К сожалению, мы не можем продолжить с Вами общение по данной вакансии, так как сделали выбор в пользу другого кандидата…
«Сука» Он зажигает сигарету, и дым стремительно уносится порывом ветра. Отросшие пряди мелькают перед глазами, рассекая свет фар от проезжающих машин, смятая пачка выпадает из рук и раскисает картоном и полиэтиленовой плёнкой в луже. Блондин стоит на краю тротуара. Ему опять отказали в работе, в деньгах тоже. «Ты мужик, так будь мужиком», – услышал он. С этими же словами его выгнали из дома, как только он закончил школу. Прошёл год. Двадцать четвёртое ноября, платить за аренду уже завтра. «Вот же грёбаная сука, блять» Пальцы покалывает противный холод, но блондин из принципа докуривает сигарету до ацетатного волокна фильтра и бросает окурок к раскисшей пачке. Раскачивается на носках на краю бордюра, вздрагивает и уходит прочь от дороги, быстрыми шагами удаляется от свиста колёс, который так и манит своей скоростью. Стоило только податься вперёд, и всё было бы быстро, просто… Но он сбегает, как и всегда. Дырявые кроссовки хлюпают по водянистой грязи, выстилающей дорогу к съёмной квартире. Хилая многоэтажка, как памятник человеческому муравейнику, возвышается среди таких же серых многоэтажек спального района Пекина, складываясь в лабиринт из бетона, пыли и мусора. Блондин проходит мимо банды, устроившейся на лавочках одного из подъезда. На прогнивших досках лежат фасовочные пакетики, старательно заграждаемые парой ног в чёрных колготках. Две девушки в обтягивающих мини-юбках кривят разбитые губы, одна недовольно складывает руки на обвисших грудях, словно блондин одним только взглядом покушается на её честно заработанную оплату труда. Какой это труд он знает, сам снимал ту брюнетку и выебал так, что теперь от него шарахаются все девки в округе. Пусть шарахаются, он всё равно на дух не переносит шлюх. Тем более таких короткостриженых и плоских, как она. Но других попробовать как-то не вышло. «Совсем люди поехали, парень на парня похож меньше, чем девчонка», – проносится в его голове, прежде чем он привычно пересчитывает ступеньки на лестничном пролёте. Действие настолько механическое, что он даже не осознаёт происходящее, монотонно ведя счёт. На этажах мелкая шпана рубится в телефоны, одиноко скулит выгнанная собака, какие-то соседи, судя по звукам, решили проинформировать весь дом о своей половой жизни. Но блондину всё равно, его это не касается – со своей жизнью разобраться бы. На семьдесят четвёртой ступени колено начинает ныть, и он сбавляет темп, но упорно идёт до тех пор, пока очередная волна боли не растекается по телу, оседая в ступне, и вынуждает сжать зубы до онемения челюсти. Он мысленно проклинает прошлогоднее лето, когда батя по пьяни разбил новый БМВ. Разбил машину, разбился сам и разбил ему всю ногу ниже колена. А заодно и предложения от университетов со стипендией. Отца блондину жалко особо не было, тот большую часть времени работал в гараже, любил в этой жизни только бутылку и мало что мог ему дать. А вот ноги могли дать многое, он же капитан футбольной команды. Был. И если бы не это «был», то сейчас бы блондин сидел на одной из лекций в каком-нибудь унике, зажимал фигуристую девчонку под партой, а потом закрылся бы с ней в общаге. Но все предложения от университетов тут же исчезли, как бы старательно мать ни пыталась его «пристроить» даже в задрипанную провинцию. А общий конкурс блондин не потянул. Он всё ещё забывает о противопоказаниях, после долгих лет занятий футболом сложно избавиться от привычки искать нагрузку даже в повседневных вещах. Впрочем, тот день он помнит отлично. И успешную игру, и довольные глаза матери, и гордый вид подвыпившего на радостях отца. И что дальше было тоже помнит. Скрежет колёс, операционный стол, чёрный костюм, который до этого он надевал на выпускной, и виноватое лицо мамы, когда она привела своего нового хахаля в дом. Один в один его отец, разве что этикетка на пиве сменилась. Неудивительно, что месяц спустя блондин услышал знакомое «Ты мужик или кто? Решай проблемы сам» и тонкий извиняющийся всхлип из родительской. А уже в автобусе шелест подсунутых в карман куртки купюр и пять отказов подряд от «друзей» по телефону. Ну и плевать. А даже если не плевать, то на самобичевание всё равно не было времени. Поворачивая ключ в квартире, он чувствует лёгкую тошноту. Неделю брать еду в забегаловке на остановке не лучшая затея, но помогает перебить голод, да и на сигареты и газировку остаётся. Ему терять уже нечего, можно не следить за питанием, поднабрать пластиковых бутылок и сдать в автомат за юани, накопится ещё на пару пресных лепёшек на завтрак. Блондин проходит в студийную однушку, стягивает болотную куртку и достаёт из кармана завёрнутую паровую булочку с мясом. Последний ужин под крышей должен быть достойным, в конце концов. Он не включает свет, да и зачем. Увидеть разбросанные шмотки, которые придётся пихать в рюкзак уже завтра? Или упаковки из-под лапши быстрого приготовления? Распечатанные объявления, документы и резюме застилают пол от узкого столика до кровати, но они так осточертели, что блондин даже не пытается их обойти, только скидывает мокрые кроссовки и ступает по чёрточкам иероглифов чёрных чернил: «Требуется грузчик», «Парень, до 35, подработка в ночную смену», «Фасовщик товаров, опыт работы не важен, звоните»… Блондин обзвонил всех. Обычно он успевает на набор к рабочим, но не в этот раз. Зато теперь он мужик. Занимается мужской работой, самостоятельно живёт в квартире и обеспечивает себя, за этот год и паял, и красил, и чинил, и сносил. И переспать с девчонкой успел, даже с несколькими, не только за деньги. Все одинаково тощие с коротко подстриженными тёмными волосами, но разве хоть одна сравнится с… Неважно. Точнее, не важно, сравнится ли, главное, что это девчонка. Нужно просто не вспоминать о нём. Блять, если бы это было так просто. Он думал, что переведётся в другую школу и всё пройдёт. Прекрасный план, он бы избегал проблему, и она решилась бы сама собой. Да и блондину всегда нравились девчонки и до сих пор нравятся, это было... Было и прошло. В жопу бабы тоже дают, и минет делают. И лицом они симпатичнее, и не смотрят так забито, будто он их пнёт под рёбра, хотя блондин может. День за днём он стирал из памяти этот загнанный взгляд, длинную шею с покрасневшим укусом, линии хрупкого тела, которое он прижимал к столу… Блондин вздрогнул. Воспоминания, которые он отчаянно прячет глубоко внутри, вызывают мурашки по коже. Особенно кровь на внутренней стороне бедра и то, как он хрипел от боли что дома, что в раздевалке. Если бы можно было вернуться, блондин бы и пальцем его не… Он бы не касался его, никогда, и всю команду заставил бы игнорировать нескладную фигуру, прячущуюся за трибунами на стадионе. Но они же были детьми, не понимали, что делали. Это сейчас, когда его втоптали в грязь арендодатели с вышибалами, мошенники-наниматели и районные отморозки, когда он сам побывал не в том месте и не в то время, он наконец осознал, чем занимался все те годы. Что сделал с теми, над кем издевался, что сделал с ним. Вина горчила на кончике языка ещё тогда, но сильнее был стыд. И страх. Отец не был доволен переводом в новую школу и пытался выяснить, что случилось. И у блондина