I was such a fool for believing that you could change

Юнги с Чонгуком подают документы в суд. Все как положено — двадцать четыре листа формата А4, припорошенных со стороны Юнги обидой, ненавистью и не затухающей отчего-то любовью, а со стороны Чонгука — наглостью и безответственностью. Юнги с Чонгуком подают документы в суд. У них маленький ребёнок, ещё не достигший трёх лет, съемная квартира где-то на окраине Сеула и три прожитых рука об руку года за спиной, вместо них должна была быть вечность. Вечность в их случае не наступила, её затухающие угли безобразно валяются на пороге их комнаты. Она подорвалась вечно спящим вулканом, извергнувшим всю свою лаву в ободранные болью легкие. — Вы точно уверены в своих действиях? — разносится по приемному кабинету голос работающей в суде беты. Девушка кидает короткий взгляд из под оправы классических очков на сидящих по ту сторону стола супругов. Те друг с другом даже не переглядываются. Чонгук опять нагло усмехается, смотря на принимающую их документы работницу, а Юнги отвечает сразу же, запрещает себе подумать, отбирает у себя желаемое время, в котором они нуждались раньше. — Да. Омега смотрит в глаза девушке, сидящей напротив него. В её взгляде читается то ли проскакивающее на секунду сожаление из-за таковой судьбы, то ли вечная усталость от количества убитой в этом кабинете любви. Юнги обводит взглядом голые стены с висящими на них небольшими инструкциями к заполнению решающих судьбы и жизни документов. Скользит взглядом по заполненному папками шкафу, прикрученному к серой стене справа. Бегает глазами по забитому важными листами столу чёрного цвета с лаковым покрытием. Юнги с Чонгуком подают документы в суд. Чонгуку двадцать пять и в его голове, кажется, отсутствуют все моральные и нравственные ценности. Юнги двадцать три, но он старается жить жизнью взрослого человека с разумными намерениями и не отпускающей ни на миг ответственностью. — Тогда, — девушка смотрит на лежащие в её руках документы, проверяет всё ещё раз, стараясь ничего не пропустить, — мы рассмотрим ваше дело, — она в очередной раз перелистывает бумажки с важными заключениями и свидетельствами, даёт паре ещё немного времени на подумать, но все уже решено, Юнги ни за что не отступит, — суд даёт вам три месяца, если по истечению данного срока времени вы всё ещё будете желать расторгнуть брак, то вас вызовут в суд для совершения процедуры. — Спасибо, — альфа смотрит на закрывшего от усталости и перенапряжения глаза Юнги, смотрит на его белоснежную кожу, появившиеся под глазами из-за недосыпа и высохших слез синяки, на покусанные с засохшими ранками губы алого цвета. Омега красив до чертиков и растекающейся по всему телу влюбленности, которая, кажется, лежит на полу с простреленным ими же сердцем. — Спасибо, — на выдохе благодарит Юнги, сразу же подрываясь с места, на котором сидел ранее, и быстрым шагом направляется к выходу из кабинета. Он запрещает себе поворачиваться, чувствуя как на глазах вновь появляются слёзы, которые, как омега думал, уже должны были высохнуть. Боль эта вспарывает его легкие, ломает позвоночник, заставляя кости хрустеть, пока не закричишь от боли. Но Юнги молчит, рот себе ладонью до побеления пальцев сжимает, выбегая на свежий воздух и стирая скатывающиеся по щекам слёзы. Гниль его сердца воняет за несколько километров, опадая тяжёлым туманом на его забитую мыслями голову. Чонгук остаётся в кабинете, откидываясь на неудобную спинку и смотрит на складывающую документы девушку. Та заправляет выпавшую прядь волос за ухо, складывает все бумажки в файл, собираясь отдать все заключения на рассмотрение суда. — Милая рубашка, — вдруг выдаёт альфа и смотрит на бету с легкой усмешкой, отчего девушку начинает воротить. Она смотрит на того с явным презрением и отрезает: — Попрошу на выход. Юнги с Чонгуком подали документы в суд. И у них больше не осталось ничего, кроме нечистой совести альфы и разорванных внутренностей омеги. Юнги быстрым шагом идёт на заполненную людьми остановку, надевает на искривлённое от боли лицо очередную маску безразличия, пропитанную собственными слезами и кровью, запрещает себе вновь думать, возвращаться, мечтать о таком невозможном. Юнги перед самим собой же на коленях ползает, сжалиться умоляет, кричит о том, что всё ещё можно вернуть, залатать новыми досками, сшить разъединенные сердца. А потом себе же по лицу пощёчину даёт такую, что отлетает в другой конец разума, умирая там от прекращающего свою деятельность сердца. Оно бьется через раз, плачет крокодильими