Крещендо

             — Ты видел ублюдка Деева? — спрашивает Арсен на второй перемене, бросая на нашу парту портфель.       — Неа! — нарочито безразлично отвечаю я. — Дай мне лучше физику списать! А ещё лучше, объясни эту задачу, а то Петруша меня грозился вызвать сегодня!       — Короче, у него вся морда разодрана, какая-то краля дала адекватный ответ своими ноготочками, — веселится Арсен, а я инстинктивно прячу руки под парту. — Вот бы с ней познакомиться, ручки эти расцеловать!       — Почему ты решил, что это его поцарапала девушка? — густо покраснев, продолжаю я неудобный разговор.       — Парням несвойственно царапаться! Кулаком в глаз, в челюсть, в нос, под дых, ногой в живот, реже по яйцам… А маникюр — оружие дамское!       — И что все говорят? Кто его так?       — А, никто ничего не знает! Он вроде, кроме тебя, никого и не доставал в последнее время.       — Так может, это я?       — Тогда почему ты жив? Или ты не жив? Ты зомби? Тогда расскажи, как там на седьмом уровне в сетевухе пройти зомбака? Какие у вас слабые места? — гогочет Арсен, еле вернул его к физической задаче.       Твёрдо решил — упрусь в учебу, надо исправлять всё, что наполучал. Отец приезжает на неделю раз в два месяца и всегда дневник требует. А тут ещё и четверть заканчивается. На литературе даже руку поднял, чтобы ответить, чего в классе у нас давненько не бывало.       Удачно избегал встречи с Маем почти весь день. Не пошёл в столовую, чтобы не видеть его. Вместо обеда побежал в булочную через дорогу, за каким-нибудь коржиком. Обратно иду, жую и чуть не подавился, когда увидел Мая на крыльце. Курит. Один. Лицо в коричневых ссадинах: три кровяных скобочки на одной скуле и три четких полосы на другой. Да, левой рукой я добился большего эффекта. Май бледный, хмурый, смотрит в телефон. Но незамеченным мне всё-таки не удалось проскользнуть. Увидел меня, сжал зубы, двинул желваками, застыл, удерживая сигарету у губ. Молчит. И я молчу. Интересоваться самочувствием — глупо. Май резко отвернулся от меня, показывая всем видом: «Проваливай!» И я зашёл в школу.       Уже когда я уходил домой, ко мне и подошёл Эсэс, отвёл в сторонку, побеседовать:       — Это ты его так? — тихо спросил Серега.       — Я.       — Ну, мы так и поняли, а то он ничего не говорит… Как ты сам-то?       — Норма-а-ально…       — Али, ты не переживай сильно-то! У него со всеми секс только один раз. Он коллекционер. Вот увидишь, он к тебе больше не пристанет.       — Боюсь, наоборот…       — Поверь, я его хорошо знаю. Он добьётся своего и успокаивается, ищет новую жертву.       — Тем более! Он не добился «своего».       — Не добился? Хм... Всё равно, ты не уходи из группы, всё будет нормально… Ты нам нужен. Тем более, что мы так и не записали твою партию для «Неба».       — Запишем.       Эсэс хлопнул меня по плечу и сказал, что они уезжают в «Пели-кан» за инструментами и оборудованием. И репетиций не будет пару дней, точно. Отдых!       Отдых у меня получался какой-то неполноценный. С одной стороны: не два, а три дня никто в студию и не зовет. Времени на Грига и на школу стало достаточно. Исправил алгебру, Нина Андреевна обещала четверку за четверть. Сдал зачет мадам Дудуле, написал два сочинения по литре: себе и Титу. Если Петруша, как классный руководитель, заинтересован в хороших показателях класса, то, может, тоже четверочку поставит. Так, глядишь, и неплохой дневник отцу покажу! Каждый день прогоняю Бартока, выучил наиболее сложные фрагменты третьей сонаты Грига, осталось соединять и оттачивать. Теперь у меня есть фонограмма фортепиано, а потом отец приедет, намекнул, что тоже решил посмотреть эти сонаты, значит, возьмётся за меня.       