тряслись поджилки от мысли, что он узнает. «Только бы этот пидор не попался ему под руку. А если он уже рассказал родителям? Ему же нравилось, стопудов нравилось, что его ебали, а теперь, когда я ушёл, смысл держать всё в секрете?» – думал он. Но когда через месяц встретился с футбольной командой и услышал новости, то в грудь словно со всего размаха ударили кулаком: – Как уехал… Блондин удивлённо уставился на знакомого, едва шевеля губами. – Да мы не сечём, – почесал затылок тот, – только скучно стало. Не на ком отработать новые приёмы, – вся команда разразилась смехом и улюлюканьем, и блондин непроизвольно сжал кулаки. – У нас тренер, кстати, сменился… Дальше он не слушал. Только мать дома спросила, почему сын такой осунувшийся, но её он не слушал тоже. В ушах звенело. Уехал. Не рассказал никому и уехал в другую страну. Так сильно хотел сбежать? Чтобы наверняка, да? «Оно к лучшему», – думает блондин, откусывая первый кусок. На секунду по телу струится позабытое тепло уюта и спокойствия, совсем как дома, где вместо просевшего матраса большая кровать, закатное солнце заливает персиковым цветом газон частного дома и его ещё не отросшие белые пряди. Но он не дома. Он здесь, в столичной многоэтажке, окна которой, словно тысячи глаз, следят за такими же многоэтажками напротив, сливающихся в рябь узора из стекла, бетона и антенн. Только проклятые синие стены сырой квартиры напоминают о чём-то знакомом, о чужой комнате из прошлого с двумя стульями и хлипким столом, где случилось так много. Сумерки неоновым пурпуром лежат на мятых простынях, огибая поджатое тело блондина. За это лето черты его лица стали чуть острее, линии тела чётче и угловатей, так что кожа обтягивала рельефные мышцы, окрепшие от чёрной работы. Колено после смен ныло нещадно, но хруст суставов в конце рабочего дня заглушал хруст купюр в руках. Да и жить как-то надо. Блондин откидывается на подушки, когда по карману джинс проносится вибрация. Он недовольно хмурится, понимая, что вряд ли это дорогая мама решила написать сыну «Как дела?». Скорее кто-то припомнил старый должок, который он не особо собирался отдавать, разве что выбитыми зубами. Открыв сообщение, он тихо хмыкает.Оплата завтра до 21:00, отсрочки не будет. Если нет денег, сдай ключи по-хорошему, обойдёмся без инцидентов
Проверять, что понимается под «инцидентами» не хочется, съезжать тоже. Блондин понятия не имеет, где достать денег. Горечь подступает к горлу пульсирующим комком. Идти не к кому, идти некуда, и блондин честно себе признаётся, что вообще не видит смысла в слащавом «идти». Все пункты назначения закрыты на неопределённый срок, а пытаться достигнуть того, что выше его сил… Разве в этом есть смысл? После той аварии он потерял всё. И иногда вспоминает, что какую-то частичку потерял ещё раньше. Телефон в руках снова вибрирует, и это заставляет прийти в себя. «Не ной», – громом проносятся слова отца, и блондин упрямо поджимает губы. Надо собраться, он и не из таких передряг выкручивался. До нужной суммы ему не хватает не так уж и много, завтра найдёт подработку и перебьётся пару дней на лепёшках. Ноги-руки есть, хоть он и похудел, но вовсе не кажется дрыщом, а для таких всегда найдётся дело. С этими мыслями он смотрит на светящийся экран, номер неизвестный. – Алло? – доносится из трубки на удивление знакомый голос. – Пинг? – вспоминает блондин. – Узнал всё-таки. Здорóво, парень. И от привычной хрипотцы сквозь усмешку на другом конце линии в груди рассыпаются искры надежды. Забыть Пинга сложно, он работал на первой смене блондина. Точнее подыскивал себе напарника для подработки на стройку, и блондину казалось, что он вышвырнет его в первый же день. Это было ожидаемо: хотя блондин выглядел старше тогдашних семнадцати, он не тянул на указанные двадцать два и навыков строителя никаких не имел. Чем подросток мог помочь сорокалетнему мужику с мышцами, холмами вздымающимися под натянувшейся майкой? К тому же, тогда ещё он сильно хромал, что сразу лишало его шансов на работу по сравнению с тридцатилетними амбалами, которые были выше блондина на голову. Но стройка – единственное место, куда его согласились взять без официального устройства. Пинг раскусил блеф с первого взгляда. По растерянным ли глазам, по неправильно вколоченным доскам или ссадинам на ладонях, но блондин нутром чуял, что Пинг догадался. До чего же он сам мог только догадываться, так это почему из всей команды Пинг всё же выбрал его в напарники. Просто нахмурил густые чёрные брови, вздёрнул подбородок и бросил «Пошли». Ну, вот он и пошёл. Пинг, весь мрачный и молчаливый, показал ему, как работать с инструментами, научил всему, что блондин знал сейчас и благодаря чему в следующем же месяце получил прибавку, а через ещё какие-то пару недель и предложение в место получше. Пинг сам посмотрел все документы, без конца щурился и поджимал тонкие губы, а потом сказал «Всё чисто» и похлопал по плечу сильными ручищами, так что блондин еле удержался на ногах. Кажется, даже морщины на суровом лице разгладились, когда Пинг увидел, что блондин заулыбался от этих слов. Он в тот же день проставился Пингу, пожал мозолистую ладонь и ушёл. По-другому блондин не умел благодарить, сказал только «Буду должен» напоследок. Но случая вернуть должок как-то не было. – Дело есть, – прокашлялся Пинг. – У друга заказ на завтра, а полкоманды слегло. Надо убрать парочку залов. Ты парень тихий, толковый, если со сваркой разобрался, то и с тряпкой справишься. Платят не то чтобы очень, но для такой работки внушительно. Чёртова судьба словно посылает блондину подарок прямо в руки. – Работать придётся быстро, нас запустят за два часа до мероприятия, потом переждём, уберём мусор после гостей и только тогда получим деньги. Я бы тебя не трогал, но друг просил помочь, ребята нужны надёжные… – До девяти успеем? – перебивает блондин. На другом конце повисает тишина. Пинг замялся на минуту, будто что-то считал. – Должны. Кажется, будто блондин не возвращает должок, а вновь берёт взаймы. Сердце делает радостный кульбит. – Во сколько там надо быть?***
Зелёный комбинезон клининговой службы висит на нём, как на вешалке. Плечи слишком широкие, штанины пришлось подвернуть, но блондин рад этой форме, как утопающий спасительному кругу. Под ногами сцена с шахматной плиткой, в руках швабра и бутылка полировочного средства. Через пару часов эти же руки будут сжимать красные сотки юаней, так что можно и потерпеть. Подготовка к мероприятию идёт полным ходом. По уже убранному залу расставляют стулья и ограждения, за спиной блондина настраивают экран и выносят часть декораций: двух огромных фиолетовых единорогов с какой-то надписью на английском, которая занимает четверть узенькой сцены. Блондин молча трёт поцарапанный пол и только глухо вздыхает: грузчики, скоты, прошлись по помытому. Он выносит мешки мусора, скребёт засохшую грязь и чёрные полосы от резины, вся команда носится с этажа на этаж, слыша указания начальства «Приберите в гримёрке», «Помогите снять занавес», «Проверьте туалеты» и почти валится с ног, когда их отпускают на перерыв. Мероприятие началось. Они сидят в маленькой комнатушке подальше от главного зала, так что едва ли можно разобрать слова выступающих. Вроде мероприятие посвящено дебюту какой-то