слезами, заставляя кровь выплёскиваться безостановочным фонтаном под ярым давлением любви. Та сжимает своими руками горло, заставляя умирать от осознания безысходности. У Юнги только законченный универ и несколько месяцев на работе по специальности, испытательный срок с маленькой зарплатой и почти пустой кошелёк, сын, сидящий вместе с родителями, вечно ловящими омегу у очередного обрыва, и сожжённые угли померкнувшей надежды и громких обещаний на вечность. Чонгук выходит из здания суда вразвалочку, пиная лежащий перед ним на асфальте камешек. Он смотрит по сторонам, прослеживая взглядом за идущим впереди омегой, стирающим соленые слёзы с бледных щёк, следит за его ломанными движениями, за его рванными вдохами и выдохами, за тем, как он восстанавливается, возвращает себе после нескольких секунд слабости статус сильного человека. Альфа следит за ним, натягивая на голову капюшон и разворачиваясь ровно в противоположную сторону. Между ними вечность, прилипшая пропавшим мёдом к спинам обоих, между ними пропасть в несколько невозвратных действий. Между ними стена, вечно утолщаемая, из бесконечно повторявшихся «люблю» прямо губы в губы на рванных выдохах. Чонгук, честно говоря, не знает, когда именно он перешёл ту самую черту, за которую нельзя вернуться обратно. Юнги с Чонгуком подали документы в суд. И в руках у них лежат лишь ошмётки их будущего из старых мечт. В свою общую квартиру они возвращаются одновременно. Омега, чтобы забрать вещи, альфа, чтобы посмотреть на него в последний раз. Юнги двигается слишком быстро, достаёт из небольшого шкафа сложенные в стопку футболки, за ними достаёт штаны в такой же стопке, с качающихся вешалок срывает несколько своих рубашек, не складывая их, сразу же кидает в небольшой старый чемодан. Выдергивает из розетки свою зарядку, кидая ту в маленькое отделение сумки, оставляет в их маленькой ванне свой шампунь и гель для душа, предпочитая не уделять им внимания и сконцентрироваться на других вещах. Говоря о ребёнке, все его вещи уже давно собраны и отвезены к родителям Юнги, как и сам маленький омега, сегодня сидящий со своей бабушкой. Та своего сына в разводе поддержала сразу, предложила переехать к ним с отцом, помогла и помогает с Минджи. Отец, узнав о случившемся, в первый же день собирался набить Чонгуку лицо, но плачущий в тот момент Юнги отговорил его, предупреждая о тщетности его действия и неблагоприятных последствиях. Родители у омеги прекрасные, понимающие и вечно поддерживающие, поэтому отец уже через десять минут будет ждать омегу у подъезда, чтобы забрать все сумки. Но их у Юнги, как можно заметить, немного. В руках лишь один чемодан и на спине небольшой рюкзак. Чонгук прослеживает за каждым действием Юнги. Смотрит на красивую худую фигуру младшего, кидая взгляд на похудевшее из-за стресса лицо. Вспоминает, как когда-то оставлял поцелуи на каждом миллиметре его кожи, гладил подушечками пальцев, улавливая в глазах целую вселенную, сейчас с грохотом разбившуюся об острые скалы земли. Чонгуку не больно, просто непривычно смотреть на избитое слезами и любовью лицо, вечно светившееся здоровым румянцем. — Рад? — спрашивает альфа, присаживаясь на кровать со скомканным одеялом и простыней. Он смотрит на резко остановившегося омегу, тот медленно выравнивается над чемоданом, смотря в пол. Юнги не рад. Юнги больно. Да так больно, что хочется собственными руками сдавить ноющее сердце, выжать как мочалку, избавляясь от лишних чувств, режущих ножами вспоротые легкие. Юнги не счастлив. Юнги хочет, как раньше, обняться и лежать в кровати по несколько часов без перерыва. Омега сам себе кости ломает, обливая их горючим бензином и поджигая прямо посреди комнаты. Прибивает себя огромным молотком прямо к полу квартиры, в которой больше нет тепла и надежд, нет вечно греющего уюта, который сейчас утопился в разногласиях и ошибках. И Юнги шёл навстречу два раза, на третий готов был пристрелить себя собственноручно у Чонгука в больших ладонях. — Игнорируешь, — выдаёт заключение после долгого молчания омеги Чонгук, — я понимаю, так и должно быть. Так и должно быть. Действительно, всё сейчас правильно. Альфа не заслужил ответы на свои вопросы, не заслужил присутствия Юнги сейчас здесь, не заслужил смотреть на него вновь, не заслужил любить его когда-то, не заслужил дышать его запахом, не заслужил держать в руках их общего сына, не заслужил ничего. Чонгук заслужил пустоту, заслужил всё то, что чувствует сейчас омега, заслужил своего разбитого сердца и растоптанных на проезжей части