Жизнь — это не ряд симметрично расположенных светильников, жизнь — это сияющий ореол, полупрозрачная оболочка, окружающая нас с момента зарождения нашего сознания до его исчезновения.
— Вирджиния Вульф
— Ты, — бархатный голос за спиной щекочет кожу, от него по телу пробегает волна мурашек. Холодных и жутких. — Все еще не ушла. Я резко вздрагиваю и, отрывая глаза от разноцветного стекла витража разворачиваюсь на голос. Мои глаза тут же встречаются с серыми и прищуренным, таким пронзительным и уже знакомым взглядом — каждая прожилка на радужке ранее изучена уже сотню раз, пока я вот так же стояла и смотрела снизу вверх на него, пытаясь понять, насколько опасно идти на рожон; как ни странно это, но зная мы друг друга не при сражениях и договоренностях, я бы подтвердила, что глядя в глаза хочется утонуть. Быть может, я уже давно в них утонула, а все, что происходит теперь — его иллюзия или убивающее заклинание? — Успею уйти, пока портал не закрылся, — выдавливаю усталую улыбку, но на самом деле ликую; почему-то существование подольше на другой прослойке реальности чувствовалось по-особенному заманчиво, и не имеет значения, насколько опасно это могло быть. — Люди на Земле глупы... Стражницы тоже. Он усмехается, тонкие губы игриво кривятся; а я лишь стою и слушаю нервный стук сердца. Всплеск энергии в подвеске на шее пульсирует белыми и бледно-розовыми красками, освещая в темноте, будто бы маяк в сумрачную ночь. Я издаю нарочито тихий смешок, будто бы ничего особенного в кулоне быть не могло, но нехотя замечаю, прекрасно вижу, как он подозрительно, завороженно щурится, наблюдая за тем, как я белыми пальцами трясу за цепочку в воздухе, ожидая, пока свет наконец-то немного затухнет. — Отличное дополнение к люстре, не думаешь? — ехидство маской замирает на его лице, и он чуть пятится назад, небрежно поправляя длинные рукава. Я стараюсь не подать виду, не сорваться с места в атаку, шепча бессмысленные слова проклятий. Но вижу, как изнутри его сущности практически сквозит восторг и трепет, но он отчаянно пытается удерживать свою роль, не ломаться под напором намерений, что ясно читались: протяни руку — и медальон с великой силой в твоей руке, тогда никто не сможет остановить тебя. . — Забавно, — голос дребезжит в тишине, а серая радужка в прищуре переливается своими красками, сверкает в ожидании моей реакции. — Время уходить… для тебя. Выдох все же вырывается наружу, из-за чего я отвожу взгляд и прячу подвеску под одежду. На его лице застыла легкая усмешка — не ухмылка, как обычно. Непродолжительный, быстрый смех разрезает тишину. Я чуть вздергиваю голову и, несколько сконфуженно заставляя себя улыбнуться, произношу: . — Кто же вас, злодеев, знает, — выгибаю одну бровь, складывая руки на груди и также ухмыляясь. Отворачиваясь обратно к окну, я смотрю на яркое аквамариновое свечение портала на другом конце реки и спиной чувствую опасно прожигающий взгляд. — Может, обманешь меня и украдешь Сердце, а может, когда я уйду, опять на поселение нападешь? Как ни странно, шутить не нужно: конечно, по закону жанра, по правилам всех сюжетов - он обманет. Может быть. Наверное.***
Темно-синий вязаный свитер, с широким воротником практически до колена, темное расстегнутое пальто и трепещущийся на ветру зеленый шарф. Черные перчатки без пальцев, уверенно вжимающиеся в держатели. Армейские ботинки на шнуровке практически до икры, которые неплохо было бы почистить — весенняя слякоть сказывалась довольно плохо. Чуть повернув голову, я, отчасти небрежно, поправляю лезшие в глаза волосы и, засматривались на дорогу, неспешно проезжаю мимо людей, цепляясь за них скучающим взглядом, и слишком резко жму по педалям: велосипед пару секунд шатает из стороны в сторону, но я неловко умудряюсь удержаться, затормаживая на черной гальке возле основной дороги. Черной как чья-то душа — ха-ха. Интересно, чья? И, кажется, в груди вдруг что-то резко обрывается. Кислородная маска на лице мешает дышать. Не так: через нее все время не хватает воздуха, когда глотки хочется делать глубокие, такие чтоб хватило надолго, чтоб легкие заполнились целиком и полностью, чтоб лопнули от слишком большого количества кислорода. Но так нельзя, через маску нельзя. Она рассчитана на спокойное, размеренное дыхание, на функционирование растения. Перед глазами размытое изображение — начинающий осыпаться серо-белой крошкой потолок, а сбоку, еще какое-то квадратное темное пятно, с синими вставками и, кажется, черным экраном. Сперва приглушенно, но с каждой секундой все резче и резче, отчетливей, я слышу пиликанье от этого прибора — звук от гудков, отмеряющих пульс, по комнате покатился оглушительный, начал въедаться в уши. Чем быстрее осознание возвращалось ко мне, чем быстрее перед глазами начинали мелькать картинки всего произошедшего ранее, никак не состыковывающиеся с нынешним местоположением, заставляя меня зашипеть на одной ноте от боли. От боли мне хотелось бы упасть обратно в сон, но нет: то, что происходило со мной