначила не то согласие, не то неодобрение. И вязание далеко. Усадить бы её в кресло, отмотать назад, спрятать Сяо Чжаня, слинять к нему под покровом ночи и стрелять по яблокам в лесу. Только от госпожи Чжан не скроешься. Не зря же она про комаров спрашивала. Засада. — Проходите в дом… мальчики. Солнце нынче злое, — сказала она и повернулась спиной. Ибо запретил себе выдыхать. В желудке противно тянуло. Ну не убьёт же она Сяо Чжаня, в самом деле. Прятать негде. Хохотнул коротко. Улыбнулся Сяо Чжаню. Тот вытаращился. — Если ты хотел меня подбодрить, — зашептал он, — то зря. Вот теперь я нервничаю. А я ведь даже не знаю твоего имени. — Ибо, — сказал и тут же прикусил язык. Ладно, фамилия-то другая. И если до сих пор не узнал, то может и не в курсе той истории. — Мааам? — Ибо прочистил горло. — Может, мы постреляем во дворе, пока светло? — Ты уверен? — спросила она, поставив пакеты на стол. В одном из них должны были быть наушники и всякие «мелочи» определённого калибра. На самом деле — нет, потому что этого добра у них и так достаточно. Но ствол должен был быть рядом. Ибо медленно опустил голову. Госпожа Чжан подвинула к себе пакет в розовых цветочках. Залетевшая в кухню муха ударилась о закрытое окно. И снова. И снова. — Простите? — Сяо Чжань поднял руку, — а можно мне попить? В горле пересохло. — Конечно, — ответила госпожа Чжан. Достала с мойки кружку, вытащила из холодильника нераспечатанную бутылку с водой. — Держи, — улыбнулась так мягко, что Ибо всего передёрнуло. А Сяо Чжаню — норм. Поблагодарил, взял бутылку, налил себе и осушил в пару глотков. — Идите, пожалуй. К ужину позову. Она следила за ними. Всё то время, что Сяо Чжань объяснял основы, ставил пальцы, поправлял локоть и стойку — она следила. Ибо это чувствовал загривком, всем собой. Стоило как бы невзначай посмотреть в окно кухни, напарывался на цепкий взгляд. Если в ту же сторону поворачивался Сяо Чжань, она уже склонялась над кастрюлей или отгоняла настырную муху. Да ты ведь убила уже её, молчал Ибо. Вздрогнул, когда в один из таких моментов не обнаружил её в кухне. Она сидела в кресле у бассейна с ворохом вязанных змей на коленях. Со спицами. Но не вязала. Уже зарядила «мелочью», был готов поклясться Ибо. И раз за разом мазал. Попасть по яблоку никак не удавалось, как бы Сяо Чжань ни старался. В другое время Ибо, может, взбесился, что кто-то настолько близко стоит, касается часто, накрывает своими пальцами его, помогая натянуть тетиву, но не когда госпожа Чжан смотрит так, ещё и вперёд чуть подавшись. Как сканирует. Или фотографирует. В личное дело. Улыбайтесь, сейчас вылетит птичка. В центр мишени. Не успеваешь — представь горящую свечку — вот это огонёк и гаси. Выдох-вдох-задержка дыхания-выстрел. Так и здесь. Задержи на 10-15 секунд, тихо говорил Сяо Чжань над ухом, и Ибо слушал, выполнял. Расслабь плечи, расслабь шею, трогал легко, и Ибо честно пытался. Но стрелы проносились в миллиметре от яблока, и оно, подвешенное на бечёвке за ветку, раскачивалось. Сяо Чжань предлагал зафиксировать, говорил, что это не уровень новичка, Ибо упрямо сжимал губы, коротко дёргал головой, считал до пятнадцати, слушал только себя, погружаясь в здесь и сейчас — помогало с тем, чтобы заснуть, сработает и здесь. Тёмно-алое яблоко. Гул сердца, толкающего кровь по венам. И чёрно-красное оперение. Бдыщ. — Попал, — выдохнул, всё ещё не веря. — Ага, — ответил Сяо Чжань, — не знаю, чему тебя учить — ты и так стреляешь хорошо. Пиз… — оглянулся на госпожу Чжан, опустил голову, глянул из-под чёлки, — заливаешь, что не стрелял раньше. — Не-а, — заверил Ибо. «Из лука не стрелял», — подумал. — Просто учусь быстро. — Способный типа? — Типа того. Сяо Чжань хмыкнул и пошёл собирать стрелы. Ибо проводил взглядом его спину, показал госпоже Чжан большие пальцы, соединил ладони в молитвенном жесте. Госпожа Чжан выгнула левую бровь. Не стреляет пока и ладно, да и не стала бы здесь, успокоил себя. Разве что Сяо Чжань вдруг оказался бы не тем, за кого себя выдаёт… Но это она ещё проверит. Ибо метнулся к Сяо Чжаню, подобрал три стрелы, когда столкнулись почти нос к носу. — Мне кажется, я ей не нравлюсь, — сообщил тихо Сяо Чжань и показал глазами на госпожу Чжан, невозмутимо восседавшую в своём кресле и не спускавшую с них взгляда. — Тебе кажется, — сказал Ибо. «Беги, чувак». — Уф. Я весь вспотел. На экзаменах так не волновался, — Сяо Чжань оттянул ворот майки и помотал им на манер веера. Ибо только головой покачал и вложил стрелы ему в ладонь. Поднялся, потянулся. Можно бы и освежиться. Подошёл к шлангу, крутнул вентиль, закусил губу. Госпожа Чжан выгнула обе брови. Ибо развёл руками, глянул на Сяо Чжаня, сосредоточенно вкладывающего стрелы в колчан, встал на исходную позицию, отмахнулся от видения тира, поднял шланг, и… — А! — Сяо Чжань подпрыгнул, когда его обдало первыми брызгами, — ты сдурел?! — Ты сам сказал, что тебе жарко! — рассмеялся Ибо и брызнул снова. — Я не говорил такого! Сяо Чжань отложил к дереву колчан и лук, и бросился догонять Ибо. Тот уворачивался, поливал водой, уклонялся в самый последний момент, дважды избежал подножки и захвата, а когда всё же выдохся и упал в траву рядом с таким же обессиленным Сяо Чжанем, подумал: вот было бы здорово, если бы все дни стали такими, как этот. И пусть спине, заднице — всему мокро, но как же хорошо лежать так и впервые за долгое время тупо ржать. Почти вернулся в то время, когда мог так же беззаботно носиться по лужайке дома вместе с друзьями. С тех пор, как… как это произошло, он не списывался с ними — не мог, нельзя было. — Поверить всё же не могу, что ты поверил в истории о призраках дома на холме и в то, что они могут желания исполнять, — ударил Ибо своим коленом о колено Сяо Чжаня. — У меня не было выбора, — состроил жалостливое лицо. Ибо прыснул со смеху. — Вот ты наивный гэгэ. Сколько тебе лет, что в сказки веришь? — Двадцать два. Двадцать три будет в октябре. — Серьёзно? — Ибо даже привстал на локтях, склонился ближе к лицу Сяо Чжаня, — слушай, ну ты хорошо сохранился для такого раритета. Я бы тебе и больше двадцати не дал. — Ну тебя, — отмахнулся Сяо Чжань. — Мелюзга. — Мне семнадцать! Будет. В августе. Считай, уже почти семнадцать. Тут осталось-то. — Пф. — Гос… мама ушла. — А. Ага, — моргнул Сяо Чжань. — А у меня жопа мокрая. Всё мокрое. — Да тебе не угодишь, — дёрнул краешком рта Ибо. В локти уже впились мелкие травинки и покалывали, но отстраняться от Сяо Чжаня не спешил. Было в этом что-то уютное, тёплое. И в глазах Сяо Чжаня было что-то — внимательное, выжидающее. В его приоткрытых губах, в крошечной точке под ними — будто кто маркером поставил, обозначил. — Что? — прошептал Сяо Чжань и сделал испуганное лицо, — по мне кто-то ползает? — Да так, — Ибо сглотнул и неловко коснулся его волос, стряхнул несуществующий мусор, — труха какая-то лиственная попала. Нет уже. «Пора заканчивать это. Херня творится», — подумал и перекатился на спину, повтыкал в наливающееся свинцом небо. Сейчас там наверху кто-то всё смажет, перезарядит и пальнёт. До самой нитки. — Я приехал в отпуск, — заговорил Сяо Чжань, — ещё в универе начал стажироваться, и это всё безумно интересно и надо, но… но к этому лету понял, что надо взять паузу и дать себе обычные каникулы без вот этого всего, подальше. Вообще надо бы пойти к специалисту. Сапожник без сапог. Но я решил вот так. И пока думаю, что правильно сделал. — И кто ты у нас такой будешь? — Ибо скосил глаза. В фокусе оказалась красная божья коровка, уцепившаяся за самый конец широкой травинки. В расфокусе — Сяо Чжань, выставивший перед собой руку. Небо он там в ладони держит или пальцами своими тонкими любуется? Ибо вот младше и чуть ниже, а может в своей руке уместить и его руку, и, кажется, вот это огромное облако в придачу. Вытянул рядом, растопырил пальцы. Присвистнул мысленно от заметной разницы. — Если в общем, то психолог. Если не в общем, то направление — криминальная психология. Ну там, знаешь, составлять психологические портреты преступников, выстраивать психологическую подоплёку их мотивов… — Почему ты вообще выбрал такую специальность? — озвучить вопрос внезапно оказалось сложно. Грозовое небо нависло совсем низко и, кажется, сейчас пришлёпнет, а он — улитка в трещинах бассейна. — Хотел быть полезным? — Сяо Чжань прокрутил кисть и сдвинул ближе, между их мизинцами — лишь тонкая полоска неба, — видел себя полицейским, на страже порядка, но… мне казалось важным предотвращать преступления, а не разбираться с его последствиями. Успеть поймать до того, как будет сделан следующий шаг. Понять, что происходит в чужой голове, как там рождается всё это тёмное, жадное, что потом выплёскивается на невинных людей. Ну или я насмотрелся всяких геройских фильмов и возомнил себя кем-то вроде. — А сейчас? Сейчас не мнишь? — Сейчас