чувств. Чонгук не заслужил прощения, которое получил дважды, не заслужил той любви, которой Юнги до сих пор любит его. Альфа изменил омеге трижды. Первый раз по пьяне во время прогулки с друзьями, второй раз на спор, который проиграл друзьям, третий раз осознанно с омегой, с которым познакомили его друзья. У Чонгука друзья стоят в приоритете вместо Юнги и Минджи, он вечно боится показаться своим дружкам трусом, неспособным, слабым. Альфа для них может все, будь то морально или аморально — ему эти принципы и ценности не знакомы. И не сказать, что пока что ещё не бывшие супруги не были счастливы. Они были вместе счастливы, как никто другой в этом мире. Они были счастливы, когда только встретились при поступлении омеги на первый курс художественного, когда первый раз поцеловались под подъездом родителей Юнги, за что альфа чуть не получил по ушам от отца Мина, когда Чонгук с университетской клумбы нарвал омеге свежих цветов, за что его потом чуть не исключили. Они были счастливы, когда альфа неожиданно сделал своей паре предложение, счастливы, когда Юнги узнал, что он оказывается беременный, когда они сыграли маленькую и тихую свадьбу. Чонгук таскал омегу на руках, на землю ему ступать запрещал, они вечно друг за друга держались, говоря о вечности вместе. Но их вечность подорвалась ядерной бомбой с первой же изменой Чона. Тот тогда на коленях перед Юнги стоял, клялся, что сам себя готов убить, молил о прощении, ведь его любовь в нём не умещалась. Но разве можно изменить, так сильно любя кого-то? Оказывается, да. Но после второго раза Чонгук начал угасать, начал уходить из дома, начал полностью избегать Юнги, начал приходить домой лишь раз в несколько дней. И омега разбивался с каждым днём все сильнее, старался сам себя сшивать, свои отрывающиеся конечности на пластыри приклеивать, но те вновь отклеивались. И боль эта у Юнги сочилась прямо из груди, душила его, пока Чонгук не пришёл с вестью о своём третьем разе. Альфа не скрывал, не прятался, сам все карты на стол выкладывал, окуная омегу с головой в неизбежность. А эта неизбежность перед глазами красной тряпкой водила, заставляя не верить в поглощающую вмиг реальность, что кровавыми реками растекалась по оболочке слезящихся глаз. Юнги с Чонгуком подали документы в суд. И омега, кажется, не знает, как научиться жить заново. — Не забывай видеться с Минджи, — бросает тихое Юнги, беря в руки сумки, и направляется к выходу, — он часто спрашивает про тебя. Чонгук согласно мычит, смотря вслед уходящему омеге. Юнги с Чонгуком подали документы в суд. И им осталось ждать три месяца. Первый месяц проходит спокойнее, чем ожидалось. Юнги не так часто плачет, уже меньше бредит во сне, старается быть счастливым вместе со своим сыном. Минджи омега довольно-таки весёлый, не огорчается по мелочам, не плачет, если случайно падает, любит обниматься с папой, стараясь унять и приструнить всю его боль, а в особо сложные вечера своими маленькими ладошками вытирает скатывающиеся по щекам Юнги слёзы. Минджи — жизнь Юнги. И жить без него и без его улыбки приравнивается к пугающей всё нутро смерти. Второй месяц, к сожалению, проходит хуже всего. Чонгук приходит в один из холодных вечеров полностью пьяным, он не останавливаясь стучит в железную дверь квартиры родителей омеги. Отец Юнги тогда сразу же подрывается, открывая входную дверь, и хватает наглого альфу за воротник не слишком тёплой куртки. Они ссорятся так громко, что все соседи заинтересованно подслушивают выкрики ненависти за тонкими стенами. Старший альфа бьет Чонгука прямо по лицу, но тот так и не уходит — лежит на полу пятого этажа, умоляя поговорить с Юнги. Омега выходит сразу же, он отчего-то напуган и смотрит на Чона как-то загнанно, умоляя лишь одним взглядом убираться прочь. Юнги больно снова, та боль, что притупилась за первый месяц расставания, вновь загорелась неожиданным огнём. Парень натягивает быстро свою куртку и они вдвоём выходят к подъездной двери, садясь на стоящую рядом лавочку. Чонгук смотрит разбито, его волосы растрепаны, под глазами сильно заметные синяки от недосыпа и до боли в сердце помятое лицо. — Как дела? — он начинает первым, в глаза не смотрит, чувствуя как голова от выпитого ранее алкоголя раскалывается. — Терпимо, — Юнги отвечает предельно честно, пряча свои руки в рукавах большеватой куртки, — зачем пришёл? Чонгук молчит, лишь только тихо шмыгает носом. Он смотрит на растерянного омегу, который бегает растерянными взглядом по земле перед ним. — Мне, — альфа запинается, потирая своей пятерней