Телефон недоверия

День с утра начался скомкано, ничего особенного после пьяной ночи. Утром звонили подростки, часть из них жаловалась на родителей, которые что-то запрещают или наоборот, безразличны к ним, часть рассказывала про какую-нибудь несчастную любовь, каждый раз одно и тоже; часть просто хотела потрепаться о чем-нибудь. В обед потянулись мамаши, обращения были практически одинаковые — надоел ребенок, бесит муж, нет денег — все это кочевало изо дня в день. Изо дня в день он видел свой кабинет — маленький для такой толпы людей, которая в нем обитала, с бежевыми стенами и несвежим черным ламинатом, облезшим рабочим столом, старым монитором, 2 стационарными телефонами и 2 кактусами рядом. Кактусы остались от прошлого хозяина. Шесть рабочих столов, выставленных в длинный ряд, отделяли тонкие перегородки. Везде стоял шум, спрятаться от него невозможно, но через несколько недель работы к нему так привыкаешь, что становится безразлично. Он и остальные ребята работали за перегородками в наушниках и не обращали внимания друг на друга. Саша наливал уже пятую кружку кофе за день, как позвонила дама, представившаяся Марией. Мария плакала в трубку, дышала так, как будто вот-вот задохнется и все время громко сморкалась. Несколько часов назад она повредила глаз своему трехлетнему ребенку, ударив дочку со всей силы по лицу телефоном. Вера (так звали ребенка) громко кричала, потому что не хотела идти в сад, видя, что крик не работает, подбежала к матери и плача вцепилась ей в юбку. А мать плохо спала прошлой ночью (у нее был будущий отчим Веры, сказала она), была нервная и злая, почувствовала такую дикую ненависть к дочери, что захотелось не просто ударить, а раздробить ей череп телефоном. В голову било: маленькое тело лежит на темной плитке кухни, расплывается густое влажное пятно, слившееся с цветом пола, тонкие светлые волосы испачканы в крови, красные опухшие глаза закрыты, и самое главное — тишина. Мария, всхлипывая, говорила, как она ненавидит слезы и детский плач, как это тяжело перенести. Но она не убила ее, а просто наотмашь ударила по лицу, и кто виноват, что в руке тогда был телефон. Попала, конечно, неудачно — в глаз, и девочку увезли на скорой, а отец Веры, сорвавшийся с работы в больницу, обещал приехать после всего этого и убить ее — собственно, из-за последнего она и позвонила на горячую линию психологической помощи. Ей было страшно, она говорила, что у мужа проблемы с головой и он донельзя жестокий и агрессивный, ее конечно пока еще не бил, но смотрит так, как будто хочет разорвать на части, и у него всегда был тяжелый, такой неприятный и жесткий взгляд. После того, что она сделала с Верой (не специально), он точно приедет и убьет ее, потому что давно мечтает, потому что давно догадывается, что она спит с другими мужчинами, и потому что дочь любит гораздо больше нее — а это и есть причина, почему она спит с другими мужчинами. Дальнейшее повествование было очень сумбурное, и через всхлипы Саша мог разобрать только обрывки фраз, но понятно было одно — она боится. Это было тяжело. Разговаривать с ней, слушать ее голос, думать, что отвечать — такие звонки он очень не любил. В эти моменты он чувствовал в себе какую-то двойственность. Для будущего психотерапевта такая ситуация — подарок, прекрасный материал, чтобы покопаться в человеке, понять, что им двигало, зачем он это сделал, мог ли поступить по-другому и как ему теперь с этим жить. Ситуация с такой точки зрения и правда выглядела занятной, и в голову сразу начинали приходить первые фразы утешения. С другой стороны — другой Саша, не будущий психотерапевт, а просто человек — с трудом мог отказаться от своего личного отношения и начинать разговор мягким, успокаивающим голосом. Это почему-то казалось очень важным — как звучит его голос, нет ли в нем металла, не подрагивает ли от раздражения или презрения. Саша пытался понять эту женщину, в конце концов он считал, что все в какой-то мере достойны сочувствия. Детский плач — да и любой плач вообще — он тоже переносил тяжело. Когда кто-то плакал, ребенок или женщина, внутри все холодело и сжималось до маленькой точки, и не было больше никаких мыслей, кроме