думаю, что я всё тот же мальчишка, что и в детстве под одеялом с фонариком и комиксами. Мне страшно ошибиться. Меня… меня столько раз тошнило от того, что я видел. Потому что, знаешь, видеть на проекторе в лекционном зале и непосредственно на месте преступления — это разное. Очень разное. Надеюсь, ты с таким никогда не столкнёшься. Ты уже определился, кстати, куда поступать? Пора бы уже, да? — Д-да. Н-нет. Не знаю. Я… не важно. Пошли в дом. Жрать хочу. Да и ливанёт сейчас. В детстве Ибо хотел пойти по стопам отца. Тот гладил его по вихрастой голове, смотрел грустно и говорил, что не надо. Вспоминал ли маму? Ибо запрещал себе думать об этом и уж тем более спрашивать отца. «Найди себе занятие по душе», — так он любил наставлять. И Ибо кидало от танцев к гонкам, от спасателей на красных машинах до спасателей в белых халатах, но уже в белых машинах. И в последний год всё больше подумывал о том, чтобы стать адвокатом. Загвоздка в том, чтобы говорить на публику, но и с этим можно справиться, было бы желание. А оно вроде как было. До того, как… вон тот пиздец. А кто-то будет отстаивать их интересы в суде — в том случае, конечно, если полиция доберётся до них раньше, нежели кто-то из своих. И он, будь уже адвокатом, хоть частным, хоть государственным, выступал за таких в суде, просил, быть может, смягчить приговор, продумывал речь, копался в кодексах, готовился — и всё ради ублюдков. Переворачивал эти мысли так и эдак вместе с кусочками варёной моркови. Госпожа Чжан решила сообразить полезный ужин, и Ибо был только за — овощи он любил. Все, кроме моркови. Не совсем варёная, припущенная, наверное. Или как правильно называется эта техника. Ибо был не силён в кулинарии. Ему и не надо было. Для этого в доме, там, в Лояне, была тётушка Мэй, которая была в курсе — что молодому господину нравится, а что — можно, пожалуйста, не надо? А госпожа Чжан морковь любила. Щедро добавляла и в лапшу, уверяя, что «изумительно же сочетается с мясом, имбирём и капустой, да?». Ибо кивал из вежливости, думая, что можно и съесть, ничего смертельного. Не прям отвратно, просто никак. Ещё и сладость эта, сохранявшаяся и после варки. Но госпожа Чжан спасла его. Закрыла собой тогда. И лежала, пока всё не кончилось. Он вздохнул и решительно собрал все оранжевые кусочки, запихал в рот, поймал недоумённый взгляд Сяо Чжаня, спросил бровями: «что?». Сяо Чжань повёл плечом и аккуратно подцепил палочками кабачок. Как по Ибо, тот же родственник баклажана, только зелёный, но Сяо Чжань ел и не кривился. Другое виденье. Или просто вежливый. Ибо спрятал улыбку в стакан с водой. Вот так, наслушался россказней, поднялся к дому на холме, на отшибе, отправил желание, и теперь сидит в этом самом доме, поедает… не баклажаны, но почти что. — А баклажаны и кабачки — это одно и то же, только цвет разный? — нарушил общее молчание Ибо. Сяо Чжань кхекнул в свой стакан. Госпожа Чжан отложила салфетку и улыбнулась. За окном громыхнуло раз в пятый и наконец разродилось дождём. Да неужели. Долго же собиралось, копилось. — Вы ему скажете или я? — обратилась госпожа Чжан к Сяо Чжаню. Тот всё же закашлялся, постучал себя по загривку и пролепетал извинение. — Чего вы? — насупился Ибо. — Да ничего, — откашлявшись, ответил Сяо Чжань, — кроме того, что кабачки — это ближе к тыквам, огурцам, но не к баклажанам. Потому что баклажаны — это ягоды, но родня картофелю. Ага, представь себе. — Зае… что бы я делал без этой информации? — Ибо отпил ещё воды. Госпожа Чжан усмехнулась. Понять бы — хорошая это реакция или нет. — А, скажите, почему стрельба из лука? — она поставила локти на стол, сцепила пальцы и уложила на них подбородок. — Да так. В школе ещё на факультатив записался. Интересно было. Эльфом себя воображал. Ну, знаете, Толкиен там, Властелин колец… — Понимаю. А учитесь на кого? — На психолога. — Хорошая работа. Благородная, — она расцепила руки, откинулась в кресле, посмотрела в окно, за которым сверкали молнии. — Надо бы свечи достать. Вдруг свет погаснет, — сказала и встала, начала собирать посуду со стола. Ибо подорвался помочь, она отмахнулась. Можно, произнесла одними губами, но Ибо услышал и отступил, повернулся к Сяо Чжаню. — Пошли, посидим на террасе, пока дождь не утихнет? Дождь утих так же внезапно, как и хлынул. Солнце ещё не вышло из-за туч, но уже подсвечивало их розовым, расталкивало. Ибо смотрел на профиль Сяо Чжаня и думал, что будь у него сейчас телефон, то щёлкнул бы непременно — самое то на контакт ставить. Ну или самому селфи жмакнуть. Ещё один увиденный день. Сохранить в память без телефона. Первое время вообще невмоготу было — хотелось сёрфить постоянно в поисках новостей, пусть и понимал, что там вряд ли что появится. Всё важное происходило вне инфополя. И ни отцу написать, спросить — как он там, ни друзьям. Знал, что так надо, но тоску это не унимало. Ко всему можно привыкнуть — слабо работающая фраза. Сяо Чжань убрал свой телефон в карман шорт. Прости, сказал, надо было бабуле сообщение отправить, чтобы к ужину не ждала, что я у друга задержался. У друга. Ибо опустил голову, чёлка упала на лицо. Не стал убирать за ухо. Ты же меня не знаешь, подумал и сорвал тонкий стебелёк с белым мелким соцветием. И вряд ли узнаешь, стал отгибать крошечные листья, похожие на зелёные сердца. Или ладошки. Сам темнишь чего-то, покрутил стебелёк меж пальцев, и тот нервно захлопал сердцами-ладошками. — Почему сказал ей только про психолога? — спросил, обрывая один листик за другим. Сяо Чжань сорвал похожую травинку. — Не хотел лишних расспросов. Прости. Это тебе я чего-то рассказал. Сам не знаю, почему вдруг. Просто захотелось. Да и… я наблюдал за тобой. Ладошки взметнулись и опали. Стебелёк стал гнуться. Стоять, подумал Ибо и расслабил пальцы. — Это как это? — спросил. — Ну я, знаешь ли, очень испугался, когда мне ответ прилетел. Я вообще не ожидал. Вы очень тихо живёте. И не подумаешь, что тут кто-то есть. И… я всего испугался. Я ведь… блин, я ведь мог… страшно. И всё это из-за тупой шутки. Не то чтобы я прям верил. Ну я решил, чем чёрт не шутит. И обычно же все снаружи, возле дома послания прикапывают. Те, кто посмелее, через дыру в изгороди проходили и там уже внутри, совсем близко к стенам закапывали. Но когда я пришёл… потом… когда мы с тобой уже начали… переписываться типа, — Сяо Чжань хмыкнул, и Ибо вместе с ним. — Тебе напиздели, а ты повёлся. — Да не повёлся я. Не верил я в это, ясно? Просто решил — почему бы и нет? Почему бы, если уж отправлять послание якобы духам дома, то не закапывать его, а отправить в сам дом? Ну и интересно было — попаду или нет. Я ведь потом хотел залезть, посмотреть, что там и чего. — Проникновение в частную собственность. Молодец. — Иди ты. Мне стыдно, ясно? И я хотел удостовериться, что с тем, кому я… кто мне… — Кому ты признался в своих самых страшных кошмарах? — глумливо улыбнулся Ибо. Вся эта ситуация начинала его веселить. И мнущийся Сяо Чжань, подыскивающий слова. — Морковный хрен, — отбил Сяо Чжань и отзеркалил самодовольство. — Короче. Сначала я хотел удостовериться. Потом мне стало интересно, кто ты. После тех записок. Не могу не заметить — твой почерк улучшался с каждой из них. — Как и твой. — Это судьба. — Может, всё же проклятие? Ууууу, — Ибо провыл и сделал страшные глаза, поводил пассы руками. Сяо Чжань вздохнул, завязал свою травинку узлом. — Ты не помогаешь. — Соррян. — На самом деле я тяжело схожусь с новыми людьми, не люблю знакомиться. Но ты — интересный. С тобой захотелось. Может, от того, что здесь тоска смертная. Или ещё в чём дело. — В моей неотразимости, — хохотнул Ибо и прикусил язык. Сяо Чжань не смеялся — завязывал травинку в третий узел. — Кстати, это странно, — выдал наконец. После четвёртого узла. — Что? Моя неотразимость? У меня толпы поклонниц в школе, между прочим. Стены в туалетах не успевают отмывать от признаний. — Пф. Я — звезда факультета. Нашёл кому хвастать. Вот же ты самоуверенный пиздюк. — А то ты — нет. — Я? Нет. Люди — это толпа. Если больше десяти человек скажут про кого-то, что он красивый и его надо любить, они будут любить и восхвалять. И чем дальше, тем больше их будет. Другие будут приходить на шум и оставаться, общаясь с себе подобными. И схлынуть они могут так же внезапно и стихийно, как нахлынули — поменяв объект интереса, переключив внимание. Вполне вероятно, что в твоей школе есть парни покрасивее тебя, но толпа диктует любовь к тебе. И тех, других, не замечают. — Ты разбиваешь моё холодное сердце. — Я всего лишь хочу сказать, что есть те, кто заслуживает любви и внимания не меньше меня. Но ты сбил меня с мысли… — Я такой. Всё. Прости. Жду и внимаю. — Ты ведь не любишь морковь, так? — Допустим. — Но сегодня было столько моркови. И я смотрел… я подумал… вы не… ай, это не моё дело. Прости. Я пойду. — Приходи завтра? Постреляем ещё? — Ибо поднялся вслед за Сяо Чжанем. — Ты же и так отлично стреляешь. — Я уже всё забыл. Куда там тетиву оттягивать, как локоть держать. Да и просто… ну. — Может, к озеру сгоняем? Тут рядом? Ну как озеро… пруд скорее, но всё же, — сказал Сяо Чжань уже у самой двери. Ибо на миг представил, как это должно быть классно — занырнуть с разбега в прохладную воду. Но первое правило — не выходить. — Я… не знаю. Там вода пресная, и куча паразитов наверняка. Было бы море, тогда да. — Там чисто. Каждое лето здесь купаюсь. И всё детство. Как видишь, жив-здоров. — Ты говорил, что не любишь людей. Не любишь знакомиться с новыми. Я не люблю людей вообще. Не хочу быть там, где люди. — Дааа, тяжела участь школьной звёзды. Устал от внимания? — Ты точно психолог? — Я на отдыхе. Ладно. Пока. И спасибо, что не сердишься на меня. Если не сердишься. Ибо закрыл дверь и привалился к ней спиной. Дождь прошёл, а она всё ещё хранила тепло дня. Кажется, ночью будет душно.***