группы, судя по звучащим песням и писку из зала, девчачьей. Фанмитинг, значит. Да, у пустой попсы фанатов хоть отбавляй. Пока есть работа у таких, как эти парни, – отпрысках гедонизма и нарциссизма – работа будет и у него. Блондин сидит, прислонившись лбом к холодной стене, и изо всех сил старается не уснуть от усталости, когда слышит стук каблуков по лакированному полу. – В главном зале разлили напитки, срочно убрать, – заявляет администратор. По комнатке проносится вздох разочарования. Пинг тихо чертыхается себе под нос, пару ребят даже не открывает глаза – настолько все вымотаны. – Я разберусь, – тут же вызывается блондин, и команда снова расслабляется. Всё же он обязан Пингу крышей над головой, глупо было бы отлынивать от работы. Он идёт в главный зал, проходя мимо столпотворения девочек-подростков. Те фоткаются около постера с всё тем же логотипом единорога, и блондин не может сдержать презрительный взгляд. На постере четыре парня и девчонка что ли. Издалека так и не различишь, он видит только худой силуэт с длинными светлыми волосами. «Вряд ли агентство позволило бы парню отращивать такую копну волос, – думает блондин. – Это же айдол-группа, они не должны быть девчонками, их должны хотеть девчонки». Про то, что его собственные выкрашенные волосы отросли настолько, что собраны в хвост, он предпочитает не вспоминать и отворачивается. Петляя меж тёмных коридоров для персонала, блондин оказывается в главном зале, и барабанные перепонки пронзает какофония звуков. Смех, визг, чавканье, хруст попкорна, биты из колонок, противный голос в микрофоне, рассказывающий про группу, – всё сразу. Назойливый шум раздражает, блондин старается абстрагироваться и идёт за администратором. Тот небрежно указывает в сторону лужи и, утыкаясь в телефон, бросает через плечо: – Как разберёшься, уходи тем же путём. Блондин становится на колени и принимается за работу, стараясь не замечать косые взгляды девчонки, сидящей на месте сбоку. «Будто сама никогда полы не драила», – бурчит он про себя, краем глаза ловя происходящее на сцене. На экране как раз мелькает нарезка репетиции группы под какую-то попсовую мелодию. Пальцы слипаются от пролитой газировки, ощущение такое, будто ладони блондина облили сиропом. К тряпке липнет песок и крошки попкорна, он с нейтральным лицом скидывает мусор в ведро, пока девчонка рядом строит недовольную рожицу и уже, кажется, готова фыркнуть, как её внимание отвлекает подруга: – Смотри, смотри, они вышли! – визжит она. – Все вышли! И Чжоу Исюань, и Ким Сонджу, и Ван Ибо! Глянь, какой красивый!.. Блондин застывает с тряпкой в руках, словно в тело вместо крови залили цемент. «Да быть не может», – думает он, переводя взгляд на сцену. На блестящем полу с шахматной плиткой, которую он полировал ещё час назад, стоит нелепо разодетая группа и ведущий в костюме. Блондин рыщет глазами по напудренным лицам, но лишь мельком видит идентичные линии подводки и блестящие от бальзама губы, расползающиеся в вежливой улыбке. «Очередная проходная сборка мальчишек с одинаково кукольными лицами, про которых забудут уже через год», – понимает он. Ведущий болтает с первыми двумя парнями, пока остальные нервно дёргают ногами и поворачиваются к, очевидно, старшим, так что лица и не разглядишь. И всё равно никто из них не похож на... Блондин прогоняет образ в голове. «Значит, послышалось», – расслабляет он плечи, когда ведущий обращается к третьему участнику. – Ибо, твоя очередь! Девчонки пищат и трясут друг друга от восторга. Внутри блондина тоже что-то трясётся. Он уже не разбирает, это кошмар или реальность, когда парень на сцене делает шаг вперёд. Одним махом он откидывает длинные светлые пряди и растягивает подкрашенные губы в игривой улыбке: – Всем привет, я рэпер, танцор и макнэ Ван Ибо. Каждое слово въедается в мозг. Блондин ошарашенно хлопает глазами, не в силах поверить в происходящее. Звук из колонок сотрясает душное помещение и отдаёт дрожью в груди, которая вздымается неровными вздохами, словно он пробежал пять кругов по стадиону и вот-вот должен будет выйти на поле для финальной игры. К онемевшим пальцам клеится тряпка, пропитанная химией и липким сахаром, совсем как человек, который неожиданно становится центром водоворота бликов, неона и тонкого писка. Блондин всматривается в изменившиеся черты, но понимает – это он. Ван Ибо. Его самый большой секрет, самое сильное желание, страшный кошмар и светлая фантазия. Мальчик, который когда-то валялся в пыли асфальта под ногами блондина, сейчас ярко улыбается со сцены толпе фанаток, скользит взглядом по залу, но даже не замечает блондина, хотя ещё несколько лет назад прятался за колоннами школы, лишь бы быть ближе. Как же быстро жизнь поменяла их местами… – Ты закончил? Блондин запоздало видит серое лицо администратора, в руках которого зажат телефон с очередным входящим вызовом. Он поспешно кидает тряпку в ведро и топчется на месте. – Я… может, тут останусь? На случай, если снова что-то случится, – бормочет блондин. Администратор только странно косится в его сторону, но через секунду его отвлекает звонок, и он рассеянно кивает. Ему явно нет дела ни до блондина, ни до происходящего на сцене. А блондин смотрит, во все глаза. Кажется, что мероприятие тянется несколько часов, хотя на самом деле прошло минут двадцать. Бестолковый ведущий, уже спарившийся в тесном костюме, объявляет конкурсы один глупее другого, но блондин пропускает чужие слова мимо ушей. Его внимание сосредоточено на худой фигуре парня посередине, в чёрных джинсах и лёгкой кофте. Ибо светится, как новогодняя лампочка. Весь такой уверенный, немного дерзкий на публике, совершенно бесстыдно лезет к участникам группы, подлизывается к фанаткам, нахально откидывает залитые лаком волосы со лба и чуть ведёт подкрашенной бровью, откровенно заигрывая с парнями из группы. Он такой уверенный и распущенный, что блондину сложно связать образ Ибо из прошлого, перед которым он в каждом сне сотни раз вставал на колени и извинялся, и этого Ибо – знающего, что все взгляды направлены в его сторону, и пользующегося этим преимуществом. Ибо, который, наверно, может получить всё, что захочет. Которому вряд ли нужны извинения от уборщика в зелёном костюме, пропитанном потом и сладким запахом газировки. Может, только если посмеяться после с новыми друзьями, как когда-то делал сам блондин. Чтобы отомстить. Блондин видит, как сильно Ибо изменился. Не смотрит забито, не стесняется, а наоборот. Шутит, улыбается, обнимает… девчонок обнимает, прижимает к себе. Бестолковые фанатки пищом лезут ему под руки, и от этого блондин чувствует подступающую тошноту. Хотя, может, и из-за голода, он не уверен. «Но ведь надо радоваться, – убеждает себя он. – Несмотря на всё, что было, Ибо… нормальный». Даже больше, Ибо теперь звезда. На коротком интервью он рассказывает про себя и упоминает, что боится темноты. Сложно сказать, говорит ли Ибо правду или это элемент шоу, совсем как откровение всей группы перед родителями, больше напоминающее финальную сцену из театральной постановки, чем настоящие эмоции. Особенно когда минуту спустя парни уже улыбаются и поют попсовую песню, глупую и бессмысленную. Но блондину всё равно, он слушает до конца, запоминает дурацкое название группы «UNIQ» и следит за