Но с другой стороны, заметил за собой, что в школе на переменах выискиваю глазами Мая. Если вдруг вижу его, глупое сердце начинает бухать, с трудом отвожу взгляд от его унылой фигуры. Он со мной не общается, не подходит, не смотрит в мою сторону. Ни-че-го! Как будто нет меня! Меня это тревожит. Почему он себя так ведёт? У меня есть объяснение! Всё это презрительное меняневидение — роль. Роль ожидающего. Он терпеливо ждет, когда я подойду к нему сам. Он ждет, когда я приду к нему за скрипкой. Приду и сделаю всё, что он хочет. И тогда он возьмёт реванш за эти раны на лице и на спине, за мой отказ играть в плавках для него, за те две недели, которые он с таким трудом пережил, за то, что я не отдался на растерзание. Он чувствовал себя униженным тем, что раскрылся. И теперь готовился к реваншу.       А я каждый вечер на грани того, чтобы пойти к нему и позволить взять этот реванш. Во-первых, мне нужна моя скрипка. Мне нужен её голос, тепло её корпуса, резь её струн. Пусть это назовут шизофренией, но я зависим, привязан, влюблен. Однажды ревел, когда представил, что Май просто из любопытства взял Лидочку и решил поиграть на ней, он же умеет какую-то гамму. Из любопытства! Это как из любопытства подруге друга под юбку заглянуть и потрогать. Лидочка не выдержит этого, её струны, особенно первая, лопнут от горя. Во-вторых, мне нужен… Май. Его слова в ту ночь въелись в моё сознание и ничем их не вытравишь. «Хочу тебя, упрямый паршивец!» Никто никогда меня не «хотел», не целовал, не добивался. Он единственный.       Что меня останавливает? Во-первых, уверенность в том, что Май как был ублюдком, так им и остался, что сделает мне только больнее; во-вторых, надежда, что Май опомнился, изменился и отдаст мне Лидочку просто так, без порно. Разрывает меня это противоречие, не отпускает. Какой тут отдых? Мучение.       В четверг в школе подошёл Эсэс и попросил прийти в семь в студию. Понимаю, что Серега меня зовет от имени Мая. Тому трудно было самому подойти?       На репетицию опоздал, несся от Гельдовича. Вижу, Май на крыльце курит вместе с Капитошей. Ударник первым увидел меня и крикнул, выдавая с головой своего дружка:       — О! Вот и аленький цветочек! А ты дёргаешься, ноешь! Я ж сказал, придет. Здорово, Али! – жмет мне руку. — Там тебе чипсы притаранили! Пойдемте уже ковать шлягеры. Задрало ждать!       Капитоша, смачно сплюнув на бетон, запульнул в кусты окурок и резво смылся внутрь. Теперь очередь Мая что-то говорить. Но он не торопится. Длинно затягивается, смотрит мне в глаза и выдувает дым мне в лицо: — Да, я дёргался, — говорит стальным тоном, надо же прокомментировать капитошину информацию! — Думал, что ты не придёшь. Начал уже генерировать идеи, как за тебя взяться.       — Просто — попросить!       — М-м-м? Так вроде проверял этот способ раньше, не срабатывало!       — Не так просил.       — Ты опять?       — Всё, я молчу!       — Хочу, чтобы ты послушал новую песню. Постарайся несильно меня критиковать и язвить! Мне нужен твой совет по аранжировке, по бэку, и может, ты сделаешь контрапункт в первой октаве, что-нибудь нагнетающее.       — Опять про любовь?       — Услышишь…       В студии тишина, все сидят, руки сложив на коленках. Ждут нас. Май взял акустическую гитару, сел на табуретку, напротив нас. На одном из капитошиных барабанов разгладил листок с текстом. Вздохнул и взглянул на меня с какой-то просьбой в глазах. Предупредил, чтобы я был снисходительным? Или что?       — Рабочее название «Про войну» или «Стреляй». Хочу, чтобы на последних запевах была истерика, но начало почти романтичное, но все равно в аллегро, такт - четвертушка. Вот… Ну, слушай… те.       Он запел под простой бой, начиная очень низко, аж в соль-бемоль, но на второй части куплета ушёл на октаву выше, получался романтический герой, который борется с чувством и истязает и себя, и любимую:       Во мне идет война: люблю и ненавижу.       Любовь тяжка и ненависть постыдна.       Я вырежу тебя из сердца, словно грыжу,       Моя душа останется фригидной.       Какая это странная забава —       Брать на прицел любимое лицо!       Какая это сладкая отрава —       Губами пить любимых губ кольцо!       Стреляй в меня,       Казни меня,       Добей меня,       Любимая.       