***
Хруст прогибающегося матраса, жужжание вентилятора где-то рядом и мягкое шипение воды за стенкой проливаются в уши Марии долгожданным спокойствием. Напряжение в теле моментально спадает, а глаза начинают слипаться — сил хватает, только чтобы сбросить ботинки и громко, измученно вздохнуть. Она устала. Устала от невыносимой жары и сухого, спёртого воздуха, незатухающей боли в мышцах. Устала прятаться по углам, чтобы просто обнять, поцеловать и коснуться лишний раз, не боясь косых взглядов и презрения. Хочется проводить рядом друг с другом сутки напролёт, а у них не то, что пары часов — даже уверенности в завтрашнем дне нет. Они с Лаурой ведь только неопределённость и бессонные ночи на двоих делят. И этого, катастрофически не хватает, этого до ноющей боли в груди мало. На лоб приземляется прохладная, влажная ладонь, эфемерно поглаживает, спускаясь ниже, и накрывает щёку. Матрас снова скрипит, а чужие тёплые губы, прижимаются куда-то между бровями. Внутри становится на тонну-другую легче. — Опять хмуришься, — голос Лауры совсем тихий, еле слышный в шуме гудящего рынка за окном, и весь пропитан ласковым недовольством. Мария кожей ощущает, как взгляд Лукиной бегает по лицу, изучает; а потом вдруг в бок прилетает острый локоть. — Подвинься, — Лаура ложится совсем близко, укладывает голову на плечо. — Расскажешь, куда ты ходила? — подушечками пальцев начинает выводить непонятные узоры на животе блондинки. Рука Третьяковой машинально перехватывает изящную кисть, сплетая их пальцы вместе. — Давай сначала просто поваляемся так — шатенка не отвечает, лишь устраивается поудобнее, и груз на сердце Маши окончательно испаряется. Дышать вдруг становится легче, а в голову больше не лезут пугающие мысли о возможном будущем. Вот бы навечно остаться здесь. Так повседневно и обычно жаться друг к другу, не думая ни о чём, держаться за руки. Держаться друг за друга. Дышать друг другом. Лаура подарила бы Маше весь мир, но пока может отдать только себя и пообещать сделать это потом. В кармане Лауры что-то звенит, и на безымянном пальце блондинки вдруг появляется колечко с жемчужинной — то самое обещание. — Я надеюсь, оно тебе понравится. У меня есть точно такое же. — шепчет волнительно на придыхании, — Мне показалось, было бы неплохо иметь что-то общее. Парное. — у Марии внутри снова комок, снова грудную клетку распирает напряжнием. — Если не хочешь, можешь не носить, конечно. Оно недорогое, поэтому… — Спасибо, — Мария замолкает ненадолго, чтобы приподняться на локтях и посмотреть Лукиной в глаза, — спасибо, Лаура. Мне очень-очень нравиться, — и улыбается по-настоящему счастливо, вытягивая всю черноту из чужого сердца. Лаура еле сдерживается, чтобы не поцеловать её тут же. Маша целует её сама. — И ещё, Лаура, когда ты успела стать такой романтичной? — теперь локоть прилетает в бок шатенки. Марии Третьяковой шестнадцать. Вес дешёвого кольца на пальце приятно тяжелит, расползается ласковыми лучами под кожей и заполняет теплом каждую клеточку её тела. У них всё будет хорошо. Она уверенна.***
Смотреть вслед уезжающим машинам скорой помощи оказывается даже больнее, чем быть придавленной к земле многотонным катком, слушая хруст собственных костей. Больнее всего, что Марии довелось испытать за свою жизнь, если быть честной. Рука матери на плече нисколько не помогает, как и её пустые слова поддержки — она в них сама не верит. Маша же видит. Видит её жалостливый взгляд, от которого становится только противней и хуже. Она не заслуживает сочувствия. Она не заслуживает ничего, раз не смогла уберечь самое дорогое, а потом даже не взглянула на Лукину в последний раз. Мария ведь такая трусиха. Решила сохранить и отпечатать Лауру в памяти живой и счастливой, так эгоистично бросила в самый последний момент и не посмотрела. Слабачка. Марии Третьяковой всё ещё шестнадцать. Крохотный кусок алюминия кажется горит, грозится болезненной магмой затопить и выжечь дотла всё самое хорошее, что у неё было. Но даже так она готова терпеть эту нескончаемую, вечную муку до конца своей жизни, если она теперь — единственная их с Лаурой связь. Вот только Маша больше не знает, как эту самую жизнь дальше жить…***
Мария Третьякова не приходит на похороны Лауры. Родители Лукиной годами не могут понять, откуда берутся свежие цветы и небольшие подарки на могиле их дочери чуть ли не каждый день.***
Марии Третьяковой двадцать четыре. На безымянном пальце левой руки теперь блестит золотое кольцо с вкраплениями из драгоценных камней, а дома ждёт любимый супруг. Поздравления продолжают сыпаться отовсюду даже спустя несколько месяцев, каждый считает своим долгом пожелать молодой семье — любви, взаимопонимания и счастливого брака — она теперь замужем. Она же теперь правильная, как все… Вот только правильности Маша не ощущает. Лгать самой себе с каждым днём становится всё труднее, видеть, как от этого страдает её супруг, — практически невозможно. Надевать кольцо по утрам так и не входит в привычку. Марии Третьяковой двадцать четыре. Потёртое колечко из неизвестного магазинчика висит на цепочке прямо под сердцем — её она не забывает надеть никогда.***
Марии Третьяковой тридцать два. Документы на развод уже поданы, и она наконец чувствует себя нормально. Главное чтобы она смогла видеться с Олегом, который по собственному желанию решил остаться с отцом.***
Болью пронизывает неожиданно, вот только Маше себя не жалко. Она снова не смогла, снова не защитила, не уберегла от страданий. Она отвратительная мать. Мария даже не рассчитывает, что Олег сможет простить её.***
Марии Третьяковой сорок пять. Уже старенькое колечко кажется совсем невесомым, эфирным на безымянном пальце. Мария Третьякова надеется, что оно послужит путеводной звездой, металлической нитью судьбы для неё, и скоро они с Лаурой снова будут вместе…