***
— Знаешь, нам пора всё расставить на свои места. Ты мне нравишься, я тебе — нет, верно? — произносит и слышит свой дрожащий неуверенный голос. Глаза поднять не решается. На улице такая тишина, что нарушить её хочется. Но и говорить трудно. И она какое-то время молчит. Секунды тянутся бесконечно. — Это просто интересно, — произносит с тоном, с которым Мейбл отказывает парням. Какая-то сраная издевка. — Но ты же видела, что нравишься мне, — звучит так отчаянно и разбито, что Пайнсу самому противно. — И что? Сколькие были в неё влюблены, чтобы так реагировать. — И ничего. Это отвратительно, что ты давала мне ложную надежду. — Никто её не давал, — словно объясняет очевидные вещи. — Ты сам решил, что если я тебе не отказываю, то чувства взаимны. Может, мне просто скучно. "Играет" вспоминает своё недавнее заключение. — Это мерзко. Очень мерзко. Диппер чувствует свои подрагивающие руки и чужое спокойствие и равнодушие. В груди появляется такое противное, давящее волнение. — Ты должен был понимать, что мы совершенно разные. Ты сначала даже заговорить со мной боялся. Неужели ей настолько всё равно на его чувства?.. Она его даже никогда и не рассматривала с точки зрения своего парня. — Да, но теперь... Зачем? Зачем он пытается её переубедить? Для чего? — Теперь ты общительнее, раскрепощеннее, но толку-то?.. Всё уже и так потеряно. — Да никакого. Я всё тот же зубрила, нудный тип, — он грубо шаркает по земле. Собственная обида придаёт сил. — Меня ничем не исправить, понимаешь? Я ничего не могу с собой поделать, если мне интереснее смотреть документалки, а не тупые сериалы! — Ещё и такой закомплексованный, — выдыхает, как будто Пайнс очередной противный бывший в её жизни. Диппер не знает даже, что сильнее в нём: обида или гнев. — Знаешь что?.. Я в курсе, что никому никогда в этой блядской жизни не понравлюсь, потому что я самый обычный по внешности, не спортивный, не разбираюсь в популярных темах и увлекаюсь какой-то странной по мнению большинства фигней. Но лучше уж быть одним, чем так, когда на тебя человеку, от которого ты без ума, насрать. А ты мне очень-очень нравилась, — вкладывает столько чувств в эти слова, сколько в нём вообще есть. — Спасибо за всё проведённое вместе время. Не подходи ко мне больше никогда. Проводит черту сам, пока не провела она. Он бы не пережил ещё одного отказа. — Слушай, Диппер... Всё и с Венди было так же. Даже после того, как она остыла и поняла, что Билл врал. "— Слушай, Диппер... Дело же не только в этом. Ты очень хороший, правда. Но тебе всего двенадцать, а мне пятнадцать." Может, и здесь есть какая-то невероятно глубокая, блять, причина. Но в любом случае... — Пожалуйста, если ты собираешься сказать, что я хороший человек или что-то такое, то я ухожу, — всё, что он может, это умолять. Тихо умолять не ковырять старые раны. Она едва ли выглядит грустной. И то не потому что поступала как-то не так. Просто игрушка больше не хочет принадлежать ей, вот и все причины. — Мне было очень приятно, что ты так мной восхищаешься. Ты выглядел каждый раз таким счастливым и взволнованным, — это так противно слушать. Как же жмёт в груди. — Прости. Глаза слезиться начинают. — Спасибо, — и Диппер плотно сжимает губы, чтобы не расплакаться от обиды прям там. Не при ней, ни в коем случае. Слышать всё от Сайфера менее болезненно, чем от неё. А потом он сбегает. Срывается с места, когда понимает, что не может больше, и едва ли держит отдышку до ближайшего поворота, чтобы не позориться ещё сильнее. Как же обидно, Господи. Так больно и противно. Какой же он идиот. Билл. Билл, Билл, Билл. Он же освободился? Руки сами находят его номер в телефоне. Он же не будет ругаться? — Билл, — выдыхает со всхлипом и сам пугается. Тут же сглатывает всё накатившее и прикусывает ладонь. Какой позор. — Вы уже всё? — спрашивает спокойно и Диппер зачем-то кивает. — У меня только смена закончилась, нужно аппарат помыть, приходи. Помнишь, где кафе? — получается только носом шмыгнуть, потому что расплакаться страшно. — Ладно. Я тебя жду, — и кажется, что надёжнее этого человека не найти. Он только и ждал разрешения прийти. Ему срочно нужен Сайфер.***