как сбежать куда-нибудь. Иногда к мыслям о побеге все же примешивалось сильное раздражение, может даже злость, так, что иногда становилось больно от ногтей на сжатых в кулаки пальцах. И тем не менее — она ударила ребенка, даже не так, покалечила. Девочку было жалко. Пустая, нелюбящая мать наверняка ее часто била, чтобы выплеснуть ненависть и ревность к мужу. Что за необходимость иметь отношения, где ненавидят друг друга, думал Саша. Он часто видел и слышал такое — ненависть обычно вырастала как из равнодушия, с которым многие сходятся, или из страсти, которая уходит, открывая глаза на настоящую суть человека. Но равнодушия обычно было больше. Он справился со звонком, несмотря на тяжесть. Поговорил с Марией, успокоил ее, предложил сходить к психотерапевту, чтобы научиться управлять гневом и взять лечение. На фразе о лекарствах Мария молча бросила трубку и больше не перезванивала. Им часто так звонили — просто выговориться. В такие моменты кажется, что ты — слив для чужих людей, чужих чувств, чужой жизни. Чувствовалась переполненность чужим. Было уже ближе к вечеру и 7 выпитых чашек кофе, как раздался тот самый звонок, который он вспоминал и через год, и через пять, и через десять лет. Все начиналось в этот день, холодный, декабрьский, снежный. - Здравствуйте. Меня зовут Александр, я вас слушаю. Расскажите, что случилось? - У тебя красивый голос. - Спасибо. - Немного уставший. - Немного устал. Уже 6 вечера, вы находитесь в этом часовом поясе? - Что там дальше по скрипту? Если я буду молчать, не сбросишь звонок? Вам вроде бы нельзя это делать? Было похоже на привычный троллинг телефонов горячей линии. Саша к ним привык, на неделе стабильно прилетало по пять-шесть подобных звонков. На них тоже нужно было тратить свое время, да и состояние людей, которые развлекали себя таким образом, иногда тоже вызывало вопросы. Но это было частью рутины, частью жизни, которая так часто вызывает скуку и раздражение. Все было одно и то же — изо дня в день, из месяца в месяц. Не было ничего, за что можно было держаться или к чему можно было идти. Только работа, медицинский университет и дом. И пустота внутри. - Нет, я не сброшу звонок. Что у вас произошло? - А обязательно должно что-то произойти? - Конечно. Иначе я подумаю, что вы меня троллите. В телефоне раздался смех и какой-то шорох. Проговорили с набитым ртом: - Не, не троллю. Я не знаю, как начать, никогда не звонила в такие места. Я снова убила. - Вы снова — что? - Ты все расслышал охуенно правильно. Убила. Саша тронул кактус, чтобы ощутить реальность момента. Колючка больно резанула палец, тело непроизвольно дернулось. Из соседней перегородки стрельнул взглядом коллега. Кофе стояло так и недопитым. Внутри зашевелилось что-то сладко-приятное. - Кого вы убили? - А важно, кого? - Не важно? - Может важнее — как? Или зачем? Я думала, на таких линиях работают психологи. - Если вам так удобнее — как и зачем вы убили? Парень, все еще уверенный в том, что с ним разговаривает тролль, все же нажал запись звонка, старый стационарный телефон неуверенно скрежетнул. В трубке снова раздался смех, с какими-то злыми нотками. - Вот как? Как мне удобнее? - Я… - Я услышала, как ты нажал что-то. Ты должен понимать, я сделала все, чтобы мой номер и расположение никто не мог отследить. Посмотри на цифры. На дисплее были семерки, перемешанные с разными буквами, совершенно точно не телефонный номер в его привычном понимании. Какой замороченный тролль. - Вы подготовились. - И ты должен сосредоточиться на работе. Как тебя зовут? - Александр. Я представлялся в начале. - Сколько тебе лет? - 23. - И что, уже психолог? Зачем берут таких зеленых? - Учусь на психотерапевта, студенты часто подрабатывают на горячих линиях. - Зачем? - Деньги нужны, — Саша решил вести себя безразлично, — ну и это дает какой-никакой опыт. В трубке что-то снова зашуршало. Послышался сильный кашель, потом глоток воды. - Ладно, переходим к делу. Да, я снова убила. Тебе интересно, кого? - Сначала расскажите, как вы себя чувствуете. - Никак. Ничего не чувствую. Мне все равно. - Если бы было так, вы бы сюда не позвонили. - Я не знаю, зачем сюда звоню. Почему-то захотелось