Без возврата

      Они стояли у подножия лестницы, что вела на Пик Сышэн. Трое глупых мальчишек, которые рисковали собственными головами, чтобы вытащить его из дворца Ушань.       Чу Ваньнин сжал кулаки, так сильно ему хотелось схватить Сюэ Мэна за грудки и трясти, спрашивать какого черта он сунулся в обитель Императора. Почему этот идиот рискует жизнью, которую Чу Ваньнин вымолил… Отдал за нее… Проклятье!       — Я так боялся, что эта мразь навредила вам, Учитель, — голос Сюэ Мэна полнился радостью. — Остались, видно, крохи совести. Мы сможем укрыться во дворце Тасюэ. А потом… Я собрал армию! — он говорил горячо, хватал Чу Ваньнина за белоснежные рукава, но тот молчал и поджимал бескровные губы. — Пора покончить с этой бешеной псиной!       Часть души Чу Ваньнина умоляла пойти с Сюэ Мэном, пусть свобода продлится хоть час, но разум быстро задушил жалкие порывы. Не для того он провел восемь лет в плену, чтобы этот глупец умер сегодня.       — Проваливай, или он уничтожит вас, — сказал он и отцепил настырные пальцы, делая шаг назад. — Я не пойду с тобой.       Чу Ваньнин не сомневался, что подкупленный слуга, который вывел его из дворца, уже мертв, и Тасянь-Цзюнь следует за ним по пятам. Вопрос только, придет ли он сам или пошлет своих пешек.       — Учитель! — Сюэ Мэн снова схватил его за руки. — Мо Жань не добрался до меня за все эти годы. Ваш ученик не тот, что прежде.       И правда, лицо Сюэ Мэна было покрыто шрамами, в волосах появились серебряные нити. Ему ведь столько же, сколько и Мо Жаню. Тридцать лет, а все такой же глупый.       — Теперь я буду сражаться с ним. Я прятался, как крыса, но выжил и собрал сопротивление, — продолжал он с жаром.       — Тасянь-Цзюнь знает все. Сюэ Мэн, он знает о повстанцах, — Чу Ваньнин не смел жалеть его, не сейчас. Он помнил, как Мо Жань насмехался на Чу Ваньнином, смакуя донесения шпионов, выдумывая казни для каждого из тех, кто покусился на его власть. Единственное, что удерживало его от расправы — сам Чу Ваньнин. Пока он выполняет все прихоти Императора, Сюэ Мэн будет жить.       — Знал бы этот ублюдок про наше убежище — напал бы в тот же миг! — Сюэ Мэн рассмеялся, но смех быстро смолк. — Почему он не убил меня? Учитель?       Как он мог рассказать?       — Зовёшь меня учителем, а сам делаешь всё мне наперекор. Катись отсюда, пока жив, — приказал Чу Ваньнин, отталкивая его руки. — И никогда не возвращайся.       — Учитель!       Чу Ваньнин развернулся и пошел так, будто его распороли мечом от горла до паха, и вот-вот внутренности вывалятся из дрожащего тела. Он шел прочь от единственного оставшегося у него ученика. Ступень за ступенью поднимался обратно, во дворец, который даже тюрьмой не назвать.       Потерять свободу — страшно, но куда тяжелее потерять то, что составляет основу тебя самого. Самоуверенный Юйхэн Ночного Неба, Бессмертный Бэйдоу, у которого когда-то было трое учеников. И для них всех он стал проклятьем: не защитил ни Ши Мэя, ни Мо Жаня. Только Сюэ Мэн пока еще в безопасности, но паршивец словно вознамерился пустить усилия Чу Ваньнина прахом.       Ученик кинулся вслед за ним, но братья Мэй Ханьсюэ схватили его под руки.       — Учитель! — кричал Сюэ Мэн, и этот иссеченный шрамами мужчина звучал, как маленький ребенок, от которого отвернулись родители. — Чу Ваньнин! Ты никогда не был трусом! Сражайся с ним!       На вершине лестницы показалась фигура Императора. В несколько прыжков он спустился к четверке своих врагов, словно мрачная тень из преисподней. Он был без охраны, но даже если бы все четверо кинулись на него в один миг, ему хватило бы щелчка пальцев, чтобы уничтожить нападающих.       — Посмотрите, кто кричит тут о трусости, — сказал Тасянь-Цзюнь и коротко посмотрел на Сюэ Мэна. А потом его взгляд, полный превосходства, остановился на лице Чу Ваньнина. — Учитель выкупил твою задницу, пока ты старательно искал встречи с моим мечом. — Запавшие глаза полнились весельем, таким, от которого мурашки бежали по коже. — Ты знал?       — Что ты несешь, псина? — Сюэ Мэн похолодел. Он никогда не видел столько темного счастья на лице вероломного брата.       — Ты обещал, — побелевшими губами произнес Чу Ваньнин.       В его глазах плескался такой ужас, что Император расхохотался.       — Боишься, что Сюэ Мэн слишком мал для таких откровений?       — Убирайтесь! — закричал Чу Ваньнин, обернувшись, и догадливые братья Мэй Ханьсюэ потащили Сюэ Мэна прочь. Умереть просто так они всегда успеют.       Тасянь-Цзюнь не стал их преследовать. Вместо этого он сжал челюсть Чу Ваньнина, вглядываясь в потемневшие от злости и страха глаза.       — Бессмертный старейшина до последнего цепляется за свою чистоту…       Чу Ваньнин попытался вырваться из цепких рук, но только застонал едва слышно от боли. Кости трещали в беспощадной хватке.       — Ты давно ее потерял, тогда, принимая мой хуй в первый раз. Добровольно раздвинул ноги, только бы этот павлин не растерял свои пёрышки. Но до сих пор надеешься обмануть кого-то. Как это жалко. — Тасянь-Цзюню доставляло удовольствие видеть, как ломается очередная маска Чу Ваньнина. — Почему бы мне не рассказать ему? Поведать, что безгрешный Учитель на деле презренная наложница Чу, ублажающая его врага каждую ночь. В нашей сделке ведь говорилось только о жизни этого болвана.       — Заключим новую, — сказал Чу Ваньнин так холодно, что Мо Жань ушам своим не поверил. Этот хуев праведник, как всегда, успел спрятать свои настоящие чувства, свою слабость, не дал насладиться его душевной агонией.       — У тебя ничего не осталось, — пожал плечами Тасянь-Цзюнь. Он не даст Чу Ваньнину повод думать, что готов рычать от досады. Он не отнял еще что-то? Не сделал своим?       — Ты требуешь покорности? Я не просто лягу под тебя… Я… — Чу Ваньнин прикрыл глаза, — заставлю тебя поверить, что сам этого хочу.       — Чего еще я не видел, напичкав тебя любовными зельями? — небрежно спросил Мо Жань. — Ты принимал в рот, в зад сколько бы раз я не пожелал. Сам просил моего хуя и подмахивал. Я объезжал тебя целыми ночами, так что под утро из тебя текло, и ты ничего не мог с этим сделать.       — Да или нет? — спросил Чу Ваньнин, едва дыша от стыда, хотя лицо по-прежнему было безупречно спокойным.       — Что ты смыслишь в ублажении мужчины? — Тасянь-Цзюнь не сдавался. — Вечно лежишь, как труп. Решил, меня так просто удовлетворить?       — Да или нет. — Чу Ваньнин поднял взгляд, и Мо Жань замер: столько в нем было долгожданного гнева, который легко можно было спутать со страстью.       — А, плевать. — Он разжал руку. — Я и так знаю, как вопил бы Сюэ Мэн, узнай, что его возлюбленный Учитель теперь моя подстилка. — Его темные глаза наполнились насмешкой. — Унижать тебя куда веселее. Но ты будешь покорным, как и положено. Если я скажу кричать, ты будешь кричать, если я скажу встать на колени и отсосать, ты сделаешь это с почтением и без этих твоих презрительных взглядов. — Тасянь-Цзюнь стиснул ворот его ханьфу, притягивая к себе.       — Тебе не придется приказывать, — Чу Ваньнин говорил все так же холодно, будто его не смутили грязные слова бывшего ученика, словно перед ним не Император мира бессмертных, а торговец на базаре. — Разве не в этом смысл нашей сделки?       — Тогда жду свою Чу Фэй в покоях сегодня же, — влажно прошептал ему в ухо Тасянь-Цзюнь и оттолкнул от себя.       Чу Ваньнин не ответил, стиснув зубы. Позорное обращение даже спустя столько лет жгло его не хуже каленого железа. Омерзительнее всего то, что это правда. Тасянь-Цзюнь, хоть и скрыл его лицо вуалью, заставил пройти через брачную церемонию, и перед подданными назвал Чу Ваньнина своей второй супругой. Чу Фэй.       Не подарив Императору ни единого лишнего взгляда, он поднялся по ступеням мимо него.       В павильоне Алого Лотоса Чу Ваньнин первым делом подошел к необъятному окованному железом сундуку, в котором хранились отрезы ткани и наряды. Все они вызывали у него отвращение, но Чу Ваньнин знал, чего от него хочет Мо Жань.       «Нет, — он в который раз поправил себя. — Тасянь-Цзюнь».       Опустившись на колени, Чу Ваньнин замер, прижимаясь к холодному железу лбом.       Он был испачкан похотью Императора. Сколько бы он не скреб кожу, казалось, мускусный запах пота и спермы въелся в него.       Когда Тасянь-Цзюнь опрокидывал его на пол прямо в зале советов или в храме пика Сышэн, он мог только жмуриться, отворачиваться и стискивать зубы. Только бы не видеть искаженное ненавистью лицо.       Напоминания, что это его ученик, что это проклятье забрало светлые воспоминания и теплые чувства, не помогали. Тошнота подкатывала к горлу, при том что в паху все равно нарастало напряжение, пока в него вдалбливали член, словно он и правда одна из наложниц, готовых подставляться под своего господина.       Чу Ваньнин скорее бы умер, чем сказал вслух, что у него стоит от разрывающего его задний проход члена. Тасянь-Цзюню не нужны были слова, он видел, насмехался ещё больше, спрашивал, хорошо ли он ублажает своего мужа. Всегда находил самую больную точку и давил до тех пор, пока Чу Ваньнин не погружался в отвращение к самому себе, как в зловонное болото.       Сегодня ночью Тасянь-Цзюнь всласть натешится.       Блядь! Смотреть на него, трогать...       Когда-то давно его гордость разорвали в клочья, смешали со спермой и кровью.       Он даже не знал тогда, как это будет и что именно он отдаст за жизнь Сюэ Мэна.       Его первый раз с человеком, которого он любил, был сродни казни. Только вместо кола его пронзил каменно-твердый член, показав, что он больше не великий бессмертный заклинатель, а бесправное существо, которое будут использовать для удовлетворения похоти. За первым разом последовал второй. Тасянь-Цзюнь, распробовав вкус его унижения, не остановился и брал снова и снова. Даже когда Чу Ваньнин почти терял сознание от боли, он продолжал трахать его, и член легко проникал в смазанный кровью проход.       Тогда образ Мо Жаня навсегда вытеснил Тасянь-Цзюнь — тиран, без жалости и сострадания. Теперь Чу Ваньнин знал правду о проклятии на своем ученике, но их животные совокупления стали ещё мучительнее. Иногда он не мог сдержать стона или тихого вздоха, и это приводило Тасянь-Цзюня в такое возбуждение, что он до самого утра не давал ему передышки. И почти всегда добивался своего. Находил все уязвимости Чу Ваньнина, так, что тот стонал и твердел от его атак.       