Билл закрывает кассу и, положив на плечо полотенце, смотрит на время в телефоне. Если Сосна начал идти к нему сразу, то уже скоро должен подойти. Сердце так бьётся тревожно после звонка. Эта сучка всё же разбила сердце Пайнса. Самым сложным было сохранять спокойствие. Сосне не станет легче, если он будет её засирать или просто кричать. Хотя покричать и побить кого-нибудь очень хочется. Когда Пайнс открывает дверь, его за последним столиком с не поднятыми стульями ждёт горячий шоколад и булочка. Билл снимает бейджик. Всё готово к закрытию смены. — Поешь сначала. Сосна послушно садится и скованными движениями пытается что-то сделать. Сайфер на сводит с него глаз. Лицо чуть отекло от слез. И руки подрагивают. Билл её заколет в подворотне. Уже представляет её красивый топик в крови. Пайнс даже не вытирает крошки вокруг рта. Весь он сейчас одна сплошная неидеальность. Красиво, конечно, но безумно грустно и тревожно. Билл наклоняется к его лицу и смахивает крошки. В его жесте нет подтекста. Просто Сосне бы не понравилось то, как он выглядит сейчас. — Ну что?.. — Пайнс только щеку изнутри жуёт. — Пойдём, провожу тебя. Они садятся в автобус. Небо хмурое, серое, и Сосна прислоняется лбом к грязному стеклу. Смотрит и смотрит на дорогу, гуляющих подростков, облака. А Билл только жмётся боком посильнее. А того прорывает словно: плечи мелко дрожать начинают, и лицо он прячет ещё больше. — Сосна, я вообще-то здесь, — чуть сильней толкает. Пусть ревёт, повернувшись к нему хотя бы, что ли. — Угу... — Всё так плохо прошло?.. — у Билла проскальзывает мысль о своём железном терпении. — Нет, просто... — и поворачивается наконец, наспех вытерев глаза. — Поверить не могу, что я такой глупый, — и смотрит куда-то в соседнее сидение. Что заставляет людей делать другим так больно?.. Билл и сам грешен. Но очень надеется, что Пайнс Эшли так же, как и его, не простит. — Влюблённость не глупость. И ты не глупый. Ты очень-очень умный, ты же это и сам понимаешь, — и не знает, как бы ещё придвинуться в этом сраном автобусе, чтобы показать, что он вообще-то рядом. — Я не видел, что ей плевать на меня. Только недавно стал замечать. Это не глупость, а влюблённость как раз. — Всё в порядке, Пайнс. Билл показывает тоном "Всё хорошо, ты отлично справился, ты молодец". Сосна будто не слышит даже. Продолжает думать о своём. — Каждый мог оказаться на твоём месте, — и практически каждый оказывался. Пайнс замирает в осознании и через пару секунд поднимает свои карие, блестящие после слез, глаза. — Как человек в такой же ситуации, но с другой стороны, скажи, каково это играть с чужими чувствами? Биллу требуется лишь секунда, чтобы понять. Дыхание сбивается. — Это другое, — возражает отчаянно и чуть громче, чем следовало. Если Пайнс додумал эту сраную параллель и будет сейчас настаивать, то они могут знатно поссориться сейчас. — Ты над ним тоже издеваешься. Не любишь его и ни одним своим действием не показываешь этого. Делаешь вид, что его ухаживания заставляют влюбляться. Сука. Сука, сука, сука. Сердце тревожно сжимается от каждого слова. — Ты точно такой же. — Неправда, — ладонь сама находит чужое запястье и Билл цепляется в него отчаянно. — Это, блять, неправда. Хотя, конечно, это правда. — Я напоминаю ему постоянно, что он мне безразличен. На языке появляется вкус пота Мэтью, а в голове мысль о том, что он такая же хуйня, как и Эш. Только она с Сосной не состояла в отношениях, а Сайфер издевается над своим парнем. — Это всё ради денег, тем более, — оправдываются только виноватые, но Биллу так страшно сейчас потерять доверие друга, что он готов говорить что угодно. — Хорошие люди не соглашаются