Сяо Чжань появился на следующий день после обеда — прикатил на велике и привёз с собой металлические рейки, завёрнутые в белую ткань. Что-то типа брезента, но Ибо не был уверен. Помогай, сказал Сяо Чжань, снял с багажника ещё ящик, а в нём: моток проволоки, кусачки и молоток. — И чего это мы такое будем делать? — спросил Ибо и почесал лоб. Сяо Чжань сверкнул улыбкой. — Мишень, — ответил, — яблоко — это, конечно, круто. Но давай нормально. Буду разным техникам учить. А ночью… — подмигнул. Ибо вытаращился. — Что ночью? — Плавки у тебя есть? — спросил так, как если бы к заговору приглашал присоединиться, не иначе. Ибо глянул на бассейн. Нет, буркнул. — Ну и не надо, — отмахнулся Сяо Чжань, — всё равно там никого, кроме нас не будет. А теперь давай — за дело. И следующие часа два они бодались с рейками — соединяли их при помощи проволоки и болтов, помогали кусачками там, где уже уставали пальцы. Так же крепили к ним деревянные рейки, и получалось вроде рамы. Это же на соплях будет, ворчал Ибо. И так сойдёт, вот увидишь, заверял Сяо Чжань. И они вкапывали конструкцию в землю возле дерева, проверяли — крепко ли стоит. Только потом развернули клеенчатую ткань и натянули на каркас. Мишень. С напечатанными на принтере разноцветными кругами, а в центре — красное яблоко с кокетливым зелёным листиком. И вот это всё тоже надо было закрепить. Что, опять проволокой, уже готов был съязвить Ибо, когда Сяо Чжань достал тонкие гвозди. — Да неужели? — присвистнул Ибо. — А то, — ухмыльнулся Сяо Чжань, — подержи-ка вот лучше здесь. Ибо помогал, Сяо Чжань приколачивал ткань, смотрел, чтобы равномерно натянуто было и вообще не криво. Госпожа Чжан только раз вышла из дома — поставила на низкий столик графин с лимонадом, два стакана и удалилась. Сяо Чжань едва успел с ней поздороваться. Стреляли по очереди. По десять стрел Сяо Чжань, по десять — Ибо. Интересно, когда эффект соревнования присутствует, пояснил свою затею Сяо Чжань. Да не вопрос, подумал Ибо и хмыкнул. Пока вёл Сяо Чжань, и это не расстраивало. Напротив — подгоняло учиться быстрее, примечать, как он стоит, как держит лук, стрелу, натягивает тетиву. И так оказалось проще, понятнее, чем вчера, когда Сяо Чжань стоял слишком близко. Солнце всё так же жарило, цикады и сверчки надрывались, пальцы скользили, волосы липли к влажной шее, а Сяо Чжань всё ещё вёл, но уже не в сухую. Ван Ибо самодовольно кхекал, нет-нет, да скашивал взгляд на Сяо Чжаня, тот закатывал глаза, если замечал и тут же ободряюще улыбался и посылал следующую стрелу ровнёхонько в яблочко. «Слабо переплюнуть?» — видел в этом Ибо, упирался крепче в землю, прицеливался, и когда удавалось попасть в то же место, смотрел свысока, запрокинув голову. Сяо Чжань потягивал лимонад и делал это настолько медленно, что Ибо в толк взять не мог — чего там можно так долго пить. Подошёл, наполнил свой стакан, осушил большими глотками, вытерся тыльной стороной ладони. Сейчас бы ещё холодной воды за шиворот. Или то озеро, о котором говорил Сяо Чжань. Сам Сяо Чжань сжимал свой стакан и смотрел не в глаза. Ниже. Очень странно смотрел. Водя краем стакана по нижней губе. — Что? — спросил Ибо. — Что? — отмер Сяо Чжань и поставил наконец стакан. — Ну… ты смотрел так… — Как? Бля, подумал Ибо. Никак, ответил. Пошли стрелять, добавил. Встал на исходную позицию, поднял лук. Не хочу, шевельнулось ленивое. Хочу просто лежать в траве под сенью дерева и считать, когда улитка доползёт от одной трещины в стене бассейна до другой. — Как думаешь, — спросил у Сяо Чжаня, когда тот подошёл, — если человек защищает плохих людей, становится ли он сам плохим? — Хм. Дай подумать. А почему он защищает плохих? Ему хочется? — Нет. Это его работа. Ну вот адвокаты, например. Они же защищают не только тех, кто пострадал, но и тех, кто заставил страдать. Потому что ну… работа такая. Деньги платят. И можно, наверное, выстраивать линию так, чтобы не добиваться полного оправдания для какого-нибудь совсем уж ублюдка, но всё равно надо же смягчать как-то приговор… и… — Необязательно, — сказал Сяо Чжань и сел в тень под деревом. Ибо отложил лук и стрелы, опустился рядом. — Основная задача адвоката сделать всё, чтобы процесс шёл справедливо, чтобы права его подопечного не нарушались. И, к тому же, всегда есть выбор — кого защищать, а кого нет. А что такое? Ты подумываешь стать адвокатом? — Да нет… я так. Просто спросил. А ты… ты видишь всё, что происходит у людей в голове? Ну, ты же психолог. — Что? Ибо! — Сяо Чжань рассмеялся, — я не могу видеть всё. Никто не может. Я не знаю, о чём ты думаешь сейчас, что подумаешь или скажешь дальше. — Это хорошо, — заключил Ибо и отвернулся, ковырнул палочкой ямку в земле. — Настолько страшно? — Ага. Вдруг я — улиточный король? Наползу и сожру? — Такой большой улиточный король? Ммм, сколько супа наварить можно. — Фу, мерзость. — Ты просто не пробовал. — И не собираюсь. Всё, вали. Улиткофил, — Ибо толкнул его, Сяо Чжань толкнул в ответ, и какое-то время они боролись, пока жара не победила всех. Оставлю лук и стрелы у тебя, сонно сказал Сяо Чжань, не хочу тащиться с ними. Оставляй, тихо ответил Ибо и привалился к его плечу. Проснулись под вечер. Госпожа Чжан позвала ужинать, Сяо Чжань замялся и сказал, что если и сегодня пропустит ужин, бабуля его убьёт. Подмигнул Ибо, вывел свой велик и скрылся за воротами. Госпожа Чжан вытирала руки цветастым полотенцем и смотрела на Ибо. Да помню я, помню, хотел сказать он, но просто кивнул и пошёл в дом. Уже за столом подумал, что если бы ему кто рассказал про духов, исполняющих желания, он бы тоже к ним пошёл. Условились встретиться в полночь. Ибо переживал, что либо госпожа Чжан к тому времени не уснёт, либо уснёт, но Сяо Чжань попрётся кидать камешки в окно, и она встанет. И накроется тогда их ночное купание. Почему камешки, если условились у ворот, Ибо не знал. Просто представил. И на всякий случай минут за двадцать до назначенного времени спустился, крадучись, прислушиваясь к каждому звуку — и часы шли громче обычного, и сердце отбивало бешенный хип-хоп, и старые ступени стонали так, будто вот прям сейчас помрут. Калитку решил не открывать — пролез через дыру в изгороди, которую заприметил раньше, подошёл к воротам и теперь ждал, нервно отбивая пяткой — в такт сердцу. Сяо Чжань вывернул из-за поворота последней улицы за пять минут до полуночи. Шёл быстро, почти бежал, затем сбавлял шаг и снова срывался. Ибо стоял, скрытый особо буйными зарослями, хотел было сойти к нему или помахать, но и вот так неплохо. Вот бы ещё темно не было. Одной луны как-то маловато. Обнял было себя руками, нахмурился и сбросил, засунул их в карманы, расставил ноги и локти, всё же вышел из тени. — Я не опоздал, — сказал Сяо Чжань, поравнявшись с ним. Дышал он неровно. Слегка запыхался. Ибо хмыкнул. — Ещё бы. Так летел ко мне. — Айщ, ты мелкий засранец. — Я. Показывай своё озеро. Окаймлённое камышами и низко растущими деревьями. Со светлой полосой пологого берега с одной стороны. Озеро чернело жидким космосом и вбирало в себя звёзды — они плавали в нём погибшими светлячками, увязнувшими в патоке. Как бы не увязнуть тут самому. Плавать Ибо умел, и хорошо, но в темноте и три метра казались холодной жадной бездной с неведомыми монстрами. Притаились и ждут, когда он зайдёт. — Здесь глубоко? — спросил, взявшись за полы футболки, но так и не решившись пока снять. Сяо Чжань пожал плечами, прищурился, глядя на застывшую гладь — ни единого ветерка. — Да не особо. Водоросли есть, но они на самой глубине и не так чтобы достают или мешают. Водоросли. Ибо содрогнулся. Одно дело плыть при свете дня, когда видно всё, и другое — вот так. Но уйти сейчас — значит показать свою трусость, а он не трус. Недолюбливает темноту немного. Самую малость. И ночь вообще. Тогда тоже было темно. И тяжело — не