сейчас, было вразрез вчерашнему отменному самочувствию. Натужным, слабым движением руки я стягиваю с лица вбок кислородную маску и с дурным наслаждением делаю глубокий глоток воздуха, от которого тут же хочется закашляться. Что я и делаю. В воздухе почему-то витает сладковатый аромат медикаментов, кофе и резкий — нашатыря, словно я оказалась где-то в аптеке или в торговом центре, где собрано практически все что только можно внести. Боль в теле опять нападала — пусть и не такая сильная, оно будто бы ноет от болезненной усталости, мышцы, очевидно, ослабевшие. Легкими, ослабленными пальцами я спешу протереть глаза, чтобы более или менее подробно рассмотреть комнату, в которой я находилась. Пустота, в душе непонятная пустота, потерянность. Непонимание того, что происходит, нагоняет желание снова уснуть и снова проснуться, но уже так, где я была вчера. — Вилл! — удивленный голос, скорее, даже шокированный, от которого в висках пульсирует вспышка боли. — Вилл, девочка моя! Я хотела было отшатнуться назад в угол, но тело словно прошиб резкий импульс: нет, в таком случае… Кто это? В это же время я, сощурившись, убираю руки от лица и, нахмурив брови, спешу посмотреть на того, кто так отчаянно выкрикнул имя Вилл, сидя, как окажется, на соседней кровати среди голубых накрахмаленных простыней. Кровати. Тут так много кроватей. Сердце бьется быстро и громко, что наглядно демонстрирует назойливый прибор сбоку. Вилл. Почему вы, миссис, обращаетесь ко мне? — Вилл? — мой голос звучит слишком хрипло, отчего я пугаюсь еще больше, и женщина явно осознает, с кем она говорит, так как через секунды я чувствую, как ее ладони сжимают мою руку. Большие ореховые глаза смотрят на меня с огромным удивлением и беспокойством, в уголках глаз блестят слезы на свете ламп, одна от глаза мокрой дорожкой скатывается до подбородка и падает на черные брюки. На женщине белая рубашка в серую полоску, заправленная за пояс брюк, и белый накинутый на плечи халат. Темные густые волосы волной спадали практически до груди, а на смуглом лице было минимум макияжа, так что это не выглядело вызывающе и не служило чем-то отвлекающим. У женщины были потрясающие черты лица: прямоугольная челюсть, выпирающие скулы, прямой аккуратный нос, и я точно была уверена в том, что никого с такой внешностью я не знала. Как и в том, что имя Вилл было не моим абсолютно и стопроцентно. — Мне жаль, мне жаль, — шепчет она тихо-тихо и со всхлимом, одной рукой выуживая из кармана платок, а другой нажимает на кнопку у кровати. — Я не думала, что так получится, я очень переживала за тебя, Вилл. Я растерянно захлопала глазами. Произнесенные слова сожаления и имя путались в голове, по-всякому искажаясь. Мысли хаотично роятся в голове, путаются и сбиваются, перебивают друг друга, пытаясь предложить более подходящее объяснение. Но почти все эти мысли заканчиваются на том, что я не могла вспомнить, чем закончился вчерашний день и вернулась ли я домой, и на том, почему незнакомая женщина, цепляющаяся за мою руку, бесспорно и без запинок называет имя человека, личность которого мне не принадлежит. — Что происходит? Я в порядке, — правда, это высказывание было сомнительным, когда картинка резко закружилась, а где-то в голове сильно кольнуло. — Подожди, сейчас, — она вдруг подскакивает, роняя халат, и стушевывается, убегая к выходу. — Я позову врача. Вздыхая и непонимающе, обеспокоенно глядя на закрывающуюся дверь в нескольких метрах от себя и удаляющуюся фигуру, я снова тру глаза и невольно осознаю, что на запястье болтается белый браслет — какие обычно вешают живым пациентам со всеми нужными данными, — и что просто так я бы здесь не очутилась. В груди ноет что-то противное, что с силой сжимает легкие в своих тисках, пожалуй; паника: что если вчера на прогулке что-то случилось, из-за чего теперь я в больнице без определения личности? Что если это просто сон? Что если я сейчас всего лишь летаю в облаках дома в своей комнате? С трудом кое-как приподнимаясь и опираясь непослушными пальцами о простыни, я таки смогла приподнять себя и опираться о подушку, прикрыв глаза и глубоко, тяжело дыша, оглядела палату и вскинула руку, облупленную свежими синяками. Просто ли кажется? Мерещится? Заметные буквы на браслете вырисовываются в инициалы пациента, не в мои собственные. И все же подношу ближе к лицу и вглядываясь так, будто сейчас под моим пристальным взглядом слова расплавятся и покажут другое имя, другую фамилию, а друзья все-таки войдут в палату и со смехом спросят, понравилась ли мне шутка. Нутро гнетуще подсказывало: нет, они не придут. Иначе откуда у них деньги, чтобы устроить все это? Что происходит? Буквы сквозь расплывчатое зрение воспринимались с трудом, хоть я слишком была уверена, что мне не привиделось, отчего сердце громче зашлось ударами. Я прищурилась и перечитала наименование на своем запястье еще раз и еще: «Вильгельмина Вандом». Вилма… Вилл. Вандом. «Вилл Вандом» — имя, которым меня называют? Получается, вот почему для нее я Вилл?