Чу Ваньнин навсегда запер желание увидеть, как место Тасянь-Цзюня занимает его Мо Жань. Тот, прежний. С ясной улыбкой, от которой появлялись ямочки на щеках. Прижаться бы к ним губами, а потом почувствовать мягкое касание рта. Тасянь-Цзюнь никогда не целовал с нежностью, он вгрызался в губы, как бешенный пёс. Слизывал кровь и казалось, что в такие моменты в его темных глазах вспыхивали алые угольки.       Между ними не могло быть нежности и заботы.       Эта сделка...       Что случится с сердцем Чу Ваньнина, если он коснется Мо Жаня сам? Попробует его на вкус, погладит, приласкает.       Как горько, но именно Тасянь-Цзюнь обвинял Чу Ваньнина в жестокости, из-за которой тот потерял своего возлюбленного Ши Мэя.       Мысль о погибшем ученике резанула ножом, и Чу Ваньнин поспешил прогнать воспоминания. Он был себе отвратителен, потому что ревновал к тому, кто мертв уже столько лет. Иногда он соглашался с Тасянь-Цзюнем, что у него сердце чернее ночи. А может и вовсе никакого сердца нет, раз он завидовал мертвецу. Но что же тогда так сильно болело, когда он думал о Мо Жане?       Чу Ваньнин стиснул пальцы, а потом разжал их и откинул крышку сундука. Сверху лежал алый шелк. Он достал одежды, поднялся и подошел к шкатулкам с дарами Тасянь-Цзюня. Будто он и правда жалкая наложница, которую господин балует драгоценностями за проведенную ночь. Заколка, которой тот собрал его волосы перед брачной ночью. Браслеты, что защелкнул на нем, прежде чем втрахать в пол зала Даньсинь, кольца, цепочки… Обычно символы его позора были надежно спрятаны. Чу Ваньнин сдирал их с себя тут же, как только оставался один, вырывая золото из прически вместе с волосами.       Перебирая холодный металл, он успокаивал мысли и подготавливал разум к будущему спектаклю. Была ещё одна вещь, которую стоило сделать, и Чу Ваньнин собрал все силы, чтобы справиться со стыдом. Он стянул свои белые одежды и потянулся за ароматным маслом.       Закончив приготовления, он накинул теплый плащ с глубоким капюшоном. Евнух Лю уже ждал его, чтобы проводить к Императору.

* * *

      Резные двери захлопнулись, а Чу Ваньнин даже не понял, как проделал весь путь до покоев.       Он тут же расправил плечи, вздернул подбородок и, не мешкая, скинул тяжелую ткань. Сначала Чу Ваньнин задумал подражать женщине, даже попросил принести краску, такую, как у Императрицы, но понял, что проиграет ей. У него не было нежных форм или мягких черт. Его облик был острым, жестким — таким он и предстал перед Тасянь-Цзюнем. Тот сидел на кровати полностью одетый — видно, только вернулся с совета — в руке он держал кубок, будто собираясь смотреть представление. Но его насмешливая улыбка быстро сошла на нет.       Тасянь-Цзюнь во все глаза глядел на Чу Ваньнина.       Красная ткань опоясывала его бедра, оставив торс обнаженным, так что даже самый затейливый фантазер не спутал бы его с женщиной. Волосы, едва собранные на висках, волной спускались по спине. И на нем было золото. Очень много золота. Тасянь-Цзюнь был неравнодушен к нему, видно нищее детство не отпускало его. Но все эти драгоценности выглядели тускло в сравнении с горящим взглядом Чу Ваньнина. Перед Тасянь-Цзюнем стоял мужчина, который знал, что его цена куда выше побрякушек, которые на него навешены.       — Мой супруг снова пьет в одиночестве, — нарушил Чу Ваньнин молчание. Он думал, что никогда не сможет так обратиться к Мо Жаню, что его поразит молния, если он посмеет назвать своего ученика супругом, пусть между ними были годы постельных утех, после которых Чу Ваньнин серьезно задумывался, что ему стоило умереть. — Разве я не могу подсластить его ночь лучше, чем это пойло?       Повсюду горели алые свечи, и в их свете лицо Императора притягивало взгляд своей красотой. Только красота эта была сродни отравленному кинжалу, била в сердце и заставляла корчиться в агонии. Правильные черты были искажены жестокостью, мертвенная бледность делала его похожим на обитателя подземного царства.       Мо Жань прищурился, прикидывая, какой тон взять. Он ожидал, что Ваньнин будет смущаться, прятать тело, но перед ним стояла не жалкая наложница. Перед ним стоял мужчина, от чьего великолепия дух захватывало.       Тасянь-Цзюнь сделал глоток.       — Я и забыл вкус твоих поцелуев, как мне понять?       Подойти вот так к Мо Жаню, будто он и правда его супруг и это его законное право, трогать его, доставлять ему удовольствие… Чу Ваньнин приблизился, не отрывая взгляда, а потом оседлал чужие бедра. Обеими руками он обхватил ладонь на кубке и потянул на себя.       Вино было хорошим, не таким как «Белые цветки груши», но явно вкуснее губ Чу Ваньнина. Он сделал небольшой глоток и прижался губами ко рту Тасянь-Цзюня. Тот без слов впустил язык Чу Ваньнина, и алая струйка потекла по его подбородку. Они целовались, слизывая ароматные капли, сплетались языками, и голова кружилась, словно Чу Ваньнин залпом осушил весь кубок.       Поцелуй все не заканчивался, в Чу Ваньнина упирался вставший член Императора, а красный шелк не скрывал его собственное возбуждение.       — Вот она, твоя блядская природа, — сказал Тасянь-Цзюнь с довольной улыбкой, запрокинув его голову. — Течешь от мужчины, который все отнял у тебя… Как тебе это? — Он сжал член через алую ткань, и на ней проступили влажные следы слабости Чу Ваньнина. — Кроме титула второй жены императора у тебя нет больше ничего.       Ничего не осталось.       Ни ордена Пика Сышэн, ни титула старейшины, ни учеников. У Чу Ваньнина отобрали золотое ядро, а потом и свободу. А он все цеплялся за жизнь, как нищий за лепешку, что щедрой рукой бросил богатый господин. Разве может говорить о гордости человек, которого столько раз выебали как самую последнюю шлюху, а он вместо того, чтобы покончить с унижением раз и навсегда, все ждёт, что Мо Жань хоть раз посмотрит без ненависти.       Чу Ваньнин почти коснулся его губ и прошептал:       — Ты — мой.       «Правда. Правда!»       Тасянь-Цзюнь уставился на него с глупым видом, но тут же вернул на лицо усмешку.       — За белыми одеждами скрывается жадная до моего хуя наложница Чу. Кто бы мог подумать. Стоило выебать тебя сразу, когда ты впервые отходил меня Тяньвэнем за провинность.       Слова хлестнули больнее плети, и глаза Чу Ваньнина потемнели.       «Тогда ты не был таким. Ты был добрым, наполненным состраданием к людям, хоть жизнь тебя била, как бьют надоедливого дворового пса. Но потом ты забыл об этом. Цветок ненависти в твоей груди пожрал весь свет».       Слова кипели в нем, желая вырваться наружу, но Тасянь-Цзюнь ответил бы на них смехом. Мо Жаня больше нет. Есть только этот ублюдок, который носит его лицо, как маску.       Чу Ваньнин запечатал рот Тасянь-Цзюня, проталкивая язык, мечтая забить в глотку все грязные слова, что сыпались на него этой ночью и сотней ночей в прошлом.       Запертый в кромешном аду с безумным Императором, Чу Ваньнин и сам сошел с ума. Как ещё объяснить то, что любовь в нем все ещё полыхала, как костёр под ногами врагов Тасянь-Цзюня?       Они. Сошли. С ума.       Тасянь-Цзюнь схватил золотые цепочки, опоясывающие бедра Чу Ваньнина. Мягкий металл тут же поддался, вслед за ним на пол полетела алая ткань.       — Пригрозил тебе разоблачением, всего-то. — Темные глаза светились торжеством на грани с опьянением, словно он не целовался только что, а пил вино кувшинами. — Твои траурные одежды давно запачканы грязью, Чу Ваньнин, а ты все боишься потерять лицо. На что пойдешь, если решу раскрыть правду перед всем двором?       «Молчать, просто молчать», — твердил себе Чу Ваньнин. Иначе Тасянь-Цзюнь легко заберёт свое обещание назад и раскроет его постыдную плату перед Сюэ Мэном.       — Как же легко тебя заткнуть, — продолжал Тасянь-Цзюнь со смехом, хотя на деле его начинало злить, что уколы не достигают цели.       Но разве он поверит, признайся Чу Ваньнин, что ему давно плевать на пересуды? Ещё с того утра, когда стражники во все глаза смотрели, как он выходит из покоев, затраханный, завёрнутый в не по размеру большой халат Тасянь-Цзюня после самой первой ночи? Он только хотел, чтобы Сюэ Мэн жил и не винил себя за выбор своего учителя. Но ублюдочный Император продолжал забавляться, и Чу Ваньнин не выдержал: запустил пальцы в густые волосы, пахнущие волчьим мехом. Он оттянул его голову, обнажая горло.       Глупцом он был, раз считал, что нежность могла утолить голод Тасянь-Цзюня. Ему ничего этого не нужно от Чу Ваньнина. В груди горело от обжигающей ненависти пополам с любовью, которую походя пнули, словно это жалкий мусор на дороге. Он со всей яростью вонзил зубы, слыша, как безумный смех Императора сменяется вскриком.       Голова мотнулась от пощечины. Чу Ваньнина скинули с колен, и дыхание перехватило, хоть он приземлился на мягкую постель, а не на каменный пол.       — Кусачая сука! — бросил Тасянь-Цзюнь, и удивление в его голосе радовало слух Чу Ваньнина. Пусть не забывает, что у него еще есть зубы. — Любую шлюху я бы казнил за такое. — Тасянь-Цзюнь поднялся, прижимая ладонь к шее, из-под пальцев текли ручейки крови.       — Но я ведь не шлюха. Я твой муж, — со злостью сказал Чу Ваньнин утирая губы.       — Муж... — довольно протянул Тасянь-Цзюнь. — В тебе мало почтения к супругу. Всегда знал, что ты мечтаешь перегрызть мне глотку, — хмыкнул он. — Жаждешь моей плоти, значит? — сказал он, распустив завязки на штанах.       Его член даже и не думал опадать от боли. Тасянь-Цзюнь обхватил его окровавленной рукой, поглаживая и позволяя налиться сильнее.       Он не солгал, ни один любовник не позволял себе грубости — только подобострастие, притворные вздохи и развратные крики. Любого другого он тотчас же придушил своими руками, вздумай тот ранить его. Но Чу Ваньнину Мо Жань всегда позволял больше, чем другим, больше, чем самой Императрице. Голова начинала раскалываться, когда он пытался сложить в уме такую свою щедрость с желанием мучить этого человека.       Губы Чу Ваньнин алели от крови.       — Не побоишься? — спросил он все так же надменно, будто не его только что хлестнули по лицу с такой силой, что на скуле наливался синяк.       — Я вырву твои клыки, если посмеешь кусаться, — рассмеялся Тасянь-Цзюнь.       