вздохнуть, да и страшно — вдруг услышат, увидят, поймут. Он бы не выжил тогда — нашли бы всё равно, должны были. Если бы не спугнули, если бы не прибыли свои. — Ну? Ты идёшь? Сяо Чжань уже скинул майку и шорты, оставшись в одних плавках — чуть выше колена. Ибо смущённо отвернулся. Сам не понял, чего смутился, ничего ж такого. Наоборот хотелось бы посмотреть дольше, разглядеть. Другой. Кожа загорелая — даже так видно, что солнцем залюбленная. И соски крупные, тёмные. Волосы эти — от пупка до кромки плавок. Посмотрел украдкой из-под чёлки. Выругался под нос. Сдёрнул футболку и в тех же шортах, что и пришёл, спустился к воде. Ладно, там никого нет. Только водорослевые монстры. — Стой! — догнал Сяо Чжань. — А обратно как? Мокро будет. — Нет плавок. Говорил же. Так нормально. Тут рядом. Высохну, — ответил Ибо. На Сяо Чжаня он упорно старался не смотреть. И себе не объяснил бы почему. — У меня идея. Мы можем снять вообще всё и купаться голышом. Так уж и быть, поддержу тебя в этом. Давай. Никто ж не увидит. А потом натянешь шорты и в сухом пойдёшь домой. Пошёл ты, от души пожелал Ибо и, не давая себе больше колебаться, сиганул в воду. После жаркого дня и в душной ночи — самое то. Вода обнимала и обволакивала. Тяжелее, чем на море, где и делать-то ничего не надо — сама держит. Ибо плыл, переворачивался на спину и воображал себя космонавтом. Ноги коснулось что-то мягкое и пушистое. Ибо вздрогнул и заработал интенсивнее. Теперь и живота. Водоросли. Хотел развернуться к берегу, но сжал губы и поплыл дальше. За спиной послышались шумные гребки и пофыркивания. Вот же ты доёбистый, Ибо нырнул и под водой ушёл в другую сторону. Финт не удался, понял, когда вынырнул. Сяо Чжань крутился рядом, зачёсывал мокрые волосы назад и сиял ярче всех утопленных светлячков. — А я, знаешь, сделал что? — посмотрел так хитро, что Ибо захотел снова уйти под воду и выйти уже у берега. — И знать не хочу, — зачерпнул и плеснул в него. Сяо Чжань рассмеялся, поставил ладонь вертикально и словно заправский заклинатель послал ударную волну. — Я поддержал тебя заранее. На тот случай, если ты вдруг решишься без ничего. — Ты что сделал? — А ты догадайся, — растянул губы в ехидной улыбке Сяо Чжань. — Бля. Ты — извращенец. Баклажанофобный улиткофильный извращенец! — Муа-ха-ха, — зловеще засмеялся Сяо Чжань и поплыл к Ибо. — Уйди от меня, извращенец! Не приближайся! — орал Ибо и грёб к берегу. Сяо Чжань плыл наперерез, брызгался и грозил поймать и защекотать. Ибо уворачивался, брызгал в ответ, подныривал и нападал сам — обнимал ногами торс Сяо Чжаня и утягивал на глубину, после отпускал и пытался уйти от возмездия. Возмездие взметалось из водных пучин, хихикало и ловило то за одну пятку, то за другую, пока не предложило наперегонки — «кто последний до берега, тот идёт домой без штанов». Ибо успел первым и очень удивился, когда Сяо Чжань выбрался вслед за ним и оказался вдруг в плавках. — Ты так смешно реагировал. Ай! Ибо спихнул его в воду, а когда Сяо Чжань выставил руки в защитном жесте, то и их перехватил, заломил крест-накрест, поразившись тому, как умещались запястья в кольце его пальцев. «Ибо! Что ты делаешь, Ибо?» — смеялся и спрашивал Сяо Чжань. Ибо не отвечал — теснил его вглубь и смотрел на то, как двигаются влажные губы, как мерцает кожа. — Что ты делаешь, Ибо? Что ты делаешь? — уже не смеялся, тихо спрашивал Сяо Чжань. Не вырывался. Как будто так и надо. Смотрел внимательно. Ждал. Ответа? Ибо стоял и сжимал его запястья. Озеро, разбуженное борьбой, подталкивало в поясницу. Ибо держался и держал, а в голове — пустота, вязкая, как сама эта вода. И такая же тёмная, жадная, с затаившимися на глубине монстрами. Дай им имя, что это? Назови. Шагни в эту бездну. Ты ведь уже почти там. Ибо выпустил резко руки, отпрянул. Скрылся под водой и вынырнул, когда грудь уже сдавило от невозможности вдохнуть. Выбрался, спотыкаясь, оскальзываясь на крупных камнях — когда заходил, не заметил. Может, в другом месте? Оглянулся — так и есть, чуть левее вышел. Сяо Чжань подплыл ближе и стоял по пояс в воде. И смотрел… Ибо не дал себе раздумывать, отвернулся, подхватил с песка футболку, на ходу отряхнул и надел. Зашагал, не оглядываясь. Быстро, готовый сорваться на бег. Но это слишком позорно. Шорты липли, футболка липла, с волос стекало, в мокрые шлёпки набился песок и теперь похрустывал между пальцев. Ибо шёл и боялся, что Сяо Чжань нагонит, и тогда придётся объясняться. А сказать нечего. Извини, чувак, не знаю, что на меня нашло? Извини, тут мерзкий ил, и я ухватился за тебя? Извини, заигрался? Задумался? Хрень какая-то. Мутная. Как вода с песком, поднявшимся со дна. И не вернуться. И тупо, что сбежал. А он же психолог, должен понять. Хуёлог. Во двор просочился через ту же дыру в изгороди, втиснулся в дверной проём, прислушался: мерно отсчитывали время часы, за сеткой страдали комары, из комнаты госпожи Чжан не доносилось ни звука. Снял шорты и завернул в них шлёпки. Стянул футболку и обтёр ею ноги. Послушал. Тихо. Выдохнул и, ступая только на носках, поднялся в свою комнату. Засунул ком с одеждой под кровать, пообещав себе утром непременно разобрать. А сейчас — спать и, желательно, без сновидений. Зелёные стебли в чёрной воде. Вырастали из клубившегося мягким облаком ила, тянулись ввысь и раскрывались белыми пионами, кружили, заворачиваясь в цепочку ДНК, распадались, показывая Сяо Чжаня. Привязанный сочными стеблями к стволу. И стрелы — одна в правом боку, другая над сердцем. Отпустить его, освободить, но взгляд — точно ли это боль? Запрокинул голову, смотрел из-под полуопущенных ресниц и дышал часто, тяжело. Как под водой? Как ты дышишь, когда невозможно дышать? Как справляешься? Ибо хотел подплыть, но не мог и пальцем шевельнуть, не то что отвернуться, не встречаться с ним взглядом и не видеть, как извивается Сяо Чжань, как оплетают его стебли, как разводят бёдра и пробираются к тому, что скрыто за белыми цветами. — Как спалось? — спросила за завтраком госпожа Чжан. Ибо угукнул и уткнулся в тарелку с кашей. Ковырнул ложкой. Разваренная. Госпожа Чжан устроилась напротив, сложила подбородок на сцепленные пальцы. — Твой друг придёт сегодня? «С чего это он мой друг?», — возмутился мысленно Ибо и неопределённо повёл плечами, сунул в рот полную ложку. Нормально. Есть можно. Спросить бы, чего она вдруг интересуется, но нахрен надо. Тем более что Сяо Чжань теперь вряд ли придёт. Он бы сам не пришёл. Наверное. «А чего нет?», — прогиенило в голове. Потому что, ответил себе зло и сунул следующую ложку. А Сяо Чжань стрелы и лук тут оставил. Вот же… — Ты сейчас как хомяк, — улыбнулась госпожа Чжан, — очень милый хомяк. «С хуя ли это я милый?» — зыркнул Ибо. Третья ложка не лезла. Прожевать бы предыдущие. — Думала бассейн сегодня начать делать. Знаю, есть озеро неподалёку, но лучше ведь здесь купаться, чем ходить куда. Правда же? Ибо медленно кивнул. Она знает? Да ну нет, он же был максимально аккуратен. И на полу у порога никаких следов, ни песчинки — проверял до завтрака. Сяо Чжань не пришёл. Ни до обеда, ни после. Ибо упражнялся в саду сам — отправлял стрелу за стрелой, и все попадали в яблочко. Раскалённое небо давило, плавило. Он обливался водой, собирал стрелы и начинал по новой. Думал о чём угодно, только не о том, что снилось. И уж точно не о том, что было ночью. Не о чем там думать. Не было ничего. И утром — лишь реакция организма. Обычное дело. Пубертат. Подрочить как следует и забыть. Разжиться новыми плакатами. Эта тётка просто неинтересная, задроченная. Не он первый на неё передёргивал здесь. Какого она года вообще? Древнего девяностого? — Интересно ты целишься, — сказала вышедшая из дома госпожа Чжан. Очнулся. Пять стрел торчали у правой нижней границы мишени, пять — у левой верхней. Это ничего не значит, подумал Ибо. Вы ничего не докажете. Нечего доказывать. Бассейн начали делать без Сяо Чжаня. Госпожа Чжан уехала утром и вернулась к обеду. Выгружала мешки из багажника старенькой Хонды, передавала их Ибо, и он тащил в сад. Потом замешивали цементный раствор, и Ибо думал, что можно кого-нибудь и закатать. На дно бассейна. И вернуться наконец домой. Госпожа Чжан окунала свой шпатель в раствор и наносила слой за слоем на стены. Улиток Ибо собрал ещё до всего и перенёс под лопухи — две уже исследовали новое пристанище, другие пока не выходили. Ну и правильно, он бы тоже в такую жару носа не казал, если бы не безумная затея госпожи Чжан. Не разговаривали. Работали шпателеями и всё. Один раз только спросила, намазался ли кремом и, получив кивок, не приставала. Дошли уже до третьей стены, когда в ворота постучали. Ибо и не услышал бы — настолько тихо. Но госпожа Чжан остановилась и посмотрела в ту сторону. Постучали снова. Уже решительнее. — Ибо? Госпожа Фэн? Это я — Сяо Чжань. Я тут… стрелы