встречаться с кем-то за деньги, Сайфер. — Ты когда-то меня считал за хорошего человека? — позволяет свести в шутку, издевательство — что угодно. Он слишком боится сейчас. — Я считаю тебя за проститутку. — Сложно поспорить. И руку чужую наконец отпускает. Потому что пронесло. — Хоть я и терпеть Мэтью не могу, но теперь, кажется, понимаю, что он может чувствовать. Мне его жаль. Да сука... А вот Сайферу Мэтью не жаль. Он искренне считает, что и так слишком много чести ему оказывает. — Он всё понимает. — Ты не говоришь ему о том, что это незваимно. Ты бы не стал, — знает Пайнс. — Ну уж прости. Мне нужно выжить через несколько месяцев, когда меня выгонят, и чувства одного богатого мальчика меня несильно ебут, — Билл усмехается раздражённо. Сколько уж можно. — А мои? Если бы я был на его месте. Сайфер распахивает глаза и сглатывает. — Я бы никогда... — С чего ты взял? — перебивает напыщенно. Да ни с чего, блять. — Ты мой лучший друг. — А если... — только начинает заискивающе. — Без "если", — Билл строго обрывает любые идеи. Сосна же знает, что он его не обидит. Просто какой-то херней занимается. Но зато когда они выходят из автобуса, тот кажется чуть более успокоившимся. — Короче. Хорош ныть. И несильно бьёт его по спине для профилактики. — Охуеть. Уже и поныть нельзя, — почти искренне возмущается Сосна. — Ну так ничего и не произошло: просто девочка, каких у тебя будет в жизни ещё сотни. — Так уж прям сотни... — качает головой. Пайнс... Пайнс, который не представляет себя со стороны. Какой он невероятный. Как он мягко улыбается, когда сидит дома на кровати и что-то читает. Как быстро говорит, рассказывая что-то. Как жестикулирует, когда что-то его сильно впечатляет. Как... Билл от жалости к себе задохнется, если продолжит. Но посмотрев на Пайнса, улыбается бодро. — Ты просто не там ищешь. Где-то по-любому сидит миледи за научным трудом и вздыхает по образу милого, вспыльчивого, занудного парня и не знает, что его зовут Сосной, — драматично показывает каждую реплику, за что получает локтем под бок. — Сволочь ты, — улыбается Пайнс. — Меня не так зовут. Сайфер рад, безумно рад, что тому нравятся его глупые шутки. — А, да, ещё отсосней: Мейсон, — паясничает и бегло за реакцией следит на всякий случай. — Я думал, ты и не знаешь. — Оно просто странное. — Ну да, меня не зовут как половину Америки — Биллом, — смеётся Пайнс и смотрит на него так хитро. Сайфер аж воздухом давится. — Ах ты сука! И тут же появляется идея, способная закрепить успех, продлить такого Сосну. — Идём на тусовку? Хотя объективно идея так себе, конечно. И становится это понятно ещё и по выражению лица Пайнса. — Ты меня зовёшь туда, где все вокруг будут напоминать об Эш? — Сосна сомневается, он сам теперь тоже. Но не в его правилах отступать. — Хорош ссыковать. Её там не будет. А напоминать может кто угодно. Я же с ней тоже разговаривал. Пайнс так страдальчески гнёт брови, что Билл тут же исправляется: — Я прямо сейчас звоню Мейбл и спрашиваю, где в ближайшее время будет много народу, музыки и настолок. — Она у подруги, — слабо тянет губы Сосна, ожидая продолжения. — Тогда Дэвиду. Пайнс жмёт плечами. А Биллу всё равно не привыкать вваливаться к рандомным людям с вопросами. Ради чего-то же он для них улыбается. — И ты тоже идёшь? — Только ради тебя, — и их взгляды встречаются. У Сосны глаза такие... уставшие. Но выглядит он явно лучше, чем было. — Подхалим. Сайфер и не спорит. Но всё же волнуется по-настоящему он из всех, с кем улыбается и подхалимничает, только за Пайнсов.***