Отбросить стыд, прикрыться сделкой, взять в рот и сосать так, чтобы Тасянь-Цзюнь кончил ему в горло. Между ног разливался жар, когда Чу Ваньнин смотрел на твердый член, зажатый в бледной ладони. Раньше, сколько бы Тасянь-Цзюнь не заставлял ублажать его ртом, Чу Ваньнин не мог, да и не хотел по-настоящему доставить удовольствие. Тому быстро надоедали неумелые движения, и он опрокидывал Чу Ваньнина на постель, жёстко трахая.       Он не притворялся, когда говорил, что ненавидит Тасянь-Цзюня. Он не врал!       Но, потеряв однажды свою чистоту, кем он стал? Чу Ваньнин ничего не знал о плотских удовольствиях до той ночи, когда Тасянь-Цзюнь просветил его настолько глубоко, что он неделю пролежал в лихорадке, погруженный в кошмары, наполненные алыми сполохами и пронзающей болью.       Как можно желать подобного?       В его тело будто проникла отрава, от которой разум мутился, а шелковые простыни казались ледяными, так горело его тело. Стыд, мораль — все это скрылось под волной мучительного возбуждения.       Подавшись вперед, он облизнул сомкнутые на члене пальцы, проталкивая язык между ними. Тасянь-Цзюнь убрал руку.       Чу Ваньнин почти лежал, без стыда прогнувшись в пояснице, и проталкивал в себя член, который всегда причинял столько боли.       — Какая досада, твой рот слишком мал для хуя этого достопочтенного, — сожаление в голосе Тасянь-Цзюня было таким же притворным, как скорбь молодой вдовы, проводившей в преисподнюю старого мужа.       Хотелось заткнуть уши, вместо этого Чу Ваньнин насадился на распирающий его рот член ещё глубже. Слюны было все больше, челюсть сводило от размера, губы саднило, но Чу Ваньнин набрасывался снова и снова, расслабив язык так, чтобы он обволакивал чудовищных размеров член.       Даже если он больше никогда не сможет говорить, он сделает это. Чу Ваньнин готов был разорвать рот, но вогнать налитую плоть до самой глотки, и когда горла коснулась головка, вместо тошноты почувствовал ликование. Он не жалел свое тело, задыхался, а в уголках губ появились жгучие ранки.       Тасянь-Цзюнь больше не насмехался, жадно наблюдая, как его член полностью скрывается в чужом рту. Будоражащие низкие стоны проходили сквозь Чу Ваньнина, заставляя сжиматься и прогибать поясницу.       — Ваньнин! — не выдержал Тасянь-Цзюнь.       В глазах темнело, в ушах стоял звон из-за перекрытого воздуха. Чу Ваньнин отсасывал и не думал останавливаться до тех пор, пока под его языком член не затвердел настолько, что в горле будто ходил раскалённый кусок железа, а не живая плоть.       — Ненавижу, блядь… — Тасянь-Цзюнь безотчетно потянул его на себя, приближаясь к разрядке. — Ты мог сосать так восемь лет. Ты меня обокрал. — Он выгнулся и снова застонал. — Давай, поработай языком ещё немного. Да... — Тасянь-Цзюнь дышал хрипло и часто. — Я сейчас кончу! — Он толкнулся в горло Чу Ваньнина, наплевав, что тот мог сдохнуть, захлебнувшись его спермой.       Последним рывком Чу Ваньнин снял себя с опадающего члена. Руки подвели его, и он упал на постель, пытаясь прийти в себя после того, как его горло словно облили кипятком — таким горячим было семя Тасянь-Цзюня.       Он сделал это.       Все эти годы он стыдился — он стал тем, кого используют. Сейчас стыд испуганно забился в самый дальний угол его сознания. Ведь его выходку даже бесстыдством не назвать. Настоящее грехопадение. Ладони прикрывали рот, и Тасянь-Цзюнь не увидел улыбку, иначе он вцепился бы Чу Ваньнину в горло, желая узнать причину смеха.       Смыслом его жизни были попытки сохранить достоинство, хотя бы вид. Если у него не останется этих крох, то не останется и самого Чу Ваньнина, так он думал.       Разломать все это! Он и правда грязен, испорчен. Разрушить все, что осталось, вытравить яд, вырезать омертвевшую плоть. Разобрать себя до фундамента и выстроить заново. Ему нужно спасти Мо Жаня, а он погряз в жалости к самому себе. Единственное безусловное нерушимое и чистое чувство в нем — любовь. И есть только одна вещь, которая имеет смысл: вывести Мо Жаня из того темного лабиринта, в котором потерялась его душа. Для этого нужно быть рядом, и неважно, что на него падет вечный позор.       Учащенное дыхание давалось с болью. Чу Ваньнин лежал, закрыв руками лицо.       Золото на его запястьях притянуло взгляд Тасянь-Цзюня, и тот вообразил, как эти браслеты будут звякать от каждого толчка. Он схватил Чу Ваньнина за волосы, поднимая его голову к своему лицу.       — Что ещё ты прячешь? — спросил он через хриплые вдохи.       Говорить Чу Ваньнин не мог, только смотрел с вызовом.       — Я из тебя это вытрахаю.       Неутомимость Императора в постели не была преувеличением, в отличие от рассказов про ужасную внешность о трех головах и хвосте. Он едва перевел дыхание, стаскивая с себя одежду, и тут же потащил Чу Ваньнина ближе к изголовью.       Тасянь-Цзюнь никогда не жалел его. Не дожидаясь пощечины или грубого приказа, Чу Ваньнин раздвинул ноги, откидываясь на подушки. Бедра были влажными от смазки, и Мо Жань, как голодный зверь, уставился на его растянутый вход.       — Моя Чу Фэй действительно готовила себя для этой ночи. — Он коснулся блестящей в свете алых свечей кожи. — Покажи, как ты это делал.       Чу Ваньнин постарался расслабиться. Он справится, он уже делал это в павильоне Алого Лотоса, когда понял, что сегодняшняя ночь не должна закончиться окровавленными простынями. Ему нужны были все силы на то, чтобы ублажить Тасянь-Цзюня.       Рука скользнула вниз, и два пальца проникли внутрь, едва встретив сопротивление. Чу Ваньнин закрыл глаза, но щеку тут же обожгло от удара, и пришлось распахнуть их вновь.       — Смотри на меня, когда делаешь то, что я приказал. Или в тебе проснулась робость после того, как в горле побывал мой член? — Тасянь-Цзюнь нависал над ним, окутывая своим запахом, волнуя кожу дыханием.       Когда в нем было уже три пальца, Тасянь-Цзюнь соизволил перейти к делу. Все это время он поглаживал влажные бедра, одной рукой лаская себя. Распаленный непристойным видом — подумать только, великий бессмертный растрахивает себя пальцами и готовится принять член! — он накинулся на Чу Ваньнина, вторгаясь в податливое тело.       — Впускаешь меня так легко, — простонал Тасянь-Цзюнь, в голосе его сквозило неприкрытое вожделение. — Твоя ложь… мне по вкусу.       Не успел Чу Ваньнин привыкнуть к заполнившему его члену, как Тасянь-Цзюнь принялся вбиваться с таким напором, будто вознамерился разорвать его на части. Тонкие пальцы сжали алую ткань простыней, но потом Чу Ваньнин вспомнил о недовольстве Тасянь-Цзюня и обхватил его плечи.       Проникновение становилось все резче, боль прорывалась даже сквозь возбуждение. Золотые браслеты натирали запястья, украшения в волосах сползли, запутались в черном шёлке. На шее проступили свежие кровоточащие следы: Тасянь-Цзюнь так сильно намотал на кулак цепочки, что они лопнули, оставив тонкие красные полосы.       Дрожь усиливалась, тело стонало от грубого вторжения, но Чу Ваньнин не просил пощады. Вместо этого его ноги обвили талию Тасянь-Цзюня, и он сжал их сильнее, толкаясь навстречу. Чу Ваньнин запрокинул голову и поймал взгляд, полный похоти. Ему редко доводилось видеть лицо Мо Жаня так близко. Либо его брали сзади, либо он сам отворачивался, не желая смотреть на того, кого считал своим учеником.       Но сегодня Чу Ваньнин не отводил глаз, вместо этого он прижался своим ртом к мягким, теплым губам. Тасянь-Цзюнь удивлённо выдохнул, но принялся отвечать, не переставая втрахивать его в постель.       Гладкое, неистовое скольжение крупного члена внутри отзывалось во всем теле, от него по коже пробегали искры и сливались в одной точке между ног.       — Мо Жань, — забывшись позвал Чу Ваньнин. Тот кусал его губы, проглатывая стоны и всхлипы.       Тасянь-Цзюнь был как дикий зверь, который не собирался отпускать свою жертву. Но Чу Ваньнин не отворачивался и не вырывался.       — Расслабься, Ваньнин, — простонал Тасянь-Цзюнь и попытался замедлить приближение оргазма. Его крупное тело вздрагивало, голова была запрокинута, а грудь ходила ходуном. Наконец, он резко выдохнул и сжал бедра Чу Ваньнина, наполняя его, толкаясь почти беспорядочно.       А потом Тасянь-Цзюнь будто вынырнул из омута. Его сбивчивое дыхание становилось все тише, а глаза темнели.       Чу Ваньнин, все еще возбужденный, растерянный, застыл, хотя мгновение назад готов был умолять о продолжении.       — Ваньнин… — начал Тасянь-Цзюнь, его низкий голос звучал угрожающе. — Сколько бы мы ни трахались, сколько бы даров я не приносил… Я видел только твое презрение! — Его интонации сменились так резко, что Чу Ваньнин вздрогнул. — Ты не имел права!       Тасянь-Цзюнь схватил его за волосы, притягивая к своему лицу.       — Клянусь, я убью Сюэ Мэна, если ты посмеешь спрятать это, — он говорил, сжимая пальцы все сильнее. — Блядь, ты должен смотреть на меня так каждую ночь. Лицемерное чудовище, как ты смог… Как ты посмел... Ваньнин, мой…       Чу Ваньнин по-настоящему испугался. В Тасянь-Цзюне будто говорили два человека, по очереди сменяя друг друга.       — Как я должен смотреть, Мо Жань? — спросил он.       — Словно ты меня любишь! — Тасянь-Цзюнь почти рычал от сдавливающих его грудь чувств. — Лживая сука, ненавижу тебя! Ваньнин. — Он снова прижался, проталкивая язык, кусая и облизывая губы. А потом оторвался от его рта и сказал, едва ли не с отчаянием: — Как мне победить, если ты умеешь так притворяться?       Притворяться?       Чу Ваньнин в душе взвыл, как от нестерпимой пытки.       Тасянь-Цзюнь схватил его за горло. Ярость на лице сменилась мукой, и он разжал пальцы. Чу Ваньнин даже не дернулся, не закрыл глаза, и они влажно блестели в тусклом свете последней свечи. Он обнял Мо Жаня, притянул его к своей груди, чувствуя кожей, как тот шепчет снова и снова, что ненавидит его. Сердце Чу Ваньнина стремилось то ли вырваться из грудной клетки, то ли замолкнуть навсегда.       — Ты... Ты! Всегда ты. — Мо Жань выпутался из объятий и навис над ним. Одну руку он прижал к груди, будто и у него с сердцем было не все ладно. — Хватит. Ты — никто для меня. Меньше, чем никто.       Он схватил его за запястье, выкручивая, не заботясь, что почти ломает его. Чу Ваньнин с глухим стоном перевернулся, утыкаясь в постель лицом.       