Чуешь, как жжет внутри?

Сопротивление, мой друг, бесполезно, Поверь, бесполезно — мне жаль!

Лекарства перестают действовать, да и не помогали они никогда – так, лишь давали отсрочку. Никого никогда не спасали, как бы ни бились ученые всего мира. В этот раз прошли жалкие два часа затишья до новой режущей боли. Легкие горят огнем. Разумовский захлебывается кашлем, сплевывая очередную порцию бутонов отвратительного василькового цвета. Каждый раз Сергею кажется, что он выкашляет свои внутренности, но нет. Он просто задохнется от обилия остроконечных лепестков, заполнивших легкие. Цветы прорастают из самого сердца. Раньше все романтизировали соулмейтов. До появления неизвестной болезни, поражающей только их. Теперь люди надеются, что никогда не встретят Предназначенных, а если и встретят – то у них-то все сразу будет взаимно. Чем сильнее кашель у Разумовского, тем больше пушистых цветов заполняет пространство карцера. Тем больше на лепестках киноварных кровавых разводов. Птица, сидящая на тонком тюремном матраце, брошенном прямо на пол, погружает свои черные пальцы в эти обманчиво-мягкие цветы и отшвыривает их с брезгливым выражением на лице. - Ты слабак! Сережа ложится рядом, поджимая колени, стараясь стать как можно меньше. От острой боли в сердце ломит все тело, раздирает и давит легкие. В детском доме он болел бронхитом, сейчас все хуже в тысячи раз. Следующий прием лекарств только вечером. К тому времени весь пол будет покрыт голубыми бутонами безобразных полевых цветов. Очередной приступ кашля – и ладони снова полны кровавыми лепестками. Как иронично. Васильки. Доверие. - Ха, – то ли смех, то ли карканье раздается со стороны Птицы. Защита от злых духов. - Ха-ха, – определенно, смех. Надрывный, издевательский. Птица, не хранитель мой ангел, а так.., – всплывает в голове строка какого-то поэта. Как точно сказано. - Я очень зол на тебя, Сергей, – шепчет тот у самого уха. Чужие ржавые волосы лезут прямо в лицо. - Заткнись! Заткнись! Заткнись! – сдавленно кричит в ответ. Похоже, Птице мало жгучей боли, терзающей легкие. Он продолжает сводить Разумовского с ума так, что никакой дипломированный мозгоправ не поможет. - Всю жизнь ты был слабым, и вот теперь из-за какого-то жалкого мента ты убиваешь нас! – шипит он, пока Сергея скручивает от очередного приступа кашля. – Гром никогда не ответит взаимностью. Чем больше на полу небесно-синего, тем больше розового леса. Проживет ли он еще две недели до повторного слушания? До новой встречи с Игорем, если тот, конечно, придет в зал суда? Архипова была бы рада, если бы Сережа сдох как можно скорее. Она – причина, почему ему было отказано в операции, хотя адвокат Разумовского на ней настаивал. Вырезать эти полевые цветы было бы намного гуманнее. Разве что подзащитный потом станет тупым овощем, безразличным ко всему. Какое ей дело до овоща, ей нужно, чтобы Разумовский прочувствовал ту же боль, что и она. А если тот еще и безответно влюблен в кого-то… Если бы она только знала, в кого. - Тряпка! Ничтожество! – хрипит Птица, выплевывая слова прямо в лицо. - Как будто я один, – сипло выдает Сергей. Он видит, что Птица на грани. Янтарные глаза расширены, когтистые пальцы дерут горло. Из-за злобы он всегда держится дольше. Но и кашляет гораздо сильнее, с надрывом. Ладонями пытается зажать рот. Левое крыло неестественно изгибается, чтобы спрятать за длинными перьями лицо от Сережи. Но Сергей все равно видит. Видит, что руки Птицы так же полны васильков. Остроконечных. Черных. Покрытых карминово-красной кровью. Как бы Птица не винил во всем Сергея, он и сам так же сильно увяз в Игоре Громе.