Иначе я       Казню тебя,       Добью тебя,       Любимая.       В конце только отрывки текста:       — Стреляй… Казни… Добей… Люби!       И я… Казню… Добью… Люблю!       Капитоша уже во время первого знакомства с песней стал палочками бить по воздуху. Остальные смотрели на Мая, не отрываясь. Когда тот закончил практически криком, повисла тишина.       — Класс! — сказал Серега.       — Убойно! — произнес Кабыкин.       — Давайте быстрее репетировать! — это Капитоша.       — Хит! — воскликнул Жека       — Ващ-ще! — подтвердил Кир       — Сильно! — согласился Никита, и все повернулись ко мне:       — Слово «иначе» нужно заменить, это звучит как «ибо» или «отрок» и для рока не подойдет, — пискнул я.       — И это всё, что тебе не нравится? — настороженно спросил Май. Я кивнул, так как решил, что пару диезов я всё-таки вставлю по ходу репетиций. А пока о мелодии говорить не буду. Ещё казнит, добьёт, убьёт…       Май просветлел, внутри зажёгся огонек, и по венам разлилась энергия. Он начал деятельно руководить процессом освоения новой песни. Сегодня только схематически нотки разбирали. Особая проблема с Кабыкиным, тот неуч, ему нужно всё показывать. А что до меня, так я предложил пунктирный штрих и твёрдое стаккато на припев. Соло пусть делает сам, а я на скрипке длинно на легато подложу основные аккорды. Разбор основных табов и переходов занял больше часа, поэтому домой опять поздно. Я решился поговорить с Маем, раз уж репетиция прошла неплохо. Смело подошёл и спросил, не довезет ли он меня до дому.       — Ты же боишься! Тем более подморозило.       — А ты осторожней меня вези!       — Ладно, погнали.       Ни фига не осторожно, мчался как идиот. Пару раз я даже кричал ему в шею что-то матершинное. А когда подъехали к дому, Май вообще заорал на меня:       — Ты чего щиплешься–то! Мы же накрыться могли!       — Я неосознанно, от страха! — блею я.       — Ты что-то хотел сказать мне? — перебивает он.       — Май… послезавтра приезжает мой папа. А в воскресение концерт… Мне нужна скрипка…       — Ты знаешь, что делать!       — Май! Хотя бы на время! Достаточно уже издеваться надо мной! Я... я… измучился, ты сломал меня, мне так плохо…       — Мышонок! Я приготовил тебе точно такие же слова… Спасибо тебе за репетицию! Я поехал!       И оставляет меня в сиреневом дыму выхлопной трубы. ***       На следующий день подхожу к Маю сразу, утром, когда он с парнями у крыльца стоял, курил. Тяну его за рукав в сторону. Говорю, глядя на застежку его куртки:       — Ты когда будешь сегодня дома?       — Хочешь прийти?       — Да.       — За скрипкой?       — Да.       — Вечером.       Я только кивнул. Отменит репетицию? Будет репетировать со мной… Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Всё будет…       Эту фразу повторил не менее миллиона раз, на уроках ничего не слышал, не соображал. Ничего не мог есть. А после уроков вообще молодец: отправился домой в сменной обуви, забыл переодеть, пришлось возвращаться. ***       Приехал на такси. Звоню в ворота. Срабатывает ключ. Прохожу в дом. Поднимаюсь на третий этаж. Май сидит на подоконнике, смотрит на меня. На столе в шёлке лежит Лидочка.       Я встал посреди комнаты, еле дышу. Жду команды, закусываю губу, руки вытянул вдоль тела, как солдат на карауле. А Май молчит, ни жестом, ни взглядом не подсказывает. Это не может продолжаться вечно. Я зачем сюда пришёл? Руки дрожат, но я буду смелым. Начинаю расстегивать куртку, снимаю, осторожно кладу на пол, туда же шарф. Стягиваю с пяток ботинки, двигаю их ногой к куртке. Грациозно снять носки не получилось, чуть не грохнулся, подпрыгивая на одной ноге. Теперь ремень. Ублюдок меня не останавливает. А руки дрожат все сильнее, с ремнем запутался. Вытаскиваю рубаху из штанов, начинаю расстегивать, но не получается, решительно стягиваю её через голову, но тут же прикрываю ею своё бледное тело. В страхе смотрю на Мая, тот сидит, как в зрительном зале на итальянской опере, когда текст