Его ноги раздвинули, и во влажный, все еще заполненный спермой проход снова толкнулся член. Он выдохнул и попытался расслабиться, кусая подушку. Спина и бедра содрогались от быстрых толчков.       — Ты — всего лишь шлюха, просто еще одно тело. — Слова ранили, в то время как руки оглаживали крепкие ягодицы и стройные ноги.       Мо Жань вдавил свою грудь в его спину, бедра плотно прижались к дрожащим бедрам Чу Ваньнина, светлые ладони устроились по обе стороны его от головы.       Хотелось молчать и ждать, когда тот насытится, выплеснет в него вместе со спермой свою злобу. Молчать, как всегда, как он делал много-много ночей в своей не-жизни... Отбросив слабость, Чу Ваньнин оторвался от постели, приподнимаясь на локтях. Руки едва держали, и ему пришлось цепляться за простыни: так сильно Мо Жань вбивался в его тело. Задний проход был растянут до предела, по бёдрам текла смазка вперемешку с семенем. Внутри все жгло.       Он вскинул голову, перебросив волосы на одно плечо, и вместо того, чтобы кусать губы от боли, поцеловал Мо Жаня.       Этого от него не ожидали, ритм толчков сбился, а потом и вовсе замедлился.       Мо Жань горячо дышал ему в рот, ласкал язык своим языком, толкался и впускал в свой рот. Он был все еще внутри, но обхватил Чу Ваньнина, поднимая и прижимая к себе. Их бедра соприкасались, грудь Мо Жаня обжигала спину Чу Ваньнина. Они целовались исступленно, так, что острая боль пронзала неудобно вывернутую шею, губы горели.       Мо Жань продолжал шептать ему о ненависти, а сам оторвался от его рта и поцеловал мочку уха, облизал красную капельку сережки и двинулся дальше. Оставил поцелуй за ухом, поцелуй на шее.       Чуть отстранившись, Мо Жань снова начал двигаться. Короткими неглубокими толчками он заполнял Чу Ваньнина собой, но эти движения были настолько мягкими, по сравнению с бешеным сексом, которым Тасянь-Цзюнь предпочитал заниматься, что Чу Ваньнин захотел обхватить его сильнее, чтобы острее почувствовать, что он насажен на член.       Стоило ему сжать мышцы, как Мо Жань застонал, возвращаясь к его уху.       — Да что с тобой, Ваньнин? — Его руки спустились ниже, поглаживая и сминая податливое тело.       Это было не то, что Мо Жань воображал, размышляя об их сделке. Он думал, что Чу Ваньнин будет покорным, будет произносить тошнотворные признания, в которые он не поверит, даже выпив все вино во дворце. Но этот Чу Ваньнин... Твою мать, он был отзывчивым. И это нихуя не походило на трах под зельями, когда Чу Ваньнин больше напоминал дикое животное, которому все равно что сейчас будет в его дырке, главное, чтобы его выебали и позволили уже потушить пожар между ног.       — Тебе хорошо? Блядь! — Рука Мо Жаня обхватила твердый член, и Чу Ваньнин сам толкнулся ему в ладонь. — Ваньнин, не сжимай меня так. — Из его уст больше не лилась брань, он поглаживал нежную кожу, легко скользящую под его пальцами. Мо Жань все так же осторожно двигался, уткнувшись в изгиб шеи. Знакомый запах дурманил голову.       Чу Ваньнин выдыхал сквозь приоткрытый рот, насаживался сильнее, а потом толкался в руку, которая ласкала его член.       — Мо Жань…       — Да, чего ты хочешь? — зашептал Тасянь-Цзюнь. — Скажи, что мне сделать?       Но Чу Ваньнин не ответил, не знал, о чем просить. Продолжай, сожми сильнее, войди глубже?       Мо Жань едва двигался, но жар все быстрее стекался к его паху. Каждый нерв в теле дрожал, дыхание обжигало горло, и он целовал белую как снег кожу, надеясь, что ему станет легче.       Но огонь разгорался только сильнее, и Мо Жань навалился на Чу Ваньнина, укладывая их на простыни. Член выходил почти полностью, а потом с пошлым хлюпающим звуком Мо Жань снова вгонял его в горячую глубину.       Стоны Чу Ваньнина становились все громче, он больше мешал: толкался рвано, сминал пальцами влажные от пота простыни.       — Тише, тише, — уговаривал Мо Жань.       Но Чу Ваньнин его не слышал и тому пришлось навалиться сильнее и полностью обездвижить его.       — Будь послушным, Ваньнин, — голос Мо Жаня срывался, — давай, дождись своего мужа.       Он прижал его руки к постели и сомкнул зубы на загривке, трахая с оттяжкой. И когда Ваньнин вскрикнул, Мо Жань вбился так глубоко, как мог — перед глазами вспыхнули яркие точки, и оргазм вместо взрыва напомнил цунами. За первой волной шла следующая, и Чу Ваньнин под ним содрогался, пока сперма выплескивалась в его растраханное тело.       Едва они вернули дыхание, как последняя свеча погасла.       Чу Ваньнин сдержал слово, и Мо Жань на целую ночь поверил.       — Будь ты проклят, — прошептал он.       «Ты сделал все это ради Сюэ Мэна?» — Мо Жань так и не задал этот вопрос, да и Чу Ваньнин не ответил бы.       Измотанный их постельной битвой, он уснул, и Мо Жань ещё долго смотрел на него, прежде чем сказать:       — Этого мало, Ваньнин, чтобы я отказался от своих замыслов, — он говорил с трудом, грудь сдавило. — Я не позволю этим отбросам восставать против меня. — Мо Жань вплел пальцы в шелковистые волосы, нежно распутывая пряди. — Но я сохраню жизнь Сюэ Мэну. У меня уже приготовлена для него камера.