— Пьёте, парни?.. — предлагает какая-то едва знакомая девушка. — Можно... — первым соглашается Сосна и забирает оба стаканчика. — Выпьешь со мной?.. — спрашивает, а Билл уже отмахивается. — А если она что-то подсыпала? — Это народ с параллели, что может случиться. — Сайфер кривит брови. — Хорошо, без проблем. Не хочешь, не пей. Присмотришь за мной? — Конечно. Только всё же... Билл оставляет те стаканы на столике, наливая другу в новый и чистый. Даже если там и наркота. Какая разница, что случится с этими алкашами, если они с Пайнсом целы. А потом всё же давится жалостью и добротой, выливая содержимое возможно отравленных. Всё из-за навязчивых мыслей. Благое влияние Пайнсов и собственная осторожность даже не вступают в конфликт. Пытаются подружиться и работать вместе. Может, и нет нужды так переживать насчёт чужих паспортов и травы в напитках, но Билл ещё в фостере усвоил: никому нельзя доверять. Если бы у него было в целях кого-то убить, он бы тоже улыбался и вёл себя непринуждённо. Пайнс пьёт эту бодягу, даже начинает понемногу общаться с девушками, на что Билл, кривя губы, усмехается. Сосне так много нельзя, наверное, но Сайфер пускает всё на самотёк. Да и смешно и грустно от того, что все кроме него постепенно пьянеют. Им предлагают сыграть в Мафию, и, будучи ведущим, Билл аккуратно жестами подсказывает Пайнсу-шерифу. И смотрит, как тот раскованнее смеётся, когда то ли выигрывает, то ли нет: народ совсем запутался в правилах. Сосна жрёт спьяну всё подряд, разбивает прозрачное блюдце хозяйки дома, на что Сайфер тут же подаёт девушке пару купюр и берется за уборку осколков. Виновник только глупо смеётся. Начинает утомлять, конечно, но смешной вид Пайнса перекрывает все минусы. Тот такой расслабленный. Как домашний, только ещё и весёлый и чуть более активный, чем обычно. И глаза у него блестят так от фиолетовых светодиодов. Волосы взъерошены, и, в принципе, ладно, иногда ему даже беспорядок идёт. Особенно, когда Медведицу на лбу видно. И лицо такое доброе и счастливое тоже идёт. Совсем не скажешь, что его что-то беспокоит. А ещё в нём просыпается, кажется, настоящий тактильный голод, и Сосна начинает липнуть абсолютно ко всему. К Биллу чаще всего, что тот под конец вечера перестаёт совершенно удивляться чужим рукам везде. Пайнс всё пьёт и пьёт. Всё свободнее становится, словно груз с плеч спадает. Сайфер знает, что это только на один вечер. Что уже через пару дней Сосна отойдёт совсем и найдёт, чем себя занять. Поэтому даже не отбирает стаканы у друга и только встаёт чуть ближе, чтобы подстраховать чужие неудачные походки. В Правду или действие они уже не играют: Пайнс только хихикает над выполняющими действие ребятами и опирается на плечо Билла. Народ, совсем устав, зовёт их куда-то в комнаты, и они слушают, как тоже пьяный одноклассник играет на гитаре. Душевно, конечно, все дела, но от приглушенного света всех ко сну тянет. Сосна тоже облокачивается на какого-то спящего незнакомца, и Сайфер очень жалеет, что телефон у него без камеры: классный был бы компромат. — Спишь уже вон, — наклоняется к его лицу. — Пойдём, я тебя доведу до дома, — шепчет настойчиво, чтобы не засыпал. Пайнс только мычит что-то с закрытыми глазами. — Дорогой, нам уже пора, — произносит тонким голосом в самое ухо, коварно улыбаясь. Сосна сонно ведёт бровями, замирает на секунду и распахивает глаза. — Что? — перекрикивает даже гитару. Биллу очень смешно. Он ничего такого не сделал, но Пайнс орёт так, словно его попросили вести гей-парад. — Пойдём домой, говорю. — Что за хуйня сейчас была, Сайфер? — Тише, тише, — тихо смеётся тот. — А если я тебе в ухо всякую дичь начну нести? — возмущается прям по-настоящему. — Неси. Ты всё равно очень близок к состоянию "В говно". — Что? Сосна, когда пьянеет, больше одного слова не переваривает, понятно. Билл поднимает того за руку и красиво подтягивает в полуобъятия. Пайнс с мутным взглядом растекается на его груди и руках. Ничего пошлого, просто Сайфер возится с одной пьянью. Билл ощутимо сжимает его плечо, чтобы разбудить, и чуть ли не получает по лицу. И для профилактики легонько шлепает по чужому лицу. — Хей, народ, мы, наверное, пойдём с Пайнсом, развлекайтесь, — прощается с улыбкой, которая тут же исчезает, стоит выйти за порог. Билл