непонятен, завораживает только музыка. Боялся, что разгляжу похоть, желание в его лице, но этого не было. Тогда я аккуратно складываю рубаху и помещаю поверх куртки. Теперь брюки. Боже мой! Лишь бы не вилять задом, а то буду выглядеть как провинциальный стриптизёр в своих серых плавках. Чёрт! И опять чуть не упал носом в пол. Встряхиваю брюки, складываю рубчиком, и уже целая пирамида моей одежды рядом. Стою в плавках, покрылся гусиной кожей, но не из-за холода, а от незащищенности. Меня трясет, причём начинает трястись губа, не могу сдержать. Закрываю глаза, считаю до десяти. Берусь за резинку трусов.       — Стоп! — кричит Май, я замираю и распахиваю глаза. Май уже спрыгнул с подоконника, нервно сглатывает, он в замешательстве. Секунд десять, и ублюдок решился: — Снимай!       Не могу справиться с дрожью. Ощущение, что кровь вылилась через пятки, её не хватает. Резинка трусов стала вдруг очень тугой, отдираю её от себя, спускаю бельё на щиколотки, вышагиваю из жалкой серой тряпочки.       — Ч-ч-ч-что т-т-теперь? — заикаюсь я, абсолютно голый.       Май показывает рукой на скрипку:       — Сыграй!       — Ч-ч-что с-с-сыграть? — трясущимися губами говорю я. Я не удивляюсь, я был даже готов к этому.       — Что-нибудь для меня, пожалуйста!       У меня потные руки. Шёлковой тканью вытираю. Беру свою драгоценную, прижимаюсь лбом. Я выгляжу как идиот? Она поймет, простит! Что играть? Нужно плакать? Или будоражить? Но с собой нет нот. Нужно играть что-то знакомое… То, что учил давно — «Ихо де ла Луна». Мексиканская песня Хосе Марии Кано в переложении для скрипки. Без сопровождения с фортепиано будет намного хуже, но аппликатура и клавир мне знакомы хорошо.       Взмахиваю смычком и с пианиссимо отрывистым мартелле, раз-два-три, раз-два-три… навожу ритм — и мелодия, осторожная, вкрадчивая, нежная, начинает тихий бег, она становится всё тревожнее, всё громче, всё опаснее. Мистика, а не мелодия, легато то и дело прерывается пунктирным штрихом. Ветер гуляет по струнам, ночной страх, злая Луна скалится в ответ на молитву скрипки. А я сын Луны, обнаженная жертва неосторожного обещания. Всё громче и громче, все ярче и агрессивнее, из нежности вытекает страсть. Без вибрато, без тремоло, нет никакой дрожи в руках и в губах. Есть только эти удивительные звуки. Прерываю в самый пик крещендо и пиццикато четыре такта, потом обрушиваю финал низко, смертельно, трагично. Луна забрала жертву. Чем проще мелодия, тем драматичнее финал, как в жизни: чем незатейливее линия жизни, тем обиднее конец. Как, это всё? Пусть будет еще жизнь, пусть мелодия закручивается в рондо! Так и с «Сыном Луны» — тишина воспринимается враждебной силой, неестественным продолжением.       Я долго стою в тишине с закрытыми глазами. Мне страшно открывать их, ведь это будет означать продолжение, которое никак не сочетается с моей музыкой, с моей скрипкой, с тем настроением, что было в песне. Вдруг чувствую, что тёплое тело в одежде, крепкие руки обхватывают мои ноги. Май. Сидит рядом со мной на полу на коленях, очень близко, так, что я стою между его раздвинутых ног, он обнял меня за ноги и уткнулся лицом в бедро.       — Что ты творишь со мной! — скулит Май. — Что ты творишь?       Я отпускаю Лидочку за гриф, перехватываю удобнее смычок и правой рукой забираюсь к нему в волосы, тереблю на затылке. Видимо, Май воспринял это как поощрение. Стал целовать мои коленки, водить руками по ногам вверх и вниз. Задевает волосами кожу бедер, щекочет и волнует. Но ни стыда, ни совести… м-н-н-н… ртом в пах! Мама! Как там жарко! Как это стыдно! Какое удовольствие! Но Май не останавливается там, выпрямляется и шествует губами по животу, нервно вздымающемуся, по детской безволосой груди, по синей от царапин шее, к губам. Я стою беспомощный, растопырив руки в стороны — в одной скрипка, в другой смычок, позорно голый с вздёрнувшимся вверх членом и с трясущимися губами. А Май осторожно входит в рот, без жевания, без крови целует вкрадчиво и как-то отчаянно. Его руки на моих ягодицах, они спустились со спины, гладят, сжимают мои ничтожные половинки. Но потом вдруг палец проникает внутрь меня, и я дёргаюсь, отталкиваюсь телом, плечами, губами… Неужели сейчас?       — Ты весь трясешься, — заботливо говорит Май. — Тебе страшно?       — Очень, — шепчу я.       — На самом деле ты не хочешь этого? Ты делаешь это ради неё? — Май кивает в стороны Лидочки.       — Да.       — Более того, ты и сейчас не веришь, что я тебе верну скрипку? Ты думаешь, что я тебя обману?       — Да…       — Но ты в отчаянии и загнан в угол. Поэтому ты здесь?       — Да.       — Я ублюдок?       — Да.       Май отстраняется от меня, забирает скрипку и смычок, отходит. В тёмной комнате не вижу выражения его лица. Лидочку кладет на стол.       — Пусть я ублюдок, но я не насильник. Я хочу, чтобы ты меня любил.       — Май! — выкрикиваю я, падая вниз на колени, я понял, что ничего не добился. — Это нечестно! Ты требуешь невозможного!       — Почему? Почему для тебя это невозможно?       — Я люблю только свою скрипку…       — И кто из нас двоих ненормальный?       — Май! Я делал всё, что ты просил! Сделай это, я вытерплю, но отдай мне Лидочку… Какая тебе разница, люблю я или нет? Ты же хочешь…       Ублюдок подходит вновь ко мне и медленно расстегивает джинсы, в просвет ширинки выпрыгивает его член. Розовый, прямой, готовый.       — В чём-то ты прав, хочу! И сейчас очень трудно остановиться. Мы сделаем так…       Мне надо раскрыть рот? Но зубы сжаты так, что только пассатижами их можно раскрыть, или разломать. Смотрю на его член заворожённо. Вдруг Май хватает меня за плечи и поднимает, а это было трудно, так как мои ноги не слушаются меня.       — Я тебе обещал, что не буду это требовать. Будем проще…       Обнимает, проводит по левой руке, захватывает кисть. Кладёт мою вялую ладонь на свой член, так, что его рука сверху. Заставляет сжать, начинает двигать моей рукой по горячему органу, кожица ходит, ствол пухнет и тукает. Голова Мая уперлась в моё плечо губами, стонет в меня. Ощущаю себя резиновой куклой, меня трахают, а ни боли, ни удовольствия! Только стыд! Он дрочил долго, в процессе ещё и стал целовать в шею, в ухо. В момент излияния выгнулся, прижавшись животом ко мне и как-то жалобно открыв рот, прерывисто задышал. В мою руку ударила тёплая густая жидкость, Май удерживает кисть, стряхнуть семя на пол не могу. В его сперме живот, склизкая капля стекает по ноге.       Май ещё какое-то время стоял, обмякнув и навалившись на меня всем весом. Мне даже показалось, что он заснул стоя. Я дёрнул плечом, проверяя. Ублюдок очнулся, выпрямился, внимательно посмотрел мне в лицо, улыбнулся, но не по-доброму, а торжествующе, аккуратно вытащил из моей руки свой член, красной тряпкой его обтер, убрал в штаны. Бережно взял за тыльную часть кисти, так, чтобы моя ладонь превратилась в лодочку со спермой внутри. Обошёл вокруг, встал за спиной, правой рукой поднял моё лицо за подбородок, а левой… подвёл эту спермо-лодочку к моему лицу и, направляя руку, размазал белую жидкость по моим щекам, скулам, губам. Я было, опомнившись, стал сопротивляться, в руках вновь появилась жизненная сила. Но он перехватил мои конечности, скрестил их впереди и зажал меня в объятиях. Прохрипел:       — Ну вот… как-то так... Посмотри наверх, туда — на полку… Видишь красный огонек? Это камера. Тихо-тихо… Я держу тебя, не падай. Ничего страшного не случилось! Я отдам тебе Лидочку. Но, мышонок, ты сам сказал, что не любишь меня. А это значит, что, получив скрипку, ты испаришься из моей жизни. А я не могу без тебя… Я-то люблю… И эта запись – гарантия, что ты будешь рядом. Если ты вильнешь хвостом, то я выложу её на сайт чайковки — «Лауреат и дипломант международных конкурсов Алёша Ли. Мексиканская песня. «Хорхе де ла Луна» Исполняет голым…» Ну, не плачь. Прости меня… Прости… Но у меня тоже нет выхода. Я не могу тебе позволить уйти. Ты мой! Мой голый мышонок! Что ты сделал со мной?