ignore the feelings you have at 3 a.m.

в голове мутно. соджу зашёл хуже обычного, и на душе ещё так гадко — юнги решает, что не будет больше пить в одиночестве. или будет. он хоть и чувствует себя вздувшейся консервной банкой, но всё лучше, чем пьяно изливаться кому-то о своих проблемах, чувствах и проблемах с чувствами, а на следующее утро неловко улыбаться и отводить взгляд, вновь и вновь спрашивая себя, зачем было вываливать всё это, и пытаясь забыть этот разговор как страшный сон. унизительно. ну и метафоры, конечно. это ж надо — консервная банка. юнги не сдерживается — смешок перерастает в лавину нервного, надрывного хохота, заканчивающегося сдавленным то ли хрипом, то ли всхлипом. вокруг всё равно никого: чёрт знает какой час ночи. как же его разнесло-то, господи. сколько он выпил, две бутылки? три? какой он жалкий. целоваться ещё так хочется ужасно. в голове мутно, и текст на экране смартфона расплывается. юнги машинально, по привычке заходит в какао и открывает диалог с сокджином. смотрит на навязчиво мигающий курсор в поле ввода, правда, видит его через раз. смотреть больше не на что — все сообщения перечитаны по сотне раз, и каждое, наверное, будь чуть трезвее, юнги бы по памяти воспроизвёл. у сокджина, в отличие от некоторых, есть гордость. юнги улыбается горько — да, свою-то он давно пропил. мелкие цифры на экране только попытки с четвёртой складываются в 3:19. все нормальные люди в это время давно спят. юнги, видно, к ним не относится. ничего, впрочем, нового. не удивили. он открывает и закрывает клавиатуру, бесцельно листает диалог вверх-вниз, раз пять порывается отправить аудиосообщение, но выключает запись после полутора минут молчания. что он хочет ему сказать? много чего, и вместе с этим ни слова, и не разговаривал бы с ним вообще никогда. или разговаривал бы только с ним. или нет. или всё-таки да. хотя это сокджин с ним не разговаривает. в голове ни одной внятной мысли, и все — о сокджине. — или вали из моей головы, или плати уже аренду, — раздражённо бормочет юнги себе под нос. — заебал. он не уверен, что в таком состоянии помнит, как печатать, но буквы каким-то чудом складываются в слова, а слова — во вполне себе связные фразы. > хё н спишбб?7 клннечнл спи9шь а явот неь о ьебе дцмаю ю и я ужасснл пбянфй прости но ммне так ткбя нЕ хвптает, еслт честнл пррсти\ руки трясутся. пить меньше надо. или это от холода, не май месяц на дворе, и ночью уже прохладно. или от всего вместе. но пальцы всё равно озябли и не попадают по клавишам, и наутро он пожалеет. точно пожалеет. но это проблемы протрезвевшего юнги. (пить всё равно надо меньше.) характерный квак катока от неожиданности заставляет дёрнуться, экран вспыхивает. у вас 1 новое сообщение. юнги уже жалеет. его всего трясёт, пока он пытается разблокировать телефон и смотрит с надеждой, и, как оказывается — зря. это не сокджин. ну и плевать тогда. плевать. он ведь живёт по принципу “хочу — реву, хочу — по тебе сохну”, и чаще второе, конечно. ревел он, кстати, вчера. проверяет для верности сообщения — нет, не прочитаны. и вряд ли будут. ну и ладно. он сокджина вообще, наверное, себе придумал. и это так вдруг смешно, что почти грустно. это могло быть хорошей песней, типичной такой песенкой про любовь, драматичной и приторной до чёртиков, что-то вроде “я тебя любил, а ты меня нет, вот блин” с прилипчивой мелодией, и её бы крутили по радио по вечерам в четверг, обязательно в дождь, и сокджин бы удивлялся, как такую муть пропустили на радио, и переключал бы радиостанцию или вовсе выключал, а потом злился бы, потому что не может выбросить из головы назойливый попсовый мотив. и ни за что бы не догадался, что это о нём. или догадался и удивлялся бы, переключал, выключал и злился именно поэтому — потому, что догадался. нет, кошмарная была бы песня. а деревья тут совсем скучные, когда не цветут и совсем уже скоро начнут облетать. юнги вертит головой