оглядывает Сосну, успевшего спиздить бутылку со стола, и даже уже не сердится. Просто выдыхает устало. День такой невозможно долгий. — Отдай. — Не-не-не. Это мы с тобой пить будем. Нельзя бить, лить, бросать, — прижимает к себе алкашку. — Может, "выливать"?.. — только смеётся, но в покое оставляет. И когда они доходят до дома Пайнсов, Сосна его просто хватает за рукав и не отпускает. — Пойдём, ты ещё не пил. — И не буду. — Почему? — Это мерзко. Сколько в Орегоне было людей, кто пил каждый день и не думал, что с этим что-то не так... — Разве?.. — Человек должен себя контролировать. — А я могу себя контролировать? — с мутным взглядом повторяет части предложения Сайфера. — Нет. — И я мерзкий?.. Билл медлит пару секунд. — Нет. Ты — нет. Пайнс впадает в ступор от нелогичности, пытается что-то понять и надолго зависает. — Тогда в чём проблема? Ты тоже не будешь для меня мерзким. Давай немного совсем?.. Билл взвешивает все варианты и понимает, что ни у Глифулов его уже не ждут, ни нужды не быть мерзким нет. Тем более, он в самом безопасном для него месте. Ничего опасного случиться не должно. — Чёрт с тобой, — и Диппер радостно идёт за штопором. Сайфер прислоняет горлышко к губам. Первый глоток горький. Обжигающий колючим жаром изнутри и такой горький. Дешёвый вкус. Спирт на язык попадает быстрее всякого аромата. — Так плохо?.. — Пайнс не верит сморщенному лицу Билла и тоже пробует, садясь рядом. — Вполне нормально. — Спирт один. Вот поэтому ты и напился так быстро. И я скоро таким же буду. — Пей, пей. Может, хоть это даст тебе расслабиться, — говорит так, словно это его гениальный план. Речь внятнее стала, трезвеет парень. — Ты давно в зеркало смотрел? Это у тебя вечно всё должно быть по чёткому плану. — Не делай вид, что ты распиздяй, — улыбается Сосна. — У тебя под контролем намного больше вещей, чем я могу себе даже представить. Заработок на мечту, будущую жизнь, учёба и ведение хозяйства — разве это так много?.. — У ребёнка с таким прошлым не может быть иначе, — заключает Пайнс. Билл медленно кивает. — И не поспоришь, — по итогу лишь делает ещё один глоток. Он умолкает, погружаясь в такой тёплой уютной комнате Сосны в воспоминания. В мысли о фостере, Глифулах и лице, которое он только недавно вспомнил. — Расскажи, — вытягивает в реальность. — Что? — Расскажи, что тебя тревожит, — совершенно спокойно спрашивает Пайнс. — У тебя на лице всё написано. — Ничего, — вылетает быстрее всего. Они здесь не ради его драмы собрались вообще-то. — Нет, серьёзно, Билл. И смотрит настойчиво. Словно у Билла нет вариантов, как рассказать. Хотя, конечно, есть. — Ты никогда не говоришь о себе. — Ты никогда не спрашиваешь, — уклончиво ведёт плечом. — Спрашиваю сейчас, — когда его скоро поведёт, конечно. Сайфер глубоко и раздражённо выдыхает и делает ещё один глоток. — Что-то определённое? — и Сосна даже теряется, но глаза заметно загораются. — Что с твоими родителями? Приехали. Билл тут же кривит лицо. — Не думаю, что это вопросы, которые задают, когда у самого депрессняк из-за девушки. — Я спросил что-то определённое, — пропускает мимо ушей его слова, словно и не переживает из-за Эш больше. — Помимо этого, пожалуйста. — Как долго ты был в фостерной семье? Дольше необходимого. Обычно дети там находятся несколько месяцев максимум. — Три года, — отвечает монотонно, чтобы не было заметно, что с этим что-то не так. — И за это время никто тебя не брал? — Брали, почему же, — вызывает ещё больше вопросов, но их Сосна не задаёт. Повисает пауза. Билл думает о том, насколько же, наверное, мало Пайнс знает о его прошлом. И всё равно ему доверяет. Это же... Довольно многого стоит. Он прикрывает глаза. — Я не знаю, где сейчас моя мать. Наверное, где-то в Орегоне ещё. А в фостер меня всё время возвращали за агрессию. Разговор не клеится, хотя и не должен, по идее. — Ты о том времени думаешь сейчас? — Просто вспоминаю, — отмахивается