Ибо, как тот плавно выгибается в танце и завораживает движениями. Неудивительно, что он любимчик фанатов. Музыка обрывается, слышатся прощальные слова, и блондин приходит в себя. Торопливые гости уже толпятся у выхода из зала, на сиденьях остаются крошки от чипсов, пустые бутылки и упаковки из-под снэков. Он вспоминает, зачем здесь, и нервно дёргает бровью. Он всего лишь уборщик. Блондин пятится к стене и ждёт, пока из зала не выведут последних сумасшедших фанаток, которые пытались пробраться за кулисы. Сам он старается даже не приближаться к той части зала, где скрылась знакомая фигура. Стыд липким холодком карабкается по позвонкам, пробираясь под кожу. Что Ибо скажет, если заметит его? Обматерит? Промолчит? Он вообще его узнает? «Ну уж нет, – решает блондин, – лучше нам даже не видеться». Поэтому он мнётся, когда Пинг просит помочь с мусором в гримёрках, и вместо этого предлагает оставить его убрать сцену и банкетный зал. Пинг не задаёт лишних вопросов, смотрит пару секунд в просящие глаза блондина и коротко кивает. Блондину кажется, что и на этот раз Пинг его понимает без слов, но ничего не говорит и тянется к тележке для уборки. Шаг за шагом он продвигается вдоль опустевших рядов и старается как можно скорее расправиться с залом, будто боясь, что группа вернётся на сцену. Перед глазами всё ещё мерцают отдельные вспышки света, в нос бьёт душный запах пыли и смеси разных духов, от которой кружится голова. Блондину просто хочется быстрее убраться отсюда. Он наспех складывает мусор в два огромных пакета и направляется в банкетный зал, стараясь забыть о произошедшем и оставить сегодняшнюю встречу позади. Только он не уверен, сможет ли забыть эту улыбку. Может, теперь по ночам вместо заплаканного лица он будет видеть её. После перевода в новую школу с каждым днём случившееся всё чётче отражалось в сознании, будто это произошло под дурью и мозг медленно восстанавливал пробелы, собирая пазл из разных воспоминаний, внимательно приглядываясь к каждой детали. Звук расстёгивающейся молнии, испуганные глаза, всхлип… Блондин не знал, что, убежав от источника проблемы, нельзя убежать от её сути. Он стал просыпаться по ночам от собственных хрипов, ощущения были такие, словно грудь придавили раскалённым железом. Лоб покрывался бисеринками пота, и в один день блондин больше не мог противиться снам и верить в самообман. Он признался, хотя бы себе, немо шевеля губами: они, два парня, занимались сексом. Как геи. Даже не так, он трахал Ибо, пока тот сжимался в комок от боли и напряжения. Трахал жёстко, несмотря на жалостливые всхлипы и протесты. Первый прижимал запястья к пояснице, первый стягивал брюки и тянулся к собственным, первый кончал и отстранялся, отбрасывая расслабленное тело, словно куклу. Он не знал, что это будет преследовать его во снах так долго. Он не знал, что будет делать, если Ибо расскажет. Он знал только, что отец убьёт его, если узнает. Что Ибо грязный педик, которому должно быть всё равно. Не может не быть, или у таких есть так много вариантов, с кем бы переспать? Но кошмары не прекращались. Блондин метался по вымокшим простыням и наутро не мог вспомнить, спал ли вообще. Забыться помогали только тренировки на износ: вина, словно паразит, проедала в нём дыру, вгрызалась в каждый нерв и жгла лёгкие, щипала глаза, пока блондин в истерике не понял, что наделал. Это был не секс, это было насилие. Спустя два года ему уже не снились кошмары, не снились и страшные воспоминания о крови и сиплых вздохах. Горечь осознания тенью залегла под глазами, отпечаталась в голове, словно программный код. Но что он мог сделать? Мог ли он сделать хоть что-то? Ничто не поможет вернуться назад, уже никто не сотрёт дорожки слёз на подростковых щеках. Эти слёзы противными осколками въелись болью в висках, дрожат прозрачными каплями на рёбрах и сыплются звоном хрусталя в ушах. Их исток никогда не иссохнет. Блондин даже не замечает, что водит тряпкой по одному столу уже больше пяти минут, и когда приходит в себя, то до него доносится звук приближающихся голосов: – Ибо, ты видел, как на тебя залипла та красоточка? – На него вообще залипают только красоточки… – Да он просто сам красоточка, посмотрите на его причёску! – весело смеются парни, и блондин слышит среди множества голосов его. Он вжимает голову в плечи и быстро отворачивается от источника звука, принимаясь вытирать стол ещё усерднее. – Всё, ребята, не трогайте Ибо, – раздаётся серьёзный тон менеджера. – Он сегодня хорошо держался, компания будет довольна. Кстати, звонил твой, эм… клиент. Он в командировке. Считай, у тебя небольшой отпуск на пару дней. Блондин чуть поворачивает голову и видит, как парни весело хмыкают и переглядываются с хищными улыбками. – Звонил твой клиент, соска, сказал, что можешь отдохнуть пару дней? – тянет самый смазливый из них и льнёт к Ибо, почти целуя в скулу. Блондин тут же упирается взглядом обратно в стол. – Ты же отдохнёшь с нами, да, Ибо? – Отстань от него, Сонджу, – слышится голос старшего, – возьми чего выпить, есть повод отпраздновать. Через пару секунд один парень возвращается с бутылкой шампанского. Пробка вылетает со звонким хлопком, блондин слышит, как вспенившаяся жидкость выплёскивается на пол, чуть косится в сторону парней и видит, что полбутылки вылилось в лужу, заливая кофту и джинсы Ибо. – Чёрт, – ругается он. – Есть у кого салфетка? Блондин склоняется над отполированным до блеска столиком ещё ниже. – Эй, парень, – зовёт менеджер, – дай что-нибудь вытереться. – Тут пол залило, уж прости, – раздаётся другой голос. Блондин с ужасом понимает, что это ему. Он напрягается всем телом, салфетки и полотенца лежат в тележке позади, но он не может набраться смелости, чтобы обернуться. – Эй, ты слышишь? Глухой? Чья-то рука жёстко хватает за плечо, и блондин даже не успевает одёрнуться, как его с силой разворачивают. Тело пробирает озноб, и он испуганно опускает голову. – Сонджу! – по голосу слышно, что Ибо улыбается. Пульс подскакивает в секунду. – Оставь, не лезь ты… к нему… Внезапное молчание тонким писком звенит в ушах. Блондин робко поднимает взгляд исподлобья и видит, как улыбка Ибо тает на глазах. Паника хищным зверем таится в груди, впиваясь в нутро острыми когтями. Ибо стоит, как статуя, и не шевелится. По лицу пробегает судорога боли – нежные черты искажаются, брови мелкой дрожью поднимаются вверх. Блондин по глазам видит, как в голове Ибо каруселью проносятся воспоминания: он бьёт его в живот и смеётся с друзьями, валит на асфальт и сжимает промежность, прижимает к кафельному полу душевой и дрочит на оголённые ягодицы, раздвигает их, грубо толкаясь внутрь у Ибо в комнате. Он не может смотреть на эту гамму эмоций, на знакомый забитый взгляд и поджавшиеся побледневшие губы, и в панике отворачивается, не понимая, что чувствует сам. А потом делает то, что умеет. Он снова сбегает. Спотыкаясь, блондин идёт прочь, толкает тяжёлую дверь банкетного зала и сбитыми шагами направляется к тесной комнатке с вещами у выхода. Истерично перебирает брошенные вещи, слыша хриплый голос Пинга: – Стой, куда ты? Оплата только после… – Оставь мою долю себе, возвращаю должок, – обрывает блондин и, схватив куртку, скрывается за дверью. Ветер колким порывом пробирает до костей, машины несутся по