влево-вправо — это здесь, кажется, его отвергли, на этой самой скамейке. или на соседней. нет, наверное, всё же на этой. / это было, кажется, совсем как свидание. от съеденного и выпитого юнги разморило, эти ещё деревья везде — запах цветения голову дурманит, и вокруг всё такое хорошее, мягкое, приветливое, чуть не приглашающее, думается, и сокджин такой расслабленный, спокойный, любо-дорого глядеть, улыбается так ещё ласково и мягко — не ему, правда, а, видимо, весне, раз смотрит на вишни с такой нежностью. и юнги думает — можно, и всем корпусом поворачивается к нему, и подаётся вперёд, опираясь рукою на скамейку прямо за спиной сокджина, смотрит красноречиво в глаза, а потом на губы, и. сокджин в последний момент отворачивается. юнги смотрит вниз, на чужие нервно, до белых костяшек сцепленные в замок пальцы — что-то в груди ухает книзу. он знает? знает, наверное. конечно знает. сокджин ведь только кажется легкомысленным дурачком, а сам-то небось раньше самого юнги всё увидел и понял. все ведь знают, что быть умным — это уметь вовремя прикинуться тупым. юнги беззвучно усмехается: сокджин с ним вечно какой-то нервный, он заметил. теперь ясно, почему. кто из них двоих теперь дурак? — давай будем друзьями, — с едва заметным, таким, какой и не заметить легко можно или решить, что ослышался, упором на друзьями. как правильные родители, которые не в крик чуть что, а терпеливо, с толком и расстановкой объясняют нашкодившему чаду, почему так делать не нужно, заботливо треплют по волосам и ласково спрашивают: “понимаешь?” так хочется сокджина коснуться, но нельзя. юнги давит в себе желание перевести всё в шутку, сказать что-нибудь нелепое, мол, у тебя вообще-то что-то на лице или в волосах, я не это, ты не думай. он отстраняется, отодвигается даже — понимает, мол, всё понимает, ты не переживай, я такого впредь не допущу. но по ощущениям его всё равно точно лицом ткнули в огроменное неоновое “нет”. а то, что под рёбрами там где-то тоскливо ноет, не понимает, видимо. юнги не смотрит на него больше — не хочет, или не может, или боится, что его накроет ещё раз. сокджин очень искусно, но всё-таки слегка фальшиво изображает удивление, заметив, который час. — прости, юнги-я, мне нужно идти. появились неотложные дела. юнги смотрит вслед — сокджин всегда выглядит неотразимо, но сегодня как-то по-особенному. точно прихорашивался перед встречей, но — не для юнги, конечно, для себя. сокджин никогда не для юнги. а может, всё из-за того, что у него в волосах запутались бледные лепестки. дома юнги отправляет “не волнуйся, это пройдёт”. (“наверное”, — остаётся при юнги.) сокджин в ответ шлёт “иди спать” с дурацким стикером. (“или нет”.) не прошло. кто-то влюблён в весну, а кто-то — в того, кто влюблён в весну. оба безответно, но сокджину не больно хотя бы. юнги потом уже думает, что поступил совсем некультурно — он не знает, как сокджин к этому относится, сокджин никогда не говорил, юнги никогда не спрашивал. так что, может, дело не в юнги. может, сокджину просто нравятся девушки. может, сокджину нравится только излишне всё драматизировать и отражение в зеркале. может. может, дело всё-таки в юнги, потому что от намджуна он узнаёт, что у сокджина кое-кто появился. и этот кое-кто, кажется, парень. а зря. юнги бы ему такие песни писал. / в сокджина не влюбиться, наверное, невозможно, но, пожалуй, некоторые чувства всё же не стоит облекать в слова. а то юнги сердце ему своё на ладони протянул, а он только скривился брезгливо так. до сих пор обидно, вообще-то. оно, может, и лучше, когда неразделённое. говорят, когда тебе плохо, получаются отличные тексты. а всё-таки как оно — целоваться с сокджином? юнги проглатывает вздох и запрокидывает голову. вот большая медведица, вот дракон, вот полярная звезда. света слишком много, и он скорее угадывает звёзды и по памяти собирает созвездия, чем видит их. не находит ничего красивее блеска сокджиновых глаз.