напряженный лоб, — не хватает вас, — он тихо усмехается, смотря на шокированного от таких слов Юнги, — звучит странно после всего, что я сделал, — он останавливается, выжидая какой-нибудь реакции. — Минджи тоже скучает, — единственное, что выдаёт омега на это заявление. Голова трещит от набатом наплывающих в неё мыслей. — А ты? — резко выдаёт Чонгук, заглядывая в глаза Юнги и сжимая свои губы в полоску. Омега теряется так резко, словно гуляет в одиночку по темному лесу из забытых и потерянных деревьев. — Чонгук… — А ты, Юнги, ты скучаешь? — всё никак не унимается, беря замёрзшую худую ладонь омеги в собственную. — Мне пора идти, Чонгук, — младший чувствует, как его глаза нагло и безжалостно слезятся. — Ответь мне, Юнги. — Прекрати, Чонгук, — Юнги не может врать. Он скучает, очень сильно скучает, но наступать на одни и те же грабли совсем не хочется, не в его приоритете. Сердце колотится бешено, словно сейчас пробьёт грудную клетку насквозь. Чонгук резко подрывается с деревянной лавочки, которая тихонько поскрипывает, опускаясь на собственные колени прямо перед омегой, и кладёт свою голову тому на ноги, сжимая ладонями острые коленки. — Я очень скучаю, очень, Юнги, — сжимает веки до разноцветных мушек в темноте, целуя кожу ног омеги сквозь ткань домашних штанов, — я умираю, Юнги. Чонгук начал умирать только сейчас, а омега мертв уже как несколько месяцев, он свои гниющие кости раскидывает по полю, делает из них доски, залатывая беспрестанно кровоточащие раны. — Мне нужно идти, — Юнги встаёт с лавочки, убирая голову Чонгука со своих ног, и сразу же срывается с места, открывая подъездную дверь и прячась за ней. Как только Юнги заходит в квартиру, он сразу же бежит в ванную, сворачивая за угол. Прямо там он мнимым ножом вспарывает себе грудную клетку, дергая себя за ворот свободно висящей на нём футболки, душит себя, закрывая искривлённый в гримасе рот ладонью, запрещая раздражающим всхлипам прорываться сквозь тонкие стены. Чонгук за секунду утопил его в таком желанном, он дал услышать то, что так давно хотелось. Вот только эти слова выламывают позвоночник вдоль, вытаскивая по одному диску, а не заживляют шипящие раны. Омега включает воду, чтобы та хотя бы немного перекрывала шум, исходящий от его сгорающей на краю сознания боли, там она расплывается горячим металлом по горлу вниз, заставляя давиться собственной любовью, которая стоит поперёк горла, а после железными шипами вспарывает желудок. Боль эта странная, невыносимая для Юнги. Хочется застрелить себя прямо здесь, на полу в родительской ванной. Но в дальней комнате квартиры спит Минджи, и именно он заставляет жить. Омега бьет себя по голове, насильно кулаками старается выгнать из себя ту боль, что ядом въелась в корку сознания. Юнги бежит по острию ножа, одно неправильное движение — он свалится в руки отчаяния. Время для него не лечит. Время для него вспарывает всё трепетно забытое и хранимое под десятью замками. Юнги словно глотает чашками стекло, оно острыми краями разрезает органы, заставляет умирать прямо на холодном полу, скрутившись в комок. Хочется кричать, бить, душить, хочется скинуться с моста и утопиться в таком желанном, но остро режущем. Юнги увядает, как сорванный с клумбы цветок, навечно забытый на подоконнике. Юнги с Чонгуком подали документы в суд. Но, кажется, омега без него больше не выживет. Через месяц Юнги первым вылетает из зала заседания суда, свободный и ужасно разбитый. Он учится жить заново, хотя жизнь его вечно в подножках. Чонгук лишь вновь прослеживает за ним нечитаемым взглядом, а потом направляется на встречу с друзьями. Через двенадцать лет Юнги выходит замуж за Сокджина. Джин сильный, ответственный, взрослый альфа с повышенным чувством заботы и любви, с собственной компанией и свободным сердцем для Юнги с Минджи. Омега альфу любит безмерно, тонет в нём с каждым днём всё глубже и сильнее. Имеет прекрасные цели на жизнь, ответственность за своих близких и себя, хорошую работу, любящего мужа и прекрасного сына. Он больше не убегает и не подрывается с места, выдерживая абсолютно всё. Однако в вечности вместе он больше никогда не клянётся. Через двенадцать лет Чонгук получает второе образование и уходит работать в полицию, семьи у него нет, а сын не горит желанием с ним видеться, но мужчину это не сильно огорчает, альфа все также ставит приоритет на друзьях и больше никогда не клянётся в вечности. Юнги с Чонгуком подали документы в суд двенадцать лет назад. Омега научился жить заново, а альфе нравится оставаться холостяком.