Крещендо

                    Я у Тита уже был однажды, на его странном дне рождения: без детского шампанского, без музыки, без телевизора и даже без свечек на торте. Зато с молитвой перед едой и убойной вкусноты выпечкой. Обстановка у них дома небогатая. Для многодетной семьи в стандартном доме выделили две смежных трёхкомнатных квартиры, которые Коровины соединили между собой. Старшие трое из восьми детей жили уже отдельно, своими семьями, но Матвей, женившись, занимал отдельную комнату этой же квартиры и растил собственного ребёнка. Тит делил комнату с одним из братьев — Павлом, тот учился в местном профлицее и подрабатывал где-то. Сегодня он был в ночь. Поэтому Тит и потащил меня к ним домой.       Когда мы подъехали к их дому, меня трясло крупной дрожью, оттаял в тёплой машине. Осознал весь ужас происходящего. Тётя Маша, мама Тита, уже ждала нас и, ни о чём не спрашивая, повела меня в ванну. Выгнала Тита. Велела ему что-нибудь из старой одежды принести и стала меня раздевать. Догола. Странно, что мне не было стыдно или неудобно. Как будто это тётя Анечка со мной маленьким возится. А ведь я даже маму стеснялся, запирался в ванной. Тётя Маша усадила меня в горячую ванну, погладила голову и сказала:       — Что бы ни случилось сегодня, Господь завтра всё исправит… Грейся!       Тит в ванну приволок мне горячего чая с калиной и велел выпить весь. Сидел по-турецки около и испуганно слушал мой рассказ.       — ЧО делать будем? — тихо спросил он. — ПОзвОни отцу, нажалуйся…       — Понимаешь, он не боится. Для меня не главное его наказать. Я боюсь, что он скрипку сломает… А я не переживу…       Тит выдал мне свой спортивный костюм трёхлетней давности и потащил в комнату к отцу. Николай Иванович был не просто верующим человеком, он был главой их церкви: то ли пастор, то ли пресвитер. Я не знаю точно, как это называется. В его комнатке было много самодельных полок, на которых уместилось огромное количество книг, книжек, брошюр с пугающе-религиозными названиями. На столе открыта толстая Библия. Николай Иванович что-то пишет. Это был уже немолодой, измождённый человек с большими залысинами, крутыми морщинами на лбу, длинным носом и недвижными серыми глазами; когда он говорил, то почти не открывал рта, звук был какой-то гнусавый и невыразительный. На православного батюшку с хорошо поставленным голосом — не похож. Как он проповеди говорит? Но Тит как-то обмолвился, что его папа один из самых хороших проповедников.       Тит посадил меня на стул перед Николаем Ивановичем и сказал:       — Али, ты папе расскажи, он пОсОветует чО-нить от БогУ! Он к Нему ближее ведь!       — Тит, ступай к себе! Мы с Алексеем поговорим без тебя. А к Богу близок каждый, кто обращается…       Тит удалился. И я нерешительно рассказал о том, что ко мне прилип Май Деев, что он меня бил, что он украл мою скрипку и теперь…       — Он хочет, — я залился красной краской, — это… заняться со мной любовью… а я не могу… Я не знаю, что делать.       И я подавленно замолчал. Чем мне сможет помочь этот усталый странный человек?       — Алексей, то, чем хочет заняться с тобой этот Май, не любовь. Апостол Павел в послании к коринфянам говорил, что любовь «не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла». Любовь проявляется в жертвовании, как Господь жизнь отдал за нас с тобой — из любви! А твой Май превозносится, ищет своего и бесчинствует. Этому нельзя потакать! То, чего он хочет, великий грех. Может, он это и не осознаёт ещё, хотя к этому возрасту уже нужно бы различать добро и зло!       — Он, Николай Иванович, уже много зла совершил! Он матерится, он унижает людей, он курит анашу, он…       — Не нужно мне о нём рассказывать. Не торопись судить. Сейчас главное — это то, что тебе делать. Я думаю, нужно сообщить в государственные органы, рассказать родителям, учителям…       — Дело в том, что он сломает мою скрипку. И он сделает это! Я не выдержу…       — Алексей, но скрипка — это дерево, металл и пластик. Дороже то, что душой называется.       — У моей скрипки тоже есть душа! Вы не слышали её звук!       — Тс-с-с… Алексей, душа есть только у человека, ею нас Господь наделил.       — Неправда, моя скрипка с душой!       — Я воспитывался в спецучреждении, родителей посадили за веру, поэтому я с трёх лет по детским домам мыкался, видел страшное. Не буду тебе рассказывать. Но у меня была подружка — канарейка. Она чирикала только со мной, никто в нашей мальчишеской комнате не удостаивался такой чести. Мне казалось, что канарейка как человек, я ей рассказывал свои смешные тайны, делился переживаниями. И мне казалось, что она единственная, кто меня понимает, отвечает мне на своём языке. Нам запрещали выносить клетку с ней из комнаты, а я надеялся, что канарейка меня понимает, она мой друг. Вынес, открыл дверку, а птичка улетела. Я умолял её, просил вернуться, а то мне попадёт… Но… Это мне был урок. Душа есть только у человека!       — Моя скрипка — не канарейка, вы просто её не слышали!       — В фашистской Германии пост начальника гестапо какое-то время занимал Гейдрих. Он был первоклассным скрипачом и ценителем музыки. Играл не только Вагнера. Для него доставляли бесценные скрипки, в том числе отобранные у евреев, конфискованные у завоёванных народов. И вот в перерывах между казнями Гейдрих играл на Амати и Стайнере. Говорят, подчинённые плакали от умиления. Представь, какой у тех скрипок был звук, зная, что Гейдрих отличный исполнитель. Скрипка имеет душу только посредством музыки, но скрипка — это инструмент. Ради него губить свою душу не нужно. Кроме того, поощрять этого мальчика своим согласием — это губить и его душу тоже. Он так и не узнает, что есть любовь, так и не оставит младенческое, как сказал апостол Павел.       — У меня нет сил ему противостоять. Понимаете, он давит, преследует… А я слабый хлюпик.       — «Мы не сильны против истины. Мы сильны за истину», — Николай Иванович опять цитирует Новый завет. — Ты сможешь, проси у Господа сил… Давай я помолюсь за тебя.       — Спасибо.       Николай Иванович встал на колени перед столом, я последовал его примеру. Он закрыл глаза, сложил руки лодочкой и обратился к Богу. Очень простыми словами, без всяких старославянских или латинских слов, без речитатива. Просто взял и сказал Богу обо мне, попросил его увидеть и помочь. Эти его простые слова молитвы меня успокоили. Я решил, скажу ублюдку: «Нет!» Я даже уснул на кровати Пашки, провалился в сон, как в яму. Мне снился Бог. Не помню, что и как он делал, как выглядел, что говорил, но это был Он!       С утра позвонил тёте Анечке и сказал, чтобы она не приходила, так как я у друга. А раз факультатив по математике отменили, а на физику я не хожу, это значит, что и мне, и Титу только на кружок по английскому к одиннадцати. Мы налопались с утра блинов со сметаной и со сгущёнкой, погуляли во дворе с коровинской собакой — беспородной Шныркой. И только потом пошли в школу, которая недалеко.       Мая увидел после английского, он меня поджидал у выхода. Отстранил от меня Тита и тихо спросил:       — Не заболел?       — Нет.       — Дома не ночевал?       — Тебе какое дело?       — В полицию-то пойдёшь?       — Н-н-нет…       — Где студия находится, помнишь?       — Да.       — Сегодня в пять. Будешь?       — Да.       — Хороший мышонок! — и погладил меня по волосам. — Не бойся, не трону и другим не дам.       Придётся сегодня идти. Тит предложил меня сопровождать, чтобы вступиться «если чО». Но я отказался, одного Арсена хватит, да и что можно сделать против целой банды? Как мне сказать Маю «нет» так, чтобы он всё-таки не впал в ярость? Надо тянуть время, вдруг что решится само собой! До пяти успел ещё в инете посидеть, с мамой поговорить по телефону, разобрать аппликатуру одного из фрагментов третьей сонаты Грига. А потом поехал в студию.       Студия «Маёвки» находится в нашей же школе. В помещении бывшей пионерской комнаты. Все стены обклеены постерами, какими-то бумажками с текстами, изображениями наподобие татуировок, в углу валяется целая гора проводов, из которой Серёга Сергеев (его все из-за имени «Эсэс» называют) периодически выуживает какие-то шланги и шнурки. Разумеется, на окнах решётки, так как инструменты, особенно синтезатор, очень дорогие. Главное место занимала сияющая барабанная установка. На столе грязная посуда, компьютер, тут же эквалайзер, по углам внушительные динамики, стулья в беспорядке повсюду да обшарпанное кресло. Подозреваю, что кресло — трон для местного падишаха — Мая Деева. Репетиции всегда проходили вечером, чтобы не навредить учебному процессу и, наверное, чтобы законопослушные учителя не увидели, как рокеры выпивают пиво и чего-то курят.       