мокрому асфальту. Блондин быстро спускается по ступенькам здания, забыв, что он всё ещё в зелёном комбинезоне, что ему нечем платить за квартиру, что колено уже звенит от нагрузки. Плевать. Он идёт по залитой дождём дороге и срывается на бег. Капли впитываются в лёгкую ткань, ноги сами несут его по незнакомым переулкам, утопающим в холодных струях воды, щедро льющихся с тусклого неба бурным потоком. Плевать, на всё плевать. Лишь бы дальше, лишь бы не слышать, лишь бы скрыться от этих удивлённых глаз, полных отчаяния. «Он помнит, он всё помнит», – понимает блондин. Ни группа, ни успех не стёрли из памяти то, что сам блондин видел в ночной тьме. «А если он помнит, то разве мог, разве он мог… Разве такое вообще прощают?». Он не знает, сколько бежит, на сколько ещё хватит годами вытренированной выносливости спортсмена, пока не вваливается в какую-то дешёвую забегаловку, ловя воздух раскрытым ртом. Посиневшие губы дрожат от холода, но блондин не чувствует, ничего не чувствует кроме жжения в груди совсем не от бега. В голове водоворот мыслей, но он не может сфокусироваться ни на одной из них. – Вам помочь? – слышит он испуганный голос повара, и горькая усмешка вырывается сама собой. Ничто не поможет вернуть прошлое. Повар пыхтит, суетится, протягивает блондину стакан воды, но тот безразлично отодвигает его руку и, переведя дыхание, выходит за дверь, подставляя лицо под капли дождя. Они стекают по шее, сливаются в струйки и заливаются за шиворот, тяжелят взмокшие пряди, но не способны смыть едкое чувство стыда и сожаления, слившееся с ним, как воспоминания о тех встречах. Этого никто не изменит. Это то, с чем ему придётся жить. Блондин петляет по городу не один час, пока не видит знакомую станцию метро. Пассажиры опасливо таращатся на вымокшего до нитки парня, но блондин смотрит ровно перед собой, и в его глазах горит буря эмоций. Страх, ненависть, сожаление, печаль, горечь – всё смешивается в единый комок, когда он хлопает дверью квартиры. Бесполезный, он такой бесполезный, ненужный, никому в этом огромном городе, даже в родном доме. Он ничего не достиг и бесконечно устал притворяться, что справляется хоть с чем-то в этой грёбаной жизни. Он так слаб, так беспомощно слаб, что снова сбежал. Он скидывает вымокший комбинезон, когда по комнате проносится глухой стук. Блондин растерянно хлопает глазами, прежде чем понимает, что стучат в дверь. Он смотрит на часы – полдесятого. Словно в подтверждении опасений, из-за двери доносится скрипучий голос: – Парень, я предупреждал. Как в прошлый раз отсрочку не дам, открывай по-хорошему. Блондин кусает потрескавшиеся губы и наспех вытирается полотенцем. Тянется к джинсам с футболкой, попутно пихая в рюкзак оставшиеся вещи. Нужно сваливать. Если придёт полиция… А что, собственно, будет? Стук стихает. Из квартиры на восьмом этаже доносится тихий смех и срывающийся голос. Истерика накатывает волнами. Разве блондину может быть хуже? «Куда ещё хуже?» – хочет спросить он. Семья отвернулась, личная жизнь не сложилась, да даже карьера в спорте полетела к чёрту вместе с друзьями. Постоянной работы нет, денег едва хватает на маленькую комнатушку и скромную жизнь. Разве неправильно было бы сдаться? Вдруг по комнате разносится противное трещание. Звонят в дверь. Боль в колене забывается мгновенно, и блондин срывается с места. Уже плевать, кто именно стоит за дверью: полиция ли, хозяин квартиры, его вышибала. Неважно, как они отреагируют на худощавого парня, которого трясёт от эмоций, от усталости, от мыслей о прошлом – всё становится неважно. Блондин только хочет, чтобы это наконец-то закончилось, чтобы можно было отвлечься на боль от побоев или наручников. Чтобы можно было не думать, где провести эту ночь и как найти новое место на стройке. Не глядя в глазок он дёргает ручку, и дверь распахивается настежь с жалостливым скрипом проржавевших петель. С секунду он смотрит на до боли знакомый профиль. От неожиданности блондин застывает на месте, только рука медленно сползает с расшатанной ручки, с глухим звуком шлёпаясь о джинсу, когда глаза с иссиня-чёрной подводкой напротив ловят его взгляд. Ибо стоит на лестничной площадке со спортивной сумкой наперевес и молчит. Смотрит в ответ. Тёмная радужка не выражает ни гнев, ни сожаление, ни азарт, словно на блондина смотрит бездонная пустота расширившихся зрачков и ничего больше. По телу бегут мурашки, собираясь сгустком дрожи в солнечном сплетении. Кто его сдал? Узнать контактную информацию несложно, особенно за взятку, только зачем? Блондин косится на синюю сумку и прикидывает, что в такую вполне вместится бита. Это бы объяснило, что Ибо делает у двери его квартиры поздно вечером. Блондин нервно сглатывает от накативших мыслей. Он не боится, рано или поздно кто-то должен был его найти и отомстить. И по иронии им оказался тот, кто заслуживает это право больше всех остальных. Поэтому, когда спустя секунду Ибо делает ленивый шаг вперёд, блондин смиренно пятится от двери. – Зачем ты здесь? – слова неприятно режут горло, но напряжённое молчание становится невыносимым. Хриплый голос разрезает затянувшуюся тишину. Блондин отступает мелкими шажками, шаркая по полу с разбросанными бумажками, пока Ибо уверенно проходит внутрь. Нельзя не заметить, что он изменился. Перед блондином больше не подросток с нежным, словно нераспустившийся пион, лицом. Взгляд утратил былую растерянность, сверкая металлическим блеском непонятной решимости. Залитые лаком выкрашенные пряди торчат в разные стороны, подчёркивая волевой подбородок и острый выступ кадыка. Ибо стал выше, почти сровнявшись с блондином ростом. Некогда тонкая фигура заметно окрепла, не утратив изящных изгибов спины и талии танцора, что источает ауру твёрдости, от которой внутренности блондина скручивает крепким узлом. Ибо молча проходит внутрь и неторопливо оглядывает маленькую комнатку. Блондин отходит настолько, что ноги сталкиваются с кроватью, и он едва не падает. Не зная, что делать дальше, блондин тупо таращится на синюю спортивную сумку, которую так крепко сжимают чужие ладони, когда слышит: – Нет, это ты зачем здесь? Блондин поднимает взгляд, как некогда гордый хищник, сейчас забитый своей же жертвой. Голос Ибо неожиданно низкий, глубокий. Он хмурится, меж бровей залегла неглубокая складка, а чёрная подводка придаёт глазам угрожающий вид. – Что ты здесь делаешь? – выплёвывает он, и жилка на виске заходится в сбитом ритме. – Что ты делал на фанмитинге? Ибо повышает голос, его грудь тяжело вздымается и опадает, пока едва сдерживаемый тон не срывается на крик: – Ты, капитан футбольной команды, гроза школы, что ты делаешь среди этого шлака?! Ибо обводит руками вокруг, и блондин провожает это действие взглядом: склад банок возле кровати, остатки еды на одноразовой посуде, пара скинутых маек в углу и беспорядочно разбросанные бумаги, провода, кружки и полиэтиленовые обёртки. Ему самому противно от того, как это выглядит со стороны, и он невольно морщится, прежде чем опускает голову. – Ты пришёл избить меня? – зачем-то спрашивает блондин. Не то что слова Ибо что-то изменят, но ему больше нечего сказать. Ибо молча смотрит в ответ. – Просто скажи, чего ты хочешь, и уходи, – умоляет блондин и жмурится, не в силах вынести взгляд потемневших глаз. – Чего