оставил. Говнюк, подумал Ибо. А так бы не пришёл. Снял перчатки, поправил кепку, подтянулся за бортик, выбрался из бассейна. Ноги отчего-то сделались тяжёлыми. Устал, перегрелся. Открыл одним рывком дверь и тут же сместил взгляд на плечо Сяо Чжаня — уже облазило от солнца, новая кожа виделась распустившимися цветами. — Привет, — негромко сказал Сяо Чжань, — впустишь? Ибо посторонился, закрыл за ним дверь и, не оборачиваясь, пошёл к госпоже Чжан. Та уже приветственно махала Сяо Чжаню одной рукой, вторую держа козырьком у широкой панамки. — О, а что это вы делаете? Бассейн чините? — спросил Сяо Чжань и спрыгнул на дно. — Да. Здорово придумали? — разулыбалась госпожа Чжан, — вот выровняем всё, потом гидроизоляционную штуку из пульверизаторов нанесём, и завтра, если не сегодня можно набирать воду, устраивать заплывы — небольшие, но всё же. Насосы здесь исправные. Столько времени прошло, а они — ничего, молодцом, держатся. — Вы здесь жили раньше? — спросил Сяо Чжань. — Что? А, нет. Дом друзей моей бабушки. Она родом из этих мест. Ты за своими вещами пришёл? — Нет. Я… я так. К Ибо. Обещал же разным техникам научить. И вот. Но, думаю, не сегодня. А есть ещё перчатки и шпатель? Я бы помог. — Сейчас найду, — с готовностью отозвалась госпожа Чжан. Она ушла, а Ибо так же водил шпателем на одном месте. Уйди, думал. Пожалуйста, уйди. Не спрашивай. Не приближайся. Сяо Чжань шагнул к нему. Вот же ты пиздец. Ибо шаркнул шпателем, скривился от неприятного звука. — Я не приходил, потому что уезжал, — сказал Сяо Чжань. — Бабулю позвали в соседнюю деревню. День рождения кого-то из друзей. А я пою. И вот. Повезла меня с собой — чтобы похвалиться, наверное. Не только же, чтобы песни пел. — Почему не только? — вытолкнул вопрос непослушным языком. Зачерпнул всё же новую порцию раствора. — Да я не так чтобы прям ух пою. — Напрашиваешься на комплименты? — быстро посмотрел на него Ибо и тут же вернулся к стене. Слои должны быть ровными — это важно. Сяо Чжань хихикнул. Мелодично и смущённо. Ибо захотелось закататься в цемент. — Ты же не слышал, как я пою. Откуда можешь знать, что хорошо? — Я и не знаю. Я предполагаю. Покажешь? — голос дрогнул. И шпатель тоже. Так себе слой. — Покажу, — на грани слышимости ответил Сяо Чжань. Шурх-шурх. Здесь и сейчас. Шурх-шурх. Слои. Слои. Раствор. Слои. Шурх-шурх. И сказать бы что-нибудь, а слова там — в цементе, подо всем. И этот стоит, дышит рядом. Смотрит. Точно смотрит. Что ты смотришь? Отвали. Мешаешь. И госпожа Чжан всё не идёт. Уснула она там? Завалило кучей шпателей и перчаток? — Вы из Лояна? Угадал? — Откуда ты… От неожиданности Ибо даже отвлёкся от стены и посмотрел на Сяо Чжаня. Довольный — лопнет сейчас перезревшим арбузом. — Я всё пытался понять, чей диалект слышу в твоих словах. Он не явный, нет. Наверное, ты учишься в очень хорошей школе. — Пиздец, ты жуткий, — Ибо шлёпнул новый слой на стену. Сяо Чжань неловко рассмеялся. — Прости. Не подумал, что это может выглядеть так. Вчера в гостях там были люди из Лояна… — Люди из Лояна? — Да, чьи-то родственники. Кажется, той бабушки, к которой мы ездили. Я не особо понял. Отметил только, что похоже на то, как вы с мамой говорите. Ты не так выраженно, и всё равно. Прикольно же! А тебе… ты тоже… ну я странно для тебя говорю, звучу? — Да ты вообще пиздец странный. — Обычно я не такой, — серьёзно сказал Сяо Чжань. И Ибо не стал уточнять, что изменилось в этот раз. Есть дела поважнее. — Завтра… мне приходить завтра? Хочешь… будем стрелять ещё? Учиться? — спросил Сяо Чжань. Ибо обозначил намёк на кивок, обошёл Сяо Чжаня и принялся ровнять стену дальше. Когда вернулась госпожа Чжан, он продвинулся ещё на три шпателя. — Уф, я долго, знаю. Простите, мальчики. Пока нашла. Не кажешься ты замотанной поисками, мрачно подумал Ибо. Мне в дом надо, сказал. Забежал, плеснул себе воды из графина, залпом выпил почти весь стакан. Сполз по стене на пол, посидел, пялясь в носы кед. Сердце просилось выйти, и глаза пекло. Всякий раз при взгляде на Сяо Чжаня теперь. Люди из Лояна. Вот о чём надо думать. Сяо Чжань сказал, что где-то рядом люди из Лояна. В соседней деревне или что-то типа того. Надо сказать госпоже Чжан. Это, возможно, скорее всего ни разу не то, но осторожность, да? Надо сказать. И тогда они снимутся и уедут. — Всё хорошо? — спросила госпожа Чжан, когда он спустился к ним. Ибо кивнул. Жарко, сказал. — А мы уже закончили, — сообщил Сяо Чжань. Вспотел. Светлая майка темнела на груди и спине. И это почему-то не было противным. Ну он же типа мой друг, потому и не противно, решил Ибо. — Рано радуешься, — возвестила госпожа Чжан, — сейчас часика два отдохнём, перекусим и за работу. Надеваем маски, комбинезоны, берём пульверизаторы и огонь — пли! Так ещё хуже, думал Ибо, разбрызгивая синюю массу. Мало того, что весь мокрый уже, так и Сяо Чжань такой — как из фильма. А они на необитаемой планете. Никого, кроме улиточных туземцев — остатки былой цивилизации, рухнувшей от неизвестного вируса. Разработки каких-нибудь злодеев с другой планеты или вообще системы. И вот они с Сяо Чжанем шагают в синем тумане, разбрызгивают лекарство — смертельное для вируса. Зачищают планету, чтобы потом наполнить её кратеры водой, запустить дельфинов, китов и кого там ещё… улиток — возрождать цивилизацию. Вечером пили чай на террасе. Сяо Чжань вытянул ноги, скрестил их. Ибо последовал его примеру и сидели в пластиковых креслах, покачивая носками из стороны в сторону. Госпожа Чжан сказала, что день выдался насыщенным и она всё — «вы уж как-нибудь сами тут». Приберитесь, посуду помойте, понял Ибо. Но это потом. Пока можно просто побыть вот так — ощущать дуновение тёплого, усталого уже ветерка, следить за тем, как окрашиваются в розовый верхушки деревьев, и молчать. — Пойдём ночью на озеро? — нарушил тишину Сяо Чжань. Ибо сжал подлокотники. Окей, подумал. Заправил прядь за ухо, повернулся к Сяо Чжаню. Тот ждал его ответа. Ибо облизнул пересохшие губы. Весь чай испарился. Не было никакого чая. Одна пустыня во рту, в голове, везде. С зыбучими песками. — У меня всё ещё нет плавок. Мама завтра купит. — Я… — Но ты можешь взять плед. Или покрывало. Загорать. Будем загорать. — Ночью? — Ты против? — Нет, — быстро ответил Сяо Чжань. — Вот и отлично. На том же месте, да? — Да. В то же время.***
В этот раз плавали наперегонки — до середины озера и обратно. И Сяо Чжань оказался настолько неплохим пловцом, что Ибо прям порадовался. Мышцы приятно гудели после. И никаких подводных монстров. Не до водорослей, когда задача номер один — не дать себя обогнать. Но Сяо Чжань так сильно старался и так очевидно расстраивался, если вдруг не получалось, что Ибо и сам не заметил, как в какой-то момент начал поддаваться. Я просто немного выдохся, говорил себе, вслух же: «Что, Чжань-гэ, совсем старая черепаха?». Чжань-гэ строил злое лицо, шлёпал Ибо по плечу, Ибо айкал и забегал в воду, брызгал оттуда в подступающего Сяо Чжаня и успевал нырнуть до того, как тот делал первый удар по воде. А потом они лежали на покрывале, молчали каждый о своём. Ибо поднимал руку, разводил пальцы и смотрел в звёздное небо. Сяо Чжань рядом дышал всё ещё тяжело. И пошутить бы на эту тему, да лень. И от комаров отмахиваться лень. Он конечно щедро опрыскался репеллентом, и они вроде не кусали, но раздражающе звенели в темноте. И только над ним. Ибо специально смотрел и не увидел такого же голодного облака над Сяо Чжанем. — Почему они все надо мной? — спросил, сложив руки на груди и вытянув ноги. — Ты вкусный, — сонно ответил Сяо Чжань. Горло перехватило — словно комар влетел. К ушам прилило жаркое. — Откуда… откуда им знать? Они же не пробовали. — Тут и пробовать не надо. И так видно… Комарам видно, — сказал Сяо Чжань. И, показалось Ибо или нет, но сна в его голосе стало меньше. — А ты? — Что я? — Ну. Ты тоже вкусный. Может даже вкуснее, они ж не пробовали, — выдал Ибо. Подумал: «Что я несу?». Но язык жил своей жизнью. Мозг? Какой мозг? Не, не слышал. — Лао Фэн мне льстит. Комары — свидетели, — негромко сказал Сяо Чжань и как будто стал ближе. Ибо ухватился пальцами за пальцы, сжал их посильнее, надавил на солнечное сплетение. Стоять, тихо. Зажмурился, повернул голову на бок и открыл глаза. Сяо Чжань смотрел на него. — А я говорю — херовые они свидетели. Вот попробовали бы они Чжань-гэ и поняли, как жестоко ошибаются. Всю жизнь бы только Чжань-гэ и ели. — Но попробовав Бо-ди, вернулись к нему. Потому что слаще и вкуснее — никого. — Они не попробуют, — перешёл на шёпот Ибо. Чтобы комары не услышали, да. — Не попробуют, — медленно опустил веки Сяо Чжань, — ты ведь сам не позволишь? — Почему? — хрипло. Голос подводил. — Ха, обрызгал себя репеллентом, ещё и спрашивает. Сяо Чжань легко толкнул Ибо в плечо и сел. Ибо заложил руки за голову и понял, что время ответа