Май ждал меня на улице. Хотя делал вид, что просто курил в компании с Капитошей (по фамилии Капитонов, имени я даже и не знаю). Увидев меня, он мотнул головой, и Капитоша смылся в школу. Я поднялся на крыльцо и остановился перед Маем.       — Молодец, даже не опоздал. В студии мы общаемся только по поводу моей музыки, другие важные темы можешь обсудить со мной позже. Понял?       — Понял.       — Пойдём, не дрейфь!       Взял меня под руку и повёл в студию. Там были все в сборе.       — Товарищи! — провозгласил он с порога. — У нас обновление кадрового состава! Не прошу любить и жаловать, только жаловать. Али. Так и представлять будем, если понадобится. Скрипка! Это Капитоша — наш барабанщик, близко к нему не подходи, воняет, моется раз в месяц, в дредах блохи.       Капитоша только хмыкает, жмёт мне руку, и нисколечко от него не пахнет.       — Это Эсэс — наши клавиши, вы не вместе на хор ходили?       — Вместе, — отвечаем мы, и Серёга мне улыбается, он так-то хороший парень.       — Это Дюха — басы, сегодня чист как стекло. Только попробуй налакаться завтра!       Кабыкин хмуро жмёт мне «пять».       — Это Никитос, вы знакомы!       Никита вновь пошёл пятнами.       — Это Кир — поставщик бодрящих средств, важное лицо нашего коллектива, тебе выдаваться не будет.       Долговязый Кирилл меня по-дружески обнял и шепнул:       — Дам попробовать...       — Это Жека — наш звукарь и часто автор текстов, думает поместить татуировки на лице и на члене, я проверял — там ещё нет!       Женька Перевалов — одноклассник Мая и Никиты — показывает «V».       — Бывают и другие личности, как придут, так и познакомишься. Показываем Али «Небо». По местам!       Меня устраивают в ободранный трон. Брякают несколько раз по струнам, перебивка ударных — и заиграли. Очень громко! Май пел мне. Смотрел на меня.       Неба осколки в твоих глазах,       Снега остатки на волосах.       Руки как птицы, и взмах ресниц.       Ты не исчезни, ко мне вернись.       У-у-у…       Нет тебя рядом — сердце в крови,       Сны листопадом бьют по любви.       Ночи навстречу я прилечу,       Я буду вечен, я так хочу.       Верни-и-ись из снов, верни-и-и-ись без слов,       Из темноты приди, не уходи, не уходи…       И ещё три куплета. На балладу похоже только минорностью и настроением. И что, я сейчас должен это оценить? Буду молчать и делать то, что он хочет!       Когда умолкли все звуки, все уставились на меня, ждут вердикта. Блин! Что мне делать? Правду сказать?       Май внимательно смотрит на меня и весело спрашивает:       — Что, так плохо?       — Ну-у-у-у… Не так, как я ожидал…       — Наш друг тактичен! — так же весело продолжает Май. — Смелее, говори, что изменить? Где можно скрипку вставить?       — А меня не убьют?       Май снимает гитару и садится рядом на стул, по-моему, его друзья многозначительно переглянулись.       — Итак?       — Нужно изменить текст, в такой агрессивной манере такое сюси-пуси звучит смешно. Да и твой образ не соответствует этому «вернись». Извини… В глазах — в волосах, в крови — любви: это пошло. Извини… Жёсткость и странные метафоры, рваные образы, никаких окончаний в предложениях. Ещё нужен бэк на окончание фраз, а не только на припев. Бэк вторым верхним. Скрипка со второго куплета может быть контрапунктом, хотя может быть и альт. Басы опаздывают. На синтезаторе нужно попробовать орган; если будет и скрипка, и пиано — это перебор. И твоё соло на гитаре… извини, оно бедновато. Нужен контр-дуэт. Давай попробуем со скрипкой. Но с альтом будет лучше, — выпалил я и зажмурился. Убьёт сразу или будет издеваться?       — А вокал? — Май явно улыбается, открываю глаза и выдыхаю, нет, не убьёт.       — Ну… не Пласидо Доминго, но сойдёт!       Меня одобрительно треплют по загривку и ерошат волосы.       — Ты тот, кто мне нужен! — уверенно заявляет он и тут же руководит процессом: — Жека, давай меняй слова вместе с мышатиной! Дюха, я убью тебя, понял? Эсэс, давай чё-нить соображать с бэком…       Женька подтаскивает свой стул к моему и двигает клавиатуру.       — Что делать-то, как менять?       — Он, — я мотаю головой в сторону Мая. — У вас просит: вернись, вернись… а надо уйди! Задрала меня, дура! Ему только в этом случае можно поверить!       Мы сидим с Жекой минут пятнадцать, получается совсем другой текст. С другим настроением, с тем, которое подходит исполнителю. Хотя, конечно, тоже не Пушкин. Робко предлагаем орущему на Серёгу Маю посмотреть текст:        «Неба осколки в моих глазах,       Сердца остатки на весах.       