от настойчивых вопросов. — Что? — Кого, — поправляет Билл с грустной усмешкой. — Кого? — Его имя запрещено произносить. — Почему? — Умер страшно. — У вас в фостере кто-то умирал? — поражается Сосна. Хочется пошутить как-нибудь, но он не может придумать ничего хотя бы приблизительно смешного. — Да. Один парень. Мой друг. И перед глазами встаёт его отрубленная голова. Билл помнит каждую деталь. Волосы в пыли и свернувшейся крови, расслабленное выражение лица, такое насмехающееся над тем, что он всех — и маленького Сайфера в том числе — обманывал, что нужно жить. Детская влюбленность тогда оборвалась вместе с пульсом красивого и активного парня. Билла клинит. Он помнит, как тот — всеобщий старший брат, любимец фостерских опекунов — учил их, младших, всему, что знал сам. И всегда-всегда улыбался. Делал вид, что самого не волнуют возвраты в фостер от приёмных родителей. "Пообещайте сами себе, что будете жить" Себе-то Билл пообещал. А Зантар... — Пошёл однажды и просто лёг головой на рельсы. — О Боже... — выдыхает Пайнс. — Я спать не мог нормально месяц. Упускает, как он ещё и есть поначалу не мог: всё сблевывал от воспоминаний о теле и крови на земле. — Билл, я... Мне очень жаль, извини, я... — суетится Сосна, хотя это всё уже и не важно. — Я очень хотел бы знать, почему он так поступил. Билл давно уже перестал думать о нём. Но раз уж такое дело... — Это так тяжело... Твою ж мать, Сайфер. Мне так жаль. — Да ладно. Это не важно. — Ты плачешь, — осторожно говорит Пайнс, и Билл касается пальцами лица. Совсем немного, только в уголках глаз. — Это не так больно, как не иметь семью. В конце концов он мне никто. А когда-то Билл думал, что Зантар — единственный, кто его понимает и кого он будет любить. Говорить такое неприятно. Сайфер не хочет вспоминать, насколько был привязан к нему. — Зачем ты так?.. Тебе он был дорог. — Был, — тихо подчёркивает Сайфер. Обрывает, режет острыми болезненными словами собственную душу. Хочет сломать кости заново, чтобы они в этот раз срослись правильно и больше не душили болью, когда про них вспоминаешь. — Наверняка у него были причины. — А я?.. Я остался один. У меня никого никогда не было кроме себя. Это жестоко. Даже говорить до невозможного больно. По ощущениям действительно как сломанные кости. В районе груди. С осколками, попадающими в сердце. — Я очень завидую тому, что у тебя есть Мэйбл и родители, — произносит очевидное, и Сосна жмётся к нему плечом. Чтобы вновь раздробленные кости быстрее заживали. — А я завидую твоей силе. Моральной и физической. — Если бы я был сильным, то не рассказывал тебе это всё. Всё же пьяные люди жалкие, — прикрывает глаза. — Может и так. Но ты для меня не жалкий, — тихо произносит он и обхватывает его ладонь своими. — Пайнс... — Раньше рядом, когда тебе было плохо, находился он. Теперь буду я, — выводит узоры на его коже. — Когда у меня будет своя квартира, она будет настолько же твоя, обещаю. Сосна долго рассматривает его шрамы, пока Билл не может найти в себе сил даже прочувствовать всё, что мог бы в другой ситуации. У них обоих был невероятно долгий и эмоциональный день. — Не разбрасывайся громкими словами. Это только потому, что ты пьян. Пайнс смеётся устало и крепко-крепко его обнимает, жмётся ближе, чем когда-либо был. А после размякает как-то и скатывается по Биллу к его скрещенным ногам. — Я ведь обнимаю тебя не потому, что пьяный, — произносит очень медленно. — Я просто хочу тебя обнять. И говорю я это, потому что хочу сказать именно это, — дальше паузы между предложениями всё длиннее, а смысла в них всё меньше. — И я сказал это, потому что хотел, — глаза его уже давно закрыты. — Хотел... и сказал... — наконец затихает Пайнс. Сайфер так и сидит с заснувшим Сосной на руках. Рот его приоткрыт, ресницы поблескивают в свете фонарей с улицы, а Билл... А Билл стаскивает с кровати плед и кладёт на их обоих, наконец тоже закрывая глаза.