* * *

      Было позднее утро, когда Чу Ваньнин проснулся в покоях Императора.       Рядом не было ни Мо Жаня, ни слуг, и он с трудом поднялся, ежась от холода. Хотя его тело знавало времена и похуже, сейчас Чу Ваньнин едва двигался от неги, которая наполняла его и пробуждала желание лечь обратно в теплую постель. Но он не мог себе этого позволить.       За дверями стояла охрана, и ему сообщили, что выходить запрещено. Пускай. Главное, что в покои позвали евнуха Лю.       — Дядюшка Лю, благодарю. — Чу Ваньнин давно привык не стесняться старого евнуха.       Он принял из его рук белые одежды и слегка поклонился. Стоило переодеться, как он почувствовал, что готов к встрече с Мо Жанем.       Но его надеждам не суждено было сбыться.       — Его Величество отсутствует, — пробормотал евнух.       — Как долго его не будет? — с нарастающим волнением спросил Чу Ваньнин.       Евнух Лю отвёл взгляд.       — Где он?! — закричал Чу Ваньнин отчаянно.       Он знал ответ, поэтому выдержка ему изменила. Чу Ваньнин заметался по комнате.       — Он отправился в замок Тасюэ? Он там?!       Два его ученика сейчас бьются насмерть.       — Его Величество забрал всю армию, — прошептал старый слуга.       Чу Ваньнин знал, что призыв дракона и Божественного Оружия будет стоить ему жизни. Его душа буквально послужит топливом для силы, но он боялся, что ее не хватит на то, чтобы остановить Мо Жаня и защитить Сюэ Мэна, их обоих. В конце концов, перед этим он уже разорвал свою земную душу на две половины и оставил их в прошлом, поделив между собой из того времени и юным Мо Жанем.       Ему тогда оставалось убить Императора, но Чу Ваньнин не смог.       Внезапно дверь в покои распахнулась, и на пороге появилась сама Императрица. Сун Цютун.       Она знала о приказе Тасянь-Цзюня, знала, что тот хотел удержать Чу Ваньнина вдали от битвы, но супруг так доверял ей, что, вот незадача, позволил отдавать приказы даже дворцовой страже.       — Дорогая сестричка Чу, — насмешливо поприветствовала она наложника своего мужа. — Как скверно, что тебя заперли тут. Мне кажется, что тебе не терпится оставить эти покои. Не так ли?       Хоть душа его корчилась в муках, Чу Ваньнин смотрел на Императрицу равнодушно. Ее он ненавидел по-настоящему, но сейчас готов был принять помощь этой суки. Хотя все, чего желала Сун Цютун: чтобы он исчез из жизни Тасянь-Цзюня и она вновь стала бы единственной супругой, владеющей его мыслями.       — Мне ничего не стоит приказать этим остолопам выпустить тебя. Хочешь? — Она с наслаждением вглядывалась в лицо Чу Ваньнина, ее мысли легко читались.       — Если Ее Величество отдаст такой приказ, я останусь в неоплатном долгу, — процедил он.       Она приветливо повела рукой в сторону выхода, и Чу Ваньнин не заставил себя ждать. У самых дверей она прошептала:       — Надеюсь, ты сдохнешь и никогда больше не осквернишь мой взор.       Старик заливался слезами и молил Чу Ваньнина остаться, но тот ушел.       Евнух Лю ждал до самого вечера, понимая, что Император убьёт его, но он не страшился смерти. Он прожил долгую несчастливую жизнь и готов был с ней распрощаться. Но старый слуга искренне жалел наставника Чу.       А потом Император вернулся. Вся его армия мертвецов была уничтожена, а сам он шел, сгибаясь под весом тела в своих руках, хоть и был сильнейшим в мире заклинателей.       Чу Ваньнин был мертв.       Евнух Лю увидел его лишь раз — Император велел подготовить белые одежды и явиться в павильон Алого Лотоса.       Старый слуга старался не смотреть на израненное тело в пруду с лотосами, а позже забрал пропитавшееся кровью и водой облачение и оставил Императора наедине с его горем.

* * *

      Мо Жань погрузил тело Чу Ваньнина в ледяную воду, которая тут же окрасилась в розовый.       — До последнего ты был на его стороне! — сказал он с такой яростью, будто его и правда предали, будто не был Чу Ваньнин его противником.       Он переодел его и наполнил безжизненное тело своей ци, запечатав его в этом состоянии. И ушел.       Мо Жань сказал себе, что теперь, когда его враг мертв, он забудет Чу Ваньнина. Навеки оставит его в павильоне Алого Лотоса. Но чем больше дней проходило, тем чаще он появлялся там, сидя на краю пруда, погрузив руку в прохладную воду.       Снова и снова он разговаривал с человеком, который все же сумел обмануть его, а потом сбежать.       Мо Жань ругал его, проклинал. Звал.       — Ты всегда меня ненавидел. И даже умер, только бы сделать мою жизнь невыносимой. Никогда не жалел меня.       Порой он сидел без единого слова, хотя внутри кричал и хотел признаться, что ни за что не напал бы на повстанцев — будь они прокляты до восемнадцатого колена! — если бы знал, чем это обернется.       Злость сменялась бешенством, и он сминал хрупкие лотосы вокруг, не смея трогать тело.       — Я держу свое слово, ты, лживый ублюдок! Этот сученыш жив, и я ничего ему не рассказал. — Мо Жань протянул руку, но так и не коснулся безжизненного тела. — И не расскажу.       Он навис над прекрасным лицом, на котором больше не было ни надменности, ни презрения, но не захотел касаться холодных губ. Мо Жань помнил их влажными, наполненными горячим дыханием.       — У меня ничего не осталось. Ты победил.       В последний раз Мо Жань пришел, когда завидел факелы армии повстанцев, что собрались штурмовать его дворец. Он не скрывал злорадной ухмылки. Дворец был пуст, он отослал даже слуг.       Эту жалкую армию он мог уничтожить без труда, но больше не понимал, зачем ему это делать.       Все его чаяния обернулись прахом. Единственный человек, которому было до него дело — мертв. Мо Жань склонился, почти прикасаясь к сомкнутым губам Чу Ваньнина, и прошептал:       — Учитель, позаботься обо мне.       Глотнув вина, он достал из рукава флакончик с ядом, а потом поднялся. Не глядя больше на тело своего Учителя, своего врага и любовника, он поспешил во дворец.       Пора встречать гостей.