я хочу… – тянет Ибо, вновь смотря пустыми глазами. – Мне ничего не надо от того, кто даже за квартиру не может заплатить. Ибо стоит, не шевелясь. На лице не отражается ни одна эмоция, словно идеально ровные черты были вырезаны из камня. – Лучше скажи, что ты хочешь от меня? – в его голос прокрадываются нотки напряжения. – Тебе было мало? Пришёл повидать свою сучку, а может, и выебать, если получится? Он говорит это так просто, что блондину жутко. Как будто Ибо не впервые произносит такие слова и это стало привычкой. – Я не знал, что ты там будешь, – беспомощно мямлит блондин. – Не лги, мне прекрасно известно, что стафф имеет доступ ко всему комплексу и может делать за закрытыми дверями, что вздумается. Хотел затащить в подсобку и провернуть всё, как раньше? Блондин испуганно вскидывает взгляд. Кажется, что Ибо совершенно безразлично, будто он не понимает, о чём говорит. – Ибо, я честно… – блондин мнётся, не зная, что сказать. – Я не хотел. И больше к тебе не приближусь, клянусь. Он видит ядовитую усмешку. – Значит, я тебе… не нужен? – усмехается Ибо. – Но я совсем не против. Такой реакции блондин не ожидал. Ибо подходит к столу, смахивает разбросанный мусор и плавно наклоняется, укладываясь грудью на ровную поверхность, совсем как… – Давай, – шепчут подрагивающие губы, – сделай это, как тогда, ты же хочешь. Знаешь, я привык. Ты был моим не самым жёстким любовником. Блондин ошарашенно хлопает глазами, глядя, как Ибо разводит ноги шире и прогибается в спине, отставляя задницу. – У меня много опыта, – продолжает он, – я не против. А даже если против, то ты не спросишь же, так? Раньше не спрашивал. Когда меня берут сразу несколько, они тоже не спрашивают. Когда пускают в группе по кругу, когда заключают контракты с извращенцами… Не бойся, никто не узнает. Со мной это делали слишком многие, я умею хранить секреты. – К-какой контракт, Ибо, – только и может выдавить блондин, – тебе же семнадцать всего, ты несовершеннолетний даже… – Вот именно. На меня есть спрос, – ухмыляется Ибо, и эта ухмылка печальнее тысячи слёз. – Знаешь, сколько извращенцев хотят мальчика помоложе? Блондин замирает в шоке. Мысли не укладываются в голове: разве можно продать человека против его воли? Разве Ибо был согласен? Мать твою, как после всего случившегося Ибо может быть согласен… Блондин смотрит на Ибо и не делает ни шага навстречу. Худые руки безвольно лежат на столе, чёрные глаза сверкают лихорадочным блеском, но, несмотря на показную уверенность, Ибо слегка трясёт. – Давай же, – он облизывает губы, жадно впиваясь взглядом в застывшего блондина. Тот ошарашенно смотрит на происходящее. – Ибо, я не могу, – едва слышно шепчет блондин. – Тогда я сам. Ибо рывком встаёт со стола, его зрачки горят адским пламенем, как у самого дьявола, и он толкает блондина на кровать, окидывая внимательным взглядом. Блондин не знает, что делать. Он видит, как Ибо рывком стаскивает с себя одежду, как чёрная кожанка летит куда-то на пол, как следом в кучу падает байка с майкой, пялится на рельефный пресс, тонкие изгибы талии и плеч. На то, как Ибо встряхивает головой, откидывая волосы, оголяет длинную шею. Как седлает его бёдра и задирает край футболки, оглаживая плоский живот. Как прослеживает это действие глазами с чёрной подводкой, двигает своими… Своими, мать его, гибкими бёдрами, проходясь прямо по ширинке джинс. Он научился этому у ребят из группы? Или у тех извращенцев? Блондин даже не знает, есть ли у Ибо кто-то ещё и сколько вообще было, но… С ними он делает то же самое? Вопросы вылетают из головы, когда он встречается с Ибо взглядом. Решительным, дерзким, горьким на вкус, от него ком подступает к горлу и не даёт дышать. Ибо дёргает пряжку ремня, облизывая губы цвета острого перца, но блондин знает: эта самая пряжка сейчас стискивает глотку, из которой не вырывается ни звука, даже когда с него стаскивают джинсы и оголённую кожу щекочет сумеречная прохлада. Блондин только мелко вздрагивает, стоит Ибо провести тёплыми кончиками пальцев по низу живота совсем рядом с резинкой белья, бесстыдно дразня закушенной губой, подаваясь бёдрами, от движений которых тысяча мурашек собирается в паху потоками сладкой волны. Чужая решительность возбуждает, но блондин не владеет своим телом. Его словно парализовало: он лежит не двигаясь, во все глаза следит за тем, как Ибо цепляет край белья, смотрит на него с вызовом и запускает руку под тонкую ткань, обхватывая напряжённую плоть. А потом улыбается уголками губ, довольный произведённым эффектом, хищно смотрит вниз на распластавшегося по кровати блондина, который вмиг теряет былую решимость. Разве раньше было не наоборот? Разве не он стаскивал одежду с Ибо, пока тот безвольно лежал на столе? Только при этом он никогда не осмеливался смотреть в карие глаза и теперь понимает почему: пропал бы окончательно и бесповоротно, утонул бы в глубине зрачка, обрамляемой бахромой ресниц, тлеющим огнём радужки и чем-то ещё, отчего сердце блондина пробивает дрожь. Ибо ритмично покачивается на его паху, обводя пальцами покрасневшую головку, и видно, как ему это нравится. Нравится чувствовать себя желанным, нравится заводить плавными движениями, нравится наблюдать за ошарашенным блондином, за поджимающимися мышцами живота и томным дыханием. «Или же это всё спектакль, разыгранное шоу. Теперь это часть его работы, часть его жизни», – мелькает в голове. Ибо напряжённо хмурится, тонкие брови едва подрагивают, и он жадно прикусывает губы. Его движения становятся всё несдержаннее, он нетерпеливо стаскивает с блондина бельё, избавляется от остатков одежды и льнёт кожа к коже. Блондин не пытается сопротивляться, позволяя Ибо делать всё, что тот захочет. Он видит, как у него стоит, хочет провести рукой по гладкой белой коже и порозовевшей мошонке и запоздало стесняется собственного треугольника тёмных волос, идущего от пупка к паху. Но в следующую же секунду забывает обо всём, когда Ибо вновь опускается на его бёдра, так, что член блондина оказывается ровно между упругих ягодиц. Ибо начинает плавно двигаться, всхлипывая от предвкушения, облизывает пальцы и торопливо заносит руку за спину, тихо охая, когда смоченный палец обводит ещё тугое колечко мышц. Он растягивает себя, приоткрыв пухлые губы, скользя меж ними красным языком, так что блондин не может отвести взгляд от напряжённого лица. На лбу образуется пара складок, Ибо жмурится, чуть поскуливая от ощущений, и, когда внутри свободно двигаются уже три пальца, опускает руку ниже, обхватывая член блондина, медленно надрачивает. А потом направляет в растянутое отверстие, придерживая кулаком. Член входит с трудом, блондин даже представить не может, как раньше они делали это без подготовки. Ибо задерживает дыхание, медленно опускаясь на покрасневшую плоть, и упирается рукой о грудь блондина. Его ладонь тёплая, сжимается в кулак от чувства заполненности, и блондин сам не замечает, что не дышит, пока Ибо не принимает его в себя полностью. Он неуверенно ёрзает на бёдрах, сжимаясь на члене так плотно, что блондин выдыхает с тихим стоном и сам не замечает, как его ладони оказываются на чужой талии. Ибо тут же ловит это движение и, смотря прямо в глаза, начинает двигаться. Блондин не отдаёт отчёт действиям, руки рефлекторно сжимаются