Обломки пальцев и лом ресниц.       Не возвращайся, даже не снись.       У-у-у…       Если ты рядом — сердце в крови,       Бритвой летально веки порви.       Горло зашито, и я молчу,       Я буду смертен, я так хочу.       Уйди-и-и-и из снов, уйди без глупых слов,       Пусть будет пустота, ты не та, не та…»       — Хм, значит, это мне подходит? — удивлённо спрашивает он, мы с Жекой синхронно киваем. — Интересно, мне нравится… Иди сюда, — хватает меня за руку и толкает к Серёге. — Покажи этому, как нужно подпевать. У меня всё терпение кончилось!       Эсэс не может держать верхний второй. Он расстроен, чуть не плачет. Послушав, как я с ним распеваюсь, Май командует:       — Харэ! Пой сам, Серёга не может!       — Но я со скрипкой же… И я ведь только запишу! На концертах не смогу…       — Пой! Сейчас! Жека, сделай ему микрофон.       Пришлось петь. Чёрт! Нефиг было критиковать. Хотя песня стала выглядеть менее фальшиво. Маю нравится. Синие глаза заблестели, заискрили. Поём много раз. А потом ещё и скрипку пришлось добавлять. Контрапункт я им сделал очень быстро, за раз. Но вот соло в проигрыше перед третьим запевом... Все силы измотало! И зачем я контрдуэт предложил? Композиторы хреновы! Май признался:       — Мышонок! Пожалей меня, я не успеваю за тобой! Ты меня забиваешь! Сыграй проще, а?       Парни выкурили бесчисленное количество сигарет, пока мы с Маем репетировали проигрыш. В какой-то момент я понял, что говорю (вернее, ору) словами Гельдовича:       — Пики амплитуды не форсируй, что ты рвёшь струну. Делай мягче. Уходи в крещендо! Это резко! Выпал из ритма! Нахрена тут тремоло, играй длинно. Вступил не вовремя. Тебе нужно забирать партию скрипки, обрывать её! Вступай жёстче, сразу форте!       До девяти всё пели и пели, играли и играли. На финал Май потребовал пиццикато дуэтом, экспериментатор! Ладно, хоть всего один такт. Не Григ, конечно, но стало значительно лучше. Пока мы с Маем разучивали соло, Кир принёс пива. По окончании репетиции возбуждённые рокеры выдули по две банки. Все, кроме вокалиста. На недовольный гудёж друзей Май ответил:       — Я на мотике, увезу Али, поэтому пас.       Его друзья опять переглянулись. Мне же оставалось только нервно ожидать этой доставки моего тела до дома. В полной темноте, так как фонарей перед школой нет, попрощавшись со сторожихой, мы на ощупь пробирались к мотоциклу. Я решил, что пока не вижу его, пока он в добром и возбуждённом расположении духа, нужно поговорить.       — Май, я хотел поговорить с тобой.       — Значит, поговорим! — он лихо запрыгивает на мотоцикл. — Шлем надень! Потом снимешь и поговорим! Садись. Ну… что встал? Уха-ха! Не смущайся! Держись за меня. За меня, а не за куртку! Ёб! Ближе садись, ты же улетишь по дороге.— Май дёргает меня за коленки и за руки так, что я улёгся на него. И мы поехали. Страшно! Он носится безбашенно, на поворотах близко накреняясь к грязной дороге, нетерпеливо завывая мотором на светофорах и срываясь уже на жёлтый, лавируя между узкоглазыми скоростными авто, пробираясь по тротуару при малейшем заторе. Испытаний для моего сердца многовато. Зато двадцать минут — и я дома!       Май не стал слезать с мотоцикла, но мотор заглушил и шлем снял. Мой шлем повесил на руку.       — Ну, говори.       — Я про скрипку.       — Это я понял, ты что-то надумал?       — Май, ты ведь несерьёзно вчера сказал об… об... этом? Я честно репетирую с вами. Отдай мне скрипку.       — Я был серьёзен. И ничего не изменилось.       — Май! Но ведь есть те, кто согласен! Тот же Никита. Он хотя бы в тебя влюблён!       — Зато я не влюблён! При чём здесь Никита вообще? Мне нужен ты.       — Почему я?       — Потому что.       — Я не буду этого делать. Мне запретили.       — Запретили? Кто же?       — Бог!       Май завис. И даже рот открыл.       — Неожиданно! Ну так Бог тебе ещё одну Лидочку подарит, верь. Ладно, я поехал. Завтра репетиции нет, а вот в понедельник — в семь.       Он стал надевать шлем, а я тронул его за рукав:       — Май, можно я приду к тебе поиграть на скрипке?       — Я уж думал, что ты никогда не попросишь. Приходи. Я весь день завтра твой. Звони!       — Подожди, это будет просто так?       — Эх ты, трусливая мышатина! Приходи, я тебя не съем.