с кем-то поделиться. Никому же не расскажешь. - А когда это… произошло? - Где-то полчаса назад, я все еще лежу с ним. Звоню из его дома. Сейчас ем конфеты из его шкафа. Шоколадные с ореховой начинкой. Ты любишь такие? Я нет, они горькие. - Он ваш муж? Любовник? - Ни то, ни другое. Просто старый мудак, который решил снять молодое тело и хорошо провести время. У него это, кстати, получилось. Но ненадолго. - Вы сказали, что ничего не чувствуете. Возможно, это из-за шока. Психика защищает вас, не дает эмоциям резко навалится. - Думаю, я просто привыкла, он не первый. Вот в первый раз было плохо. А сейчас хорошо. Пожалуй, я даже что-то чувствую. Удовлетворение. Мне хорошо. - Вы хотите похвастаться? - Что? Саша задумался, что ему сейчас делать.Женский голос в трубке был насмешливым и наглым, но какое-то предчувствие теперь говорило, что она не врет, и не разыгрывает его. Зачем ей звонить и рассказывать об убийстве, если она его действительно совершила? На что это может быть похоже? На кого? Какое искажение может за этим стоять? Нарциссизм, когда рассказ об убийстве действительно похвальба — смотрите на меня, я лишил жизни человека, он был в моей власти? Человек с профилем нарцисса вполне может позвонить на горячую линию и похвастаться хоть кому-то, не опасаясь быть пойманным. Под профиль подходит и психопатия, раз у нее сейчас отсутствуют эмоции — особенно страх и раскаяние? Только психопат может испытать такое безразличие к жертве. Особенность психопатов в том, что они не видят субъектность других людей и не понимают их эмоций и ощущений. Может ли то быть импульсивным поступком женщины с пограничным расстройством личности, которая вдруг почувствовала себя заброшенной и ненужной, мелкой? Что за всем этим может стоять? - Вы говорите о нем как о трофее, как мне показалось. - Вряд ли. Скорее как о жирном куске дерьма, без которого мир стал лучше. - О, значит вы спасаете мир. - Ты странный психолог. Слышу сарказм, не очень уместный. В вашем скрипте написаны именно такие ответы жертвам насилия? - Я не психолог. Пытаюсь понять, зачем вы это сделали. - Подумай. Давай расскажу, что сделала, ты подумаешь, и я позвоню завтра чтобы узнать, зачем я это сделала. - Что вы сделали? - Задушила его же кишками, которые вытащила, когда он еще был жив. По крайней мере, мне так казалось. Кишки сколькие, зелено-фиолетовые, от них воняет. Или он захлебнулся от крови. Но я честно душила, слышала, что удушение — самый гуманный вид убийства. Хотя инструмент был не очень гуманный, это могу признать. Раздался смешок, шуршание и трубку повесили. Саша почувствовал мерзкое ощущение во рту. Было горько, как будто он пожевал полынь. Какое-то время он сидел неподвижно, так что затекла нога, а вокруг как обычно кипела вечерняя жизнь: ребята, такие же студенты как он, собирались домой, кто-то наоборот приходил — наступала ночная смена. Его собственная кончилась минут сорок назад, а он все сидел и смотрел на кактус — на верхние иголки. Они были длинные и острые. Был бесконечный цикл — первая смена, вторая смена, дом-универ-работа. Каждый день одно и то же. Одни и те же лица, одни и те же разговоры, ничего не менялась. Одна и та же пустота. Смерть заживо. Звонок сбил его с толку, это было понятно. Остальное выглядело крайне непонятным. Интуиция подсказывала, что это не троллинг, но если все правда, должен ли он впутываться? Зачем ему слушать? Исследовательский или личный интерес? Да, личный. С таким он столкнулся впервые, то будоражило и вместе с тем ощущалось очень неприятно, как вяжущее ощущение после неспелой хурмы. Но это не вписывалось в бесконечный цикл. Было интересно. Такая жестокость (если все правда) была необычна. Здесь кроется что-то глубоко личное, но что — никак не удавалось понять. Какие мотивы стояли за этим? Почему ее голос так спокоен? Она все-таки психопатка? Действительно ничего не чувствует? ИЛИ просто не понимает, что чувствует? Саша так и не ушел с работы, заснул в кресле. Цикл на один день оборвался. Снились змеи, длинные, фиолетово-зеленые, похожие на человеческие кишки. Они обвивали шею и оставляли след, похожий на след растаявшей шоколадной конфеты с ореховой начинкой.