ушло. Сказать, что репеллент смывается? Что действие его не бесконечно? А зачем? Комары как звенели, так и звенели. Можно вспомнить и озвучить различные теории того, почему одних людей они едят охотнее, чем других, но смысл? И домой пора собираться. Надолго пропадать всё же не стоит. Объясняться потом с госпожей Чжан. Но до этого она будет волноваться. Вот уж точно — ни к чему. А сегодня они хорошо поплавали, и есть шанс, что сниться ничего не будет. Особенно пионы. Ибо откашлялся. Сяо Чжань обернулся, поднял брови. Интересно, подумал Ибо, везде темно, а здесь, у воды, как будто светлее и звёзды ярче. И Сяо Чжань весь виден, и мелкие травинки, прилипшие к спине, и следы от камешков, бывших под покрывалом. И родинки. Охуеть, вот это новости. Сел, поёрзал, устраиваясь удобнее. Сложно. Посмотрел на повисшее над водой дерево. Ива это или что? Длинные ветви-нити касались самой поверхности и, не исключено, уходили и под. — Как… как избавиться от навязчивых мыслей? — спросил Ибо, не отрывая взгляда от тонких ветвей. — Дать им выход? — предположил Сяо Чжань. — Ты можешь попробовать заместить их чем-то другим, но они могут приходить снова и снова. Потому они и навязчивые. А… какого рода эти мысли? Какие эмоции вызывают? — Навязчивые, — усмехнулся Ибо. — Эмоции? — Хуемоции. — Понятно. Это… то, что ты хотел бы сделать с кем-то? Или то, чего боишься? — Чжань-гэ, блядь! — Хм, так меня ещё не называли. — Прости. Прости, мне трудно, — Ибо посмотрел на него сквозь упавшую на глаза прядь. Но и так было муторно. Опустил голову, нащупал в песке пару камней, взял один — самый плоский. — Это… есть мысли. Воспоминания. То, что снится, бывает. О чём думаю и не хочу думать. Не хочу вспоминать. Ну потому что… было и было. Оно уже произошло, вот пусть и остаётся там — в прошлом. Как… как оставить это там? Не прокручивать, не думать «что, если»? Как избавиться? Выкинуть? Как? — Ты сам ответил на свой вопрос. Почти. Избавиться. Можно. Дай этому выход. Когда мне плохо, когда что-то мучает, я рисую. Иногда это цельные образы, сюжеты, а порой просто пятна, кляксы, линии. То, что я чувствую и как. Когда не могу увидеть образ, всю картину того, что мучает, я рисую свои эмоции. — А потом? — А потом сжигаю, рву, зачёркиваю, уничтожаю. Избавляюсь. Или оставляю на память. Потому что иной раз боль, пережитое помогает становиться сильнее. Всё зависит от того, как это видишь ты. Чего хочешь ты. Чего ты хочешь? Ты знаешь ответ? — А есть универсальный рецепт? — Универсального рецепта нет. Как и нет универсальных людей. Каждый несёт в себе свою вселенную. — Пиздец ты загнул, — хмыкнул Ибо. Пафосно, подумал, оглаживая уже тёплый камень. Красиво. Сложно. Интересно — пытаться разбираться в чужих вселенных, помогать им — не взорваться, не схлопнуться, не стать чёрными дырами. Подбросил на ладони камешек. Скосил взгляд на Сяо Чжаня. Смотрит. Отвёл руку и запустил. Камень отшлёпал по воде семь раз и булькнул. — Это он ещё не совсем плоский был, — сказал Ибо и задрал подбородок. Сяо Чжань кивнул, спустился к кромке воды, походил, выискивая что-то. Нашёл. Разогнулся, примерился и забросил. Ибо присвистнул — восемь «блинчиков». Навязчивые мысли стали сильнее. Крался по лестнице в свою комнату и думал. Ворочался в кровати, подминал подушку, обнимал её и думал. Засыпая, и то — думал. Как это будет, что рисовать? Надо ли всё, или только образы? Виделись цветы. И тёмное на них. А ещё крики и стрельба. И шёпот госпожи Чжан. «Лежи тихо, не шевелись. Мы выберемся. Выберемся». Заталкивал угол простыни в рот, давил рвущийся плач с ошмётками боли. Почти как тогда. Только там был собственный кулак в комьях земли и с запахом, вкусом металла. Физические упражнения выручали. Подход. Ещё подход. И рукопашная с госпожой Чжан. Потому что стрельба — это ещё не всё. Колчан со стрелами висел на установке с мишенью, и Ибо, нет-нет, да посматривал на чёрно-красное оперение. И думал уже в другую сторону — если рисовать эмоции к Сяо Чжаню, выражать вот это непонятное, что внутри, то как? Какими цветами? Чёрный и красный — потому что стрелы. Фиолетовый — баклажан. И зелёный. Много зелёного. Потому что хороший цвет, приятный. Госпожа Чжан ставила подножку, выговаривала, что он где-то не здесь. «Соберись уже, выкинь всё из головы». Ибо кивал и слушал. Замещение, успевал подумать до того, как броситься по команде в сторону, увернуться от воображаемой линии огня. Сяо Чжань пришёл к вечеру, когда Ибо с госпожой Чжан уже наполнили бассейн и теперь думали — на хрена, если за ночь нападает листва, ещё и насекомые какие утопятся, и либо опять сливать, либо чистить. — Надо было рано утром наполнять, — посетовала госпожа Чжан, — сейчас какое уже купание? — Зато завтра возиться не надо. Встали — и сразу в бассейн, — сказал Сяо Чжань. Госпожа Чжан скептически пожала одним плечом и ушла в дом — «ужин сам себя не приготовит». В тот вечер Сяо Чжань показал, как выпускать не одну стрелу, а сразу несколько. Как стрелять, разворачиваясь резко к мишени, прицеливаясь на ходу. И снова соревновались. И каждый раз, как Сяо Чжань хвалил его, Ибо казалось, что теперь-то уши точно спекутся и отвалятся двумя угольками. А когда Сяо Чжань уже собирался домой, Ибо сам предложил пойти ночью на озеро. — Зачем? — спросил Сяо Чжань, — есть же бассейн. — Потому что, — буркнул Ибо. Бассейн — дома, а дома — госпожа Чжан. И окна её комнаты выходят как раз во двор. И они конечно ничего такого крамольного не будут делать — купаться нагишом там, или ещё чего (неизвестно чего), но хотелось уйти с Сяо Чжанем туда, где никто не будет видеть, никто не подслушает их разговоры. Сяо Чжань стоял, жевал губы и о чём-то думал. — Я не смогу сегодня. Обещал бабуле помочь. Баклажаны маринуем. — Понятно. — Нет. Я… я правда. Ладно? Завтра? Давай завтра? Оттягивал до последнего. И ведь хотел же избавиться. Чего тогда выпрашивал рецепт, если не следовал? Ибо бы не ответил. Не хотел думать в эту сторону. Несколько раз начинал. Садился за стол, доставал чистый лист бумаги, потрошил пенал, точил карандаши, перекладывал ручки, фломастеры — проверял, какие пишут. Возил стёркой по белому листу — очищал её от былых следов. Но так ничего и не нарисовал. Помогал госпоже Чжан с пряжей — надо было распутать и замотать в клубок; шарфы виделись уже не змеями, а лентами стеблей, лабиринтом из них. В бассейне тренировался задерживать дыхание, бил все личные рекорды и жалел, что вообще поднял эту тему. За ужином госпожа Чжан заметила, что Сяо Чжань сегодня не приходил, а день такой хороший выдался — «можно было и поплескаться в бассейне, и позагорать». Ибо угукнул, доел, повозил пальцем по столу. — Что там? Долго нам ещё здесь? — спросил. Госпожа Чжан поджала губы, устало откинулась на спинку стула. Ясно, сказал Ибо и поднялся к себе. Подошёл к столу и накрыл лист учебником по истории Китая. А белый уголок остался на виду. Закрыл пеналом. Пнул стол. Скинул всё на пол, смял ногами лист. Но невозможно же так, подумал, опускаясь в кресло. Когда-нибудь надо. И если не сейчас, то когда? Поднял изувеченный лист, расправил. Провёл по нему чёрной ручкой линию. И ещё одну. Много. В ряд. А наверху — огромные раскрывшиеся облака пионов. Повертел и так и эдак. Там же кровь была. Взял красную ручку и отложил. Пионы в том прошлом были белыми, но его тянуло сделать их в этом настоящем розовыми — такими, чтобы едва-едва. Он рисовал и рисовал. И оказалось, что одного листа — мало. Не помещались. В глазах уже рябило от частых чёрных линий, пальцы болели с непривычки, а он всё рисовал. Опомнился, когда в окно что-то стукнуло. Сяо Чжань. Стоял под окнами и улыбался. Совсем дебил, сартикулировал ему Ибо. Затолкал изрисованные листы в рюкзак, вышел в коридор, прислушался — ни звука. Госпожа Чжан или спит, или вяжет свои стебли. В кухне стащил со стола спички и выскользнул на улицу. Жарче, душнее, чем в предыдущие ночи. До озера добрались быстро. Соревновались лениво. Больше мутили воду, чем плавали. Сяо Чжань спрашивал, когда уже Ибо даст свой вичат, Ибо отбрыкивался, что на лето отлучён от телефона и прочих благ цивилизации. И нет, не из-за плохой учёбы, а потому что так надо. Кому надо и зачем, Сяо Чжань не донимал, за что Ибо был ему очень благодарен. Сяо Чжань рассказывал о Чунцине, Ибо — сначала осторожно, а потом всё более увлечённо — о Лояне. — О, я знаю, что Лоян считается столицей пионов, — плавая на спине, сообщил Сяо Чжань. Ибо закатил глаза и вышел из воды, обтёрся наскоро футболкой, насобирал сухих веток, уложил их в кучу и сел. Ещё в комнате это казалось хорошей затеей. Теперь — нет. — Ну и чего ты сбежал? — спросил Сяо Чжань, плюхнулся на покрывало. — Не люблю пионы, — угрюмо ответил Ибо и потянул молнию рюкзака. — Ясно. О, ты костёр хочешь развести? Хорошая идея. Только потом потушить надо. — Без