крепче, а бёдра подаются вверх, помогая Ибо насадиться глубже. Тот сдавленно стонет, прикрыв глаза, и блондин молча наблюдает, как тело над ним вздрагивает от каждого толчка, как чужая грудь всё чаще вздымается от тяжёлого дыхания вперемешку со всхлипами, отзывающимися эхом от голых стен. Ибо ускоряет темп, прогибаясь в спине, отчего тонкие рёбра проступают сквозь кожу, и блондин обводит их большим пальцем, едва ощутимо ведёт грубыми ладонями по изгибам талии, спускаясь к бёдрам. Он не замечает, как собственные лёгкие начинает жечь от частых вздохов, он видит только порозовевшие щёки, подёрнуты дымкой экстаза глаза, в уголках которых скопилась пара слезинок, и не может сфокусироваться ни на чём другом. Влажный язык скользит меж пухлых губ, Ибо не выдерживает и опирается ладонями о впалый живот с напрягшимся прессом, наклоняется вперёд, скрывая лицо за прядями длинных волос, и в следующий миг движения бёдер становятся ещё гибче. Толчки такие резкие, что блондин слышит шлепки голой кожи. Ибо двигается в собственном ритме, и это зрелище отпечатывается в памяти блондина чёткой картинкой. Ибо стонет, вздрагивает от удовольствия, почти выпуская его член и снова вбирая до основания, и этого становится достаточно. Блондин смотрит, как Ибо доводит до пика и его, и себя, наслаждение проносится сладкими волнами по телу, и он кончает от ощущений, слыша надрывной стон и чувствуя, как на живот выплёскивается тёплое семя. Он прогибается в спине и прикрывает глаза от накрывающего оргазма, пока Ибо утомлённо опускает голову и едва успевает выставить руку, чтобы не припасть грудью к блондину. Он склоняется ещё ниже, будто вот-вот упадёт от бессилия, и блондин словно просыпается ото сна. Резко подминает Ибо под себя, наваливаясь всем весом, входит в расслабленное тело ещё глубже, отчего Ибо изумлённо ахает и распахивает глаза. Волосы спутались на подушке, макияж чуть смазан от слёз, по виску течёт бисеринка пота, а губы… Губы искусаны так, что потеряли чёткий контур и раскраснелись от прилившейся крови. Блондин не выдерживает и смахивает взмокшие прядки со лба, проводит тыльной стороной ладони по тонким линиям лица, спускаясь к губам, большим пальцем цепляет нижнюю, оттягивая, заглядывает в глаза и застывает. Ибо смотрит с испугом, будто только что осознал, что сделал. Он не брыкается, не пытается выбраться из-под сильного тела, а лежит, раскинув руки в стороны от головы, и не шевелит ни одним мускулом. Скользит взглядом по лицу блондина и задерживается на приоткрытых губах. Его тело такое разгорячённое и разморенное от секса, что блондин наклоняется ниже. Ибо зачарованно тянется навстречу, но, когда чувствует на губах чужое дыхание, отворачивается, сжав зубы: – Меня не целуют, когда трахают. – Идиот, – шипит блондин, разворачивая Ибо за подбородок, и, прежде чем тот успевает вырваться из жёсткой хватки, впивается в его губы. Они неумело сталкиваются зубами, губы щипает от сильных укусов, но блондин только крепче сжимает пальцы, не позволяя отстраниться. Он должен хотя бы раз попробовать, каково это – чувствовать его губы на своих, прикусывать мягкую кожу, ощущать влажный язык, который может доставить столько удовольствия. Он хочет хотя бы раз попытаться доставить удовольствие сам. Блондин помнит, что должен Ибо первый поцелуй. Ибо упирается ладонями в крепкие плечи, но не отпихивает, а скорее не даёт прижаться ещё ближе. Блондин накрывает его своим телом, льнёт к худой талии, пока Ибо змеёй извивается на простынях и беспорядочно трясёт головой в попытке вырваться. Отчаявшись, он царапает спину, бьёт руками, дёргает угловатыми коленками, стараясь ударить, и когда боль от ногтей становится невыносимой, блондин замечает, что Ибо стучит кулаками всё слабее, пока и вовсе не застывает, больно прикусив за губу. Постепенно цепкие пальцы расслабляются и уже не скребут по спине, а слабо скользят по лопаткам, обводя контур мышц. Блондин чувствует, как напряжение покидает тело под ним, как Ибо тянется ладонями к его шее, запускает руку в волосы, сжимает выкрашенные пряди, прижимая к себе, пытаясь быть ближе, и… мягко поддаётся напору, сплетая их языки, обводя контур губ, и сам отвечает на поцелуй. Блондин чувствует, как он дрожит всем телом, и только спустя минуту понимает, что Ибо плачет. – Почему, почему, – едва слышно шепчет он, отстраняясь на секунды и снова припадая к губам, – почему ты ушёл? Мы могли быть вместе, могли поговорить, почему? Этот голос, этот вопрос становятся центром всего. Блондин целует отчаяннее, ведёт подушечками пальцев по скуле, вытирая слёзы. Все мысли сливаются в «Потому что…», оставляя фразу незавершённой. Он обнимает Ибо за плечи, не произнося ни звука. Чувствуя, как тело в руках трясётся от всхлипов, он не замечает, что собственные слёзы рисуют две тонких линии на впалых щеках, только прижимает Ибо к себе всё сильнее, боясь, что если отпустит, то Ибо сбежит, совсем как раньше. Совсем как он сам когда-то. Вкладывая в слова все накопившиеся сожаления, всю боль, которую чувствовал и причинил сам, он тихо шепчет: – Прости… Это единственное, что он может сказать. Они не знают, сколько проходит времени, только вечерние сумерки сменяются чёрным небом. И хотя в наступившей темноте невозможно увидеть даже собственные пальцы на вытянутой руке, это не мешает двоим людям, что сейчас лежат на просевшей кровати и неотрывно смотрят друг на друга. Ибо аккуратно водит пальцами по грубым линиям шеи и плеч, гладит ключицы, едва касаясь кожи. Раньше блондин не мог даже подумать, что лёгкие касания – это так приятно. Он мерно дышит, скользя взглядом по изящной фигуре, словно Ибо сошёл с одной из тех картин, которые он когда-то видел в учебнике, где голые тела молодых людей едва прикрывали шёлковые простыни. Его квартира вряд ли подходит для декораций, как и мятое одеяло с просевшим матрасом, но Ибо прекрасен даже так, едва освещённый одинокими звёздами через приоткрытое окно. – Тебе завтра… Надо куда-нибудь? – голос дрожит то ли от ноябрьской прохлады, то ли от волнения. Ибо на секунду напрягается, чуть одёргивая руку, а после грустно улыбается, совсем как в школе, и мотает головой. – А ты, – блондин немного мнётся, кусая губы, и смотрит прямо в глаза напротив, – ты можешь остаться? Пухлые губы чуть приоткрываются от удивления, и блондин поспешно добавляет: – На эту ночь, только на эту ночь. А дальше… меня выселят, но если хочешь… – Я отдал владельцу нужную сумму, – быстро вставляет Ибо. – И я останусь. Эмоции потоком рвутся наружу, и блондин может только закрыть глаза, чтобы они не захлестнули его целиком. Рука растерянно скользит по простыням, блондин хочет спрятать лицо в изгибе локтя, потому что Ибо, такой доверчивый и уверенный, не может так просто простить его, не должен. Блондин едва справляется с желанием вмазать себе пощёчину вместо него, как его пальцы бережно перехватывают и укладывают на тонкую талию. Мышцы спины под ладонью напрягаются, и блондин чувствует, как к нему тянутся всем телом и что-то мягкое касается щеки. Ибо слабо целует его, укладываясь совсем близко, и сворачивается в клубок. – А дальше?.. – тихо спрашивает он. Веки блондина вздрагивают, и он поднимает взгляд, решаясь. – Я не брошу тебя, Ибо. Он не знает как, но они снова льнут друг к