тебя знаю. Бесишь сегодня, — Ибо бросил ему коробок. — Только сегодня? — Сяо Чжань чиркнул спичкой, огонёк осветил его лицо. Спросил патетично: — буду ли я бесить тебя завтра? Послезавтра? Через неделю? — Будешь. — Ай, горячо, — Сяо Чжань тряхнул рукой, загасив спичку, — почему буду? — Я не играю в твои игры. — А я и не играю. Так что, будем костёр разжигать или нет? Есть бумажка? Так быстрее будет. И Ибо дал один из своих рисунков. Свернул так, чтобы не видно было и передал Сяо Чжаню. А потом смотрел, как огонь пожирает то, что ещё недавно сидело в голове, не давало спать и быть. Следующий рисунок он сунул в костёр уже сам. — Почему пионы? — подкинул веток Сяо Чжань. Костёр довольно потрескивал. Всё, что принёс, Ибо отдал ему. — Так. Просто. — Могу я рассказать то, что думаю? Про эти цветы? — спросил Сяо Чжань и, дождавшись кивка, продолжил: — есть такая легенда. Про твой город, кстати. И про эти цветы. Жила-была императрица. И как-то зимой повелела она цветам распуститься. Никто не посмел ослушаться. Никто, кроме пионов. Рассердилась тогда императрица и отправила пионы в ссылку — в Лоян. Цветок оказался в немилости, в изгнании, и тут бы совсем завянуть, но не таков пион. Он украсил собой Лоян. Там он цвёл так пышно, что вскоре Лоян уже называли столицей пионов. А посмотреть на его цветение съезжались со всей Поднебесной. О чём эта история для тебя? — О том, что гэ настолько древний сказочник? — съязвил Ибо. — Давай ещё раз? Твои пионы — какие они? Пусть вокруг и темно, но они тянутся вверх, и стебли — прямы, хоть и тонкие. Они сильнее, чем кажутся. Так я это вижу. — Хренасе ты наблюдательный. И когда только успел рассмотреть? — Психолог я или где? — Ты — психолог-криминалист. Будущий. — Ага. «Арестуй меня полностью», — пришло на ум дурацкое. Похоже, пора по домам. Ибо встряхнулся, встал. Сяо Чжань продолжал сидеть и теперь смотрел снизу вверх. Затушим костёр, спросил он. Давай, согласился Ибо. Но Сяо Чжань не двигался. И Ибо завис, застрял как муха в патоке. Мозг выдавал совсем уж странное. И тело подводило. Списывать на пубертат и дальше? И врать себе. Что было в этом человеке такого, на что отзывалось вот так? Ни на кого же из бро никогда. Сначала думал, что бесит, раздражает, а теперь и не знал. Что делать? Сяо Чжань первым отвёл взгляд. Поднялся наконец и спустился к озеру, зачерпнул воды и вылил в костёр то, что смог донести, не расплескать. Зашипело. — Чего стоишь? Помогай. У тебя руки больше моих будут, — сказал Сяо Чжань и вернулся к воде. Ибо ухмыльнулся. — Гэгэ завидует? — Чему? — Моим размерам. — Костёр туши!***
— Хочешь завтра запустим змеев? — спросил Сяо Чжань, разбросав потухшие ветки, — будет что-то типа фестиваля небольшого. Каждый год устраивают в окрестностях. В минутах сорока отсюда, если на великах. — Не люблю массовые сборища. — А мы будем отдельно, подальше от масс, — Сяо Чжань наконец поднялся на ноги, отряхнул руки. Что тебе от меня надо, подумал Ибо, пнул носком кеда камешек. Оказалось, что это лучшая обувь для ночных вылазок на озеро — можно сполоснуть ноги, сразу у берега вдеться в кеды, и песок не налипнет на стопы. Хитростей для дневных вылазок пока нет. — Я не выхожу днём из дома, если ты не заметил, — закинул рюкзак на плечо. Совсем другая лёгкость. — А чего так? — Потому что не хочу. Не надо. И… пойдём уже, ладно? Назад шли медленно. Ты же придёшь завтра, повисало на кончике языка и оставалось невысказанным. Потому что чего спрашивать очевидные вещи? Придёт — лук и стрелы не забирал, да и бассейн пока не опробовал. И пусть под присмотром госпожи Чжан, но посмотреть на него в свете дня. И тогда может не так тяжело, непонятно будет — ночью же всё иначе, в отблесках гаснущего костра, и когда вокруг ни души. Общаться бы с ним так — свободно, не прячась. И чатиться сколько влезет, отправлять всратые мемы, звать сгонять в игру, да и много чего. То, что было когда-то простым и доступным, само собой разумеющимся в жизни. Оно просто было. И он мог бы так с Сяо Чжанем — познакомиться где-нибудь в другой ситуации, с другими исходными данными, без вот этого всего, нависшего и давящего. — Ты здесь на всё лето? — спросил Сяо Чжань, сорвал длинную прибрежную траву и теперь отмахивал комаров от Ибо. Точнее, отмахивал вроде как от обоих, но махал главным образом перед Ибо — вышел вперёд и пятился. Ступал осторожно, а Ибо всё равно переживал, что рано или поздно тот запутается в длинных ногах и грохнется. — Не знаю. Не от меня зависит. Как мама скажет. Называть госпожу Чжан мамой было странно. Свою почти не знал. Помнил смутно, что пахла она теплым молоком, лепила с ним снеговиков. А потом её забрали. Не болезнь. Другое. То, из-за чего злился на отца — да тот и сам винил себя, и так сильно, что злиться стало невозможно. Ибо было восемь, когда осознал — так бывает, и ты либо можешь принять это и стать опорой, либо нет и ты — слабак. — Чжань-гэ, что ты делаешь? — Освещаю твой путь, — Сяо Чжань помахал стеблем и засмеялся. — Сколько ты ещё здесь будешь? — Вообще планировал только месяц, но теперь не знаю, — он всё ещё улыбался, а глаза — нет. — Теперь я думаю, что мне надо уезжать раньше и… не хочу. — Почему? Почему ты так думаешь? Почему не хочешь? — спросил Ибо не без труда. Старался звучать нейтрально, но вышло так себе. Вот и Сяо Чжань молчал. Помусолил ещё стебель и отбросил его, шагнул к Ибо и попятился, вжался спиной в забор, скрылся в нависших ветвях. Вот ведь, дошли уже. Ибо приблизился, в каждую ногу будто свинца залили. Или шёл по колено в сугробах, но жарило внутри, распирало от того, как смотрел Сяо Чжань из темноты, как стискивал кулаки. Я тоже. У меня тоже, сказал бы Ибо, но язык присох к нёбу. Но можно иначе — обмирая от страха и смелости, взял руку Сяо Чжаня в свою, сплёл пальцами и привлёк к своему сердцу. Сяо Чжань дёрнулся, вырываясь, и Ибо толкнулся к нему, вдавил собой, доски под спиной Сяо Чжаня скрипнули — сам он боролся, уворачивался от губ Ибо, но вяло и в какой-то момент рыкнул, обнял Ибо, притиснул к себе и позволил поймать, раскрыть губы, впустить язык. Ибо целовал жадно — вот только что и говорить не мог, всё онемело, казалось, и вот уже шарит ладонями по телу Сяо Чжаня, умирая от того, как он выгибается навстречу, как подаётся бёдрами. И в перерывах между поцелуями это его «Ибо, Ибо, что ты делаешь, Ибо? Что ты со мной делаешь? Что я делаю?». Пиздец, вот что это такое, ответил бы Ибо, будь не так занят. Тёрся об Сяо Чжаня, слушал его стоны, вёл рукой ниже, Сяо Чжань ловил своей и пытался убрать, Ибо прикусывал его за шею, и Сяо Чжань надавливал на его руку, направлял вниз. А я же не знаю, билось паническое на задворках шаткого сознания. Не знаю, как ему так, чтобы понравилось — не девчонка же. Но руки делали всё сами. И Сяо Чжань. Ибо кричал бы это имя, чтобы все слышали, чтобы Сяо Чжань слышал — но ночь, и быть тихими надо, очень надо. Ибо шептал что-то бессвязное в рот Сяо Чжаню и толкался в его кулак, проворачивал свою кисть так же, как Сяо Чжань, и, тонко вскрикнув, изливался в его руку, доводил Сяо Чжаня уже еле держась, цепляясь за него, повиснув и уперевшись лбом в плечо. А когда Сяо Чжань зашипел и тоже всё, Ибо мазнул губами по его подбородку и наконец отлип — встал рядом, подпирая забор. Поправил в шортах. Мокро. Ну и хрен с ним. И белый шум в голове проясняется. — Теперь ты — мой, — улыбнулся сыто. Сяо Чжань кхекнул. — Ты кошак, что ли? Пометил меня? — А ты меня. — Ибо… — Было круто. Я сам не понял, как это произошло, но было круто. Пожалуй, я бы хотел повторить. Да. Определённо. — Ибо… — Давай, господин психолог, ты не будешь сейчас загоняться? Позагоняешься дома, когда уже дойдёшь. И я… я тоже осмыслю. Нарисую потом, может, чего. Но это будет потом. Ладно? — Ибо. Ты… — Завтра. Всё завтра. Давай, иди. — Ты — первый. — Не хочется уходить? — ухмыльнулся Ибо. Криво — понял по лицу Сяо Чжаня. Как же глупо, подумал. Глупо — после произошедшего продолжать скрывать за бравадой, за словами то, что хочется сказать на самом деле. Мы же будем общаться дальше? Ну… как прежде? Теперь-то легче должно стать, проще — когда всё понятно или около того? — Ты ведь придёшь завтра? — спросил Ибо уже у двери. — Приду. Снял кеды и оставил у порога, прислушался. Настенные часы отсчитывали время — три часа ночи. Скоро будет светать. Комары изнывали от голода и, кажется, не только за сеткой — парочка прозвенела над ухом, цикады пели свои песни и, в общем-то, всё как обычно, ничего не изменилось снаружи. Внутри же… Ибо коснулся своих губ и понял, что улыбается. Так легко на душе не было давно. И надо бы подумать, что будет завтра, но зачем, если есть сейчас? Хорошо, что госпожа Чжан спит — иначе не избежать расспросов, чего это он такой довольный. Целовался с Сяо Чжанем. Кончил на живот Сяо Чжаню, а тот