другу. Сначала неуверенно и робко, на этот раз без порыва страсти, мельком отслеживая реакцию на любое касание, смелея всё больше. Блондин ведёт ладонями от плеч к бёдрам, скользя ниже, пока не подхватывает под колени и поднимает. Ибо обнимает его талию лодыжками, испуганно жмётся к груди, и блондин твёрдым шагом несёт его в ванную, словно Ибо легче пушинки. Когда тёплая вода струится по ним, капая с носа, Ибо первый тянется за поцелуем, вставая на цыпочки. Это безумие. Два тела переплетаются в страстном танце, стараясь быть теснее, ближе, чтобы чужой запах проник под кожу, чтобы собственный слился с линией скул и шеи, пока по ним скользят губы. Блондин расплетает намокшие волосы, заправляет пряди Ибо за ушко и тянет к себе для нового поцелуя. Их руки судорожно цепляются за спины друг друга, боясь отпустить, будто если разомкнут объятия, то человек напротив исчезнет, растворится, как дым, иллюзия, сладкий кошмар, оставив после себя скребущие осколки в груди и боль, бесконечную, ноющую. Ибо аккуратно разворачивается, упираясь руками в кафельную плитку с каплями воды, и прогибается в спине, когда лопатки гладят мозолистые руки. Блондин ласково оттягивает ягодицы и плавно входит в ещё растянутое отверстие. Ибо только едва заметно дёргается под ним, но в следующую секунду расслабляется, чувствуя чужое дыхание на затылке. Блондин упирается лбом в его плечо, целуя, и входит до упора, заставляя Ибо ахнуть, когда член проходится по нужной точке. Они наслаждаются друг другом, забыв о стекающей воде и времени, пытаясь ухватиться за ускользающий момент. Насытившись, блондин нежно ведёт губами по шее, словно Ибо сделан из хрупкого фарфора, и легонько кусает у плеча, тут же зализывая красную отметину. Они ещё немного стоят под душем, смывая остатки дня вместе с усталостью. Ибо быстро выскакивает из ванной и возвращается с какой-то баночкой. Оказывается, в спортивной сумке лежали его вещи, и он не может не рассмеяться, когда блондин рассказывает про его опасения с битой. Вылив немного содержимого баночки на пальцы, он снимает макияж, пока струи воды оглаживают изгибы гибкого тела, и вопреки всему без подводки его глаза наоборот становятся ярче. Блондин не может насмотреться, помогая Ибо вытереться. С макияжем смылись и дерзкий взгляд, и игривая улыбка. Ибо снова становится похож на себя и улыбается чуть печально, пока блондин всматривается в знакомые черты, ласково очерчивая рукой линию у виска. Вернувшись в комнату, они разговаривают, кажется, часами. Ибо рассказывает, как учился в Корее, как ему удалось поучаствовать в некоторых проектах до UNIQ. И как сильно всё изменилось после дебюта. Он не говорит подробно, но блондин понимает: для агентства Ибо – просто продукт, который можно продать. И тело продаётся лучше всего. Ибо робко косится в сторону блондина, стыдливо краснея, когда тот интересуется его «клиентом». А после услышанного блондин хочет вдарить по тупому лицу менеджера, по самодовольным ухмылкам участников группы и убить каждого, кто причастен к этому. По вежливым улыбкам, лёгким песням и блестящим глазам он не догадался, что шоу-бизнес полон жестокости. Ибо быстро его успокаивает, уверяя, что никто не виноват. Он сам заключил контракт с агентством и обязан выполнять условия. Блондин почти рычит от этих слов, но Ибо ловко переводит тему, спрашивая про его жизнь. И блондину ничего не остаётся, кроме как рассказать всё, отводя взгляд в сторону, когда речь заходит об аварии. – Почему не пошёл учиться? Есть колледжи, университеты, можно поступить, сдав экзамены. Ибо лежит на его плече, утыкаясь макушкой в подбородок, и сплетает их пальцы. – Не прошёл, – блондин мягко оглаживает его ладони большим пальцем. – Ты был моим единственным репетитором. – А парнем? – спустя недолгое молчание спрашивает Ибо и приподнимается на локтях. Блондин на секунду замирает от этих слов и смотрит в взволнованные глаза напротив. – Я был у тебя единственным? – повторяет Ибо, ловя реакцию, как будто от ответа зависит его жизнь. Не отрывая взгляд, блондин медленно разворачивает Ибо на спину, склоняется над вмиг съежившимся телом, словно убийца над жертвой. Ибо не отрывает от него взгляд, вжимается в матрас всё сильнее, следя за каждым движением, а блондин тает от беспокойства в чёрных зрачках. Он склоняется совсем низко, прикрывает глаза, вдыхая знакомый запах, и ведёт кончиком носа по щеке, едва касаясь кожи лёгким поцелуем, пока не доходит до приоткрытых губ. – Единственным, – шепчет он, – первым и единственным, Ибо. И наклоняется ближе, лишая поцелуй остатков невинности. Ведёт языком по мягким губам, чувственно подающимся навстречу с тихим вздохом, и прикрывает глаза от ощущения нежного облака, парящего в груди. Ибо обхватывает его лицо ладонями и тянет на себя, заставляя нависнуть над ним всем телом. Чуть углубляет поцелуй, тягучий, словно карамель, и плавно прогибается в спине, ведя тёплыми пальцами по крепким плечам, линиям талии. Обнимая, льнёт к стройному телу, полному сдерживаемой силы и страсти. Ибо перед ним такой открытый, так доверчиво отдаёт себя всего, что блондин понимает всё чётче: никогда не сможет предать. Что бы ни случилось, он не отступится от Ибо, от личного проклятия и спасения в одном лице. Он не знает как, но теперь всё будет хорошо. Просто обязано быть. Теперь у него есть смысл, ради которого стоит не сдаваться. Ради которого он должен идти вперёд. Теперь он знает, ради кого. Проведя языком по линии губ, блондин мягко отстраняется и ложится сбоку. Чувствует, как хрупкое тело рядом скатывается к нему на просевшем матрасе, и прижимает Ибо к себе, ласково обнимая за плечи. Они так и засыпают, соприкасаясь кончиками носов, согревая друг друга на мятых простынях стылой однушки, отпуская сожаления прошлого.***
Лучи рассветного солнца скользят по стенам, обволакивая осенним теплом. Блондин слышит какой-то шум и, не открывая глаз, порывается встать, но мягкая ладонь тут же гладит его по волосам. «Наверное, опять какие-то барыги устроили разборки», – думает он, утыкаясь носом в одеяло, и чувствует знакомый запах, засыпая. Открывает глаза он, уже когда солнце заливает квартиру дневным светом. Блондин привычно тянется обнять вторую подушку, но запоздало понимает, что что-то не так. Чего-то не хватает. Кого-то. Он в испуге подскакивает на кровати и оглядывается вокруг, когда слышит непонятный хруст под рукой. Нет, этого не может быть, не может же, да? Здесь был он, здесь должен быть он... Дрожащими руками блондин поднимает подушку и видит два сложенных листа. Сердце стучит всё громче, он открывает лист потолще и немо таращится на содержимое. Стопка долларовых купюр скользит меж пальцев, пока блондин отходит от шока. Он даже не пытается посчитать, сколько банкнот полнит сложенный конверт, и тянется к другому. Раскрывает дрожащими пальцами, надеясь на чудо. На хоть что-то. На бумаге аккуратными чертами написана записка, и блондин уже знает, что в ней будет. Опасения и гул в ушах топят душу в чёрном омуте страха, но ведь надежда умирает последней. Он скользит глазами по написанному, едва удерживая бумагу в дрожащих пальцах: Ты спрашивал, чего я хочу. Мне уже не выбраться, а ты ещё можешь жить нормальной жизнью. Пожалуйста, сделай это за нас обоих. Вот, чего я хочу.твой Ибо