ему. Вот это новости так новости. Сам в шоке. У лестницы наступил во что-то мокрое и скользкое. И второй ногой. Света с улицы едва хватало, чтобы разглядеть перила, но не то, что на полу. Вернулся к выключателю и когда уже нащупал, передумал. Провёл пальцем по влажной стопе, понюхал — пахло металлом. Почти как тогда, только без земли. Окатило холодом, горло сдавило спазмом. Блядь, не сейчас. Проморгался. Здесь и сейчас. Надо в здесь и сейчас. Дышать и слушать своё дыхание. Слушать другие звуки. Где-то в доме госпожа Чжан, и эта кровь… не может быть её. Пистолет. В тире. В подвале. Спуститься туда, взять, зарядить и вернуться — найти госпожу Чжан, выбираться вместе. Под лестницей захрипело. Ибо застыл на полпути. Стон. Голос госпожи Чжан. А если она с лестницы упала, и нужна срочная помощь? Он метнулся туда, оступился на мокром, смог затормозить и не упасть. — Госпожа Чжан? — позвал тихо. — Ибо? — она. — Ибо, уходи? Слышишь? Быстро. Уходи. Ибо, они… Скрипнули половицы за спиной. Ибо обернулся, и свет ударил по глазам. Пятеро во всём чёрном — видны только глаза и оскалы в прорезях масок. Ещё четверо на полу — двое из них рядом с госпожой Чжан. И это их кровь. Окровавленные спицы в самой большой луже. Но госпожа Чжан… она тоже… Ибо подавил вскрик, сжал кулаки. — Вот мы и встретились, юный господин Ван. То-то обрадуется твой отец. Такой подарок ему будет. Сказал тот, что посередине и ниже других. Выступил вперёд, снял тряпичную чёрную маску. Немолодой уже мужчина, лицо всё в рытвинах и при этом крашеные брови. — Надень маску. Тебе в ней лучше, — усмехнулся Ибо. Сохранять самообладание — вот что он сейчас может. Достоинство. И думать, лихорадочно думать — что делать, как спастись самому и госпожу Чжан, чтобы отцу больше не пришлось так… — Да ты дерзишь. Посмотрим, как запоёшь, когда отрежем тебе первый палец. Хотел сделать это лично, чтобы твой отец понял — насколько я его ценю. А может и по кругу пустим — парни говорят, тебе должно понравиться. Как ты с другом своим обжимался, как наяривали друг другу. Ну, что скажешь? Устроить тебе праздник? Он говорил и говорил, и Ибо стрался не смотреть на госпожу Чжан. Вы не виноваты, хотел он сказать ей. Не виноваты, что так вышло. Простите меня. Это я был неосторожен. Но как… — Как вы нашли нас? — спросил он. — Как? Да твой же дружок вас и сдал. Сказал: так, мол и так, есть у меня приятель, разговаривает почти как вы, похоже очень, недавно приехал. Как думаешь, сколько ушло на то, чтобы сложить два и два и сколько на то, чтобы выследить тебя? Так что, благодари своего дружка. Но мы торопимся, прости уж. Свяжите его. Позабавимся. — Ибо! — закричала госпожа Чжан, — Ибо! Нет! Ибо! Её подняли за голову и ударили. Ибо рванул от них сначала в кухню, где был второй выход и ножи, поскользнулся на кровище, упал и проехал под одним из преследователей, вскочил, побежал к террасе, опрокидывая за собой стулья, кресла — и там перегородили. Перепрыгнул через свои же баррикады, успел домчаться до лестницы, и был схвачен за волосы. Кусался и отбивался, как мог — но эти были сильнее и больше. Ему связали руки и ноги — так, что он и двинуться не мог, только перекатываться и смотреть на грязные ботинки. Блестели чистотой только того, что без маски. Встали рядом с его лицом. — С чего же начать? — спросили сверху. — О, не переживай. Папочка увидит всё, что мы будем с тобой делать. Мне даже нравится, какой ты сейчас. Эти белые волосы… словно лепестки пиона. Ты помнишь пионы? Тот вечер? Мне рассказывали, там было весело. Чего ты туда попёрся, не напомнишь? Попросил же остановить, пока везли из школы домой. — Отлить хотел, — выплюнул Ибо. Тот снимок с пионами в свете закатного солнца он удалил в ту же ночь. Мужик с рытвинами рассмеялся лающе, сипло — как задыхался. Взял свою маску и затолкал Ибо в рот. Ибо зажмурился, не пуская слёзы. — Какой грубый и непосредственный сынок у господина Вана. И так непосредственно обжимается с… С кем именно, так и не договорил. Захрипел и завалился на ковёр, когда стрела пробила грудь с правой стороны. Стрела с чёрно-красным оперерением. Ещё двое получили по стреле в горло. Позвоночник, подумал Ибо. Пусть этим сукам перебьёт позвоночник, и они всю жизнь — до смертной казни — будут ссаться под себя. И этот блядина выживет, чтобы получить всё сполна. Не убивай их, Чжань-гэ, мычал он. Замычал громче, завертелся, когда оставшиеся двое подползли к нему, стали его поднимать и рухнули сверху. У каждого из спины торчало по стреле. А чуть погодя в комнату вошёл Сяо Чжань — взмыленный, с ошалевшими глазами и заряженным луком наперевес. Бросил всё, подбежал к Ибо, упал на колени — проехался на них, вытащил кляп изо рта, ощупал лицо, прижался лбом ко лбу, выпустил воздух сквозь сжатые зубы. — А чего не через окно? Так было бы эффектнее, — сказал Ибо, за что тут же получил по плечу. — Я тебе сейчас кляп обратно затолкаю. — Лучше развяжи меня. — А? Ага. Но развязать сразу не получилось. Сяо Чжань сбегал на кухню, прогрохотал там всеми шкафчиками, явно уронил там что-то и не один раз, вернулся с ножом — Ибо ожидал увидеть как минимум разделочный тесак, — и дело пошло быстрее. — Что это было, Ибо? Кто эти люди? — спрашивал он, разрезая верёвки. — Они говорили, что ты сдал нас. Не специально. Те люди из Лояна, которых ты встретил на празднике в соседней деревне. — Что им надо от вас? — Они… — Ибо задумался, как бы ответить и можно ли уже говорить правду. Окинул взглядом комнату. Мужик в рытвинах хрипел на ковре, а там, куда уходили кровавые полосы… Он поднялся, шатаясь, подошёл к госпоже Чжан, приложил пальцы к шее — пульс был. Слабый и неровный, но был. Знать бы, как помочь, что делать. — Госпожа Чжан, — позвал он тихо, — госпожа Чжан, — обернулся к Сяо Чжаню, — надо вызвать Скорую. Ты умеешь оказывать первую помощь? — Госпожа Чжан? Не мама? Кто вы? Кто эти люди, Ибо? Почему они хотели убить вас? — Скорая, мать твою, Сяо Чжань! У меня нет телефона! Вызови Скорую! — Приедет полиция, — тихо ответил Сяо Чжань. — И полиция, — кивнул Ибо, — пусть приедет полиция. Вызывай. — Я убил людей. Я… — Может и не убил. Тебе ничего не будет. Мой отец… он всё устроит. — Твой отец? Кто твой отец, Ибо? — Вызывай Скорую, Сяо Чжань! У тебя есть телефон или нет?! — Нет. Я не брал с собой. Но… я сам. Я посмотрю, что можно сделать. Первая помощь. Он двинулся к госпоже Чжан, и в этот момент окна взорвались стеклянной крошкой, в них хлынули люди в камуфляже. Ещё толпа ссыпалась с лестницы и через двери. «Спецназ», — успел прочитать на чёрных жилетах Сяо Чжань, прежде чем его приложили лицом об пол.***
Алое-алое. Так щедро, так много. Такое разное. Рассветные полосы по небу, и затоптанные уже разводы — по половицам старого дома. Вот можно стрелять по мишеням, а можно по людям. Защищать уёбков, или только хороших. А как определить — кто уёбок, а кто нет? Так сразу и не скажешь. Всю дорогу факты будут кричать одно, а окажется совсем другое. — Ты правда решил, что мой отец — какой-нибудь Дон Карлеоне? — Ибо пихнул Сяо Чжаня плечом. Тот чуть не расплескал чай и посмотрел сердито. — А кто бы не решил? — А он важная полицейская шишка в Лояне. И ты ведь смекаешь, что это значит? — Что меня вдавят в пол ещё раз? — Придуууурок, — ласково протянул Ибо, — пойдёшь к нему работать? — Ибо… — Ты просто подумай, ладно? Ты будешь работать там, а я… я стану адвокатом. Когда-нибудь. Круто же? — Круто. — Пойдёшь? — Да легче согласиться, чем с тобой спорить. — Ну так соглашайся, Чжань-гэ. Соглашайся. Сяо Чжань хмыкнул и склонил голову ему на плечо. Они сидели в фургоне Скорой помощи, завернувшись в одеяла. Другая машина уже увезла госпожу Чжан. Будет жить, заверили Ибо. Вокруг суетились полицейские. Высокий господин в темном офисном костюме что-то ожесточенно высказывал в телефон, а до этого долго и крепко обнимал Ибо и жал руку Сяо Чжаню. Оказывается, госпожа Чжан успела подать сигнал. Оказывается, ублюдков почти прижали к тому моменту, и свои люди там слили нужную информацию. Оказывается, скоро можно будет домой — в Лоян. А перед этим — оставить контакты Сяо Чжаню. — Чжань-гэ? — Ммм? — Мы же… мы же всё ещё друзья? Ты… ты… ну будешь со мной общаться и всякое такое? — И всякое такое, Ибо. И всякое такое. Устроишь экскурсию по пионовым полям?ЭПИЛОГ
Ритуальные деньги сгорали в печи, а Ибо вспоминал другой костёр — три года назад, на берегу безымянного озера провинции, пропахшей сычуаньским перцем и баклажанами. Жаркое лето и не менее жаркая осень. «Мама, — говорил он, провожая взглядом сизый дым, — у нас всё хорошо. Я ещё не стал кем-то важным, полезным. Я только учусь. Но я опора отцу, я рядом. И друг… у меня есть хороший друг. Больше чем друг, да. Он бы тебе понравился. Он красивый. Добрый. Умный. И я показал ему те пионы, что высаживала ты. Они цветут».