Чонсон не может отрицать сказанное Николасом, но подтвердить очевидное выше его сил, ведь если он согласится, то флирт Сонхуна и Джеюна не закончится даже после смерти. Эти двое всегда рядом, где бы они ни были.
Несмотря на то, что в университете Сонхун и Джеюн учатся в другом корпусе, они всё равно находят время, чтобы прийти к нему.
Вдвоём терпеливо ждут после пары, вручая стаканчик горячего и любимого чая, провожают до дома под уже наскучившие и косые взгляды других студентов, до которых им дела совершенно нет, и улыбаются слишком сладко. Либо же уводят в туалет, бесстыдно забирая прямо с лекций, и крадут по очереди поцелуи и кислород из лёгких. Чонсон считает свой редкий пульс и стонет в шею Джеюну, потому что сердце не бьётся практически, пока Сонхун пальцами проводит по его спине, задирая фиолетовую майку баскетбольной команды. Они сводят Чонсона с ума и доводят до слабости в дрожащих коленках, удерживая крепко между своих тел.
Чонсон даже не знает, можно ли быть такими.
— Ещё как можно, Чонсони-хён.
Сонхун уважительную приставку произносит в самое ухо, и он, не подозревавший до поступления в университет о собственных фетишах, чувствует уходящий из-под ног пол.
Сонхун улыбается нежно, целуя хрящик ещё раз, и цепляет ладонь не менее довольного Джеюна. В головах обоих происходит автоматическое запоминание любой важной информации о Чонсоне.
В кофейню, в которой он подрабатывает для «души» и скидок на самые разные десерты, Сонхун и Джеюн забегают за полчаса до закрытия, чтобы вдоволь помозолить всем глаза и посверкать сахарными улыбочками перед постоянными посетителями и его коллегами.
По завершении рабочего дня они заказывают пончики и, оборачивая красивую коробочку на дом красной ленточкой, обещают уходящему администратору, что обязательно присмотрят за Чонсоном. А затем закрывают все двери на замок, плотно зашторивают окна и выдыхают в самые губы прежде, чем снова поцеловать. Сонхун шепчет какие-то глупости на краснеющее ухо, а Джеюн смеётся ласково и очерчивает губами контур ключиц, хозяйничая руками по всему телу. К счастью, им троим хватает благоразумности не заходить дальше позволенного, но Чонсон обещает, что когда-нибудь всё снова повторится.
В свою квартиру он возвращается в полном одиночестве, но не перестаёт рычать на новые сообщения и мысленно молить о пощаде. В запотевшем после душа зеркале рассматривает расцветающие бутонами засосы и выдыхает.
Чонсон хочет послать их далеко и надолго, но не может, потому что Сонхун и Джеюн, флиртуя безостановочно, на него не наседают и не настаивают ни на чем, чего он не захочет. Так что приходится просто метаться между своими чувствами и мыслями.
Из-за завала на работе Николас частенько отказывается от прогулок, прося перенести встречи на другой день и извиняясь по часу. Чонсон понимает и отмахивается, предлагая следующую неделю, — сам совмещает личную жизнь, учёбу, подработку и тренировки бейсбольного клуба университета. Там он, конечно, гость редкий, ведь большое количество времени и сил уходит именно на посещение занятий, но ему нравится такой ритм бешеной жизни. Он чувствует себя живым, но ни один клуб не заменит всех тех ощущений, что дают Сонхун и Джеюн либо вместе, либо раздельно.
Зато Джеюн звонит ближе к ночи, приглашает на реку Ханган, чтобы встретить рассвет вместе, до которого как до Китая через весь земной шар, пока Сонхун на фоне втирает что-то про самую лучшую прогулку в жизни. Чонсон соглашается, ведь в дотлевающем и огненно-рыжем закате Хан становится особенной и чарующей, а пляж — пустынным и манящим пройтись возле воды рука об руку с ними. Они, кстати, встречают большим пледом, двумя корзинами с едой и кружкой дымящегося чая с клубникой. А Чонсон, целуя солёные из-за карамели губы Джеюна и опираясь на грудь Сонхуна спиной, ощущает их тепло и подтверждают, что встреча и правда волшебная.
В обыденной жизни Чонсон и вовсе считает их детьми, которые только научились говорить и ходить, потому что они изучают ассортимент хозяйственных магазинов в поисках идеальных штор для гостиной Джеюна и лампы на стол в комнате. А после, психуя и сдаваясь, пишут ему. Сообщение больше походит на призыв о помощи.
Сам Чонсон, проснувшийся недавно и пытающийся понять, за каким хреном вообще это сделал, сначала отнекивается, но через пятнадцать минут усиленных уговоров просит адрес, собирается в рекордные сроки и доезжает до торгового центра на такси, попутно проклиная всех на свете. И пока никто не видит, целует парней в щёки, грея замёрзшие ладони во внутренних карманах пальто Сонхуна.
А из головы эти два поганца вообще не желают уходить, потому что Чонсон несколько месяцев безрезультатно пытается выкинуть их из своих мыслей. Всё безрезультатно, каждая попытка тщетна и, кажется, абсолютно бессмысленна.
Сонхун напоминает о себе тупыми подкатами, хриплыми голосовыми по утрам в выходные и эстетичными фотографиями, которые заслуживают отдельного места в Третьяковке и Лувре — не иначе. А Джеюн бесконечно долгими разговорами по телефонам, такими же пленительными улыбками, милыми прозвищами и комплиментами. Чонсон и сам любит говорить окружающим о том, какие они прекрасные, но именно из-за ответных слов Джеюна всегда краснеет и едва справляется с бушующими изнутри эмоциями — тех всегда слишком много.
— Ты влюблён, но продолжаешь страдать хернёй. Пора взять себя в руки и признаться им во всём. Они не железные, а ты не всесильный, так что марш.
Николас, несмотря на вялые протесты друга и умоляющие взгляды, пинает его на выход из аудитории и обещает прикрыть перед преподом, и Чонсон обиженно зыркает на парня, в свою очередь, обещая скорую расправу. Но всё же уходит, не забывая про вещи. Скорее всего, после разговора его больше не отпустят ни под каким предлогом. Особенно ради учёбы.
Чонсон, стараясь не палиться перед преподавателем, который на парах появляется реже студентов, и не нарваться на внеурочные занятия о пользе обучения, добирается до кабинета Сонхуна. Джеюн сидит в соседнем — для английского группы делят на две маленькие из-за разного уровня знания и владения языком. Чонсон в английском как рыба в воде, поэтому его появление на парах равняется празднику. Препод один раз от радости чуть не спился прям в университете, но закрадываются сомнения, что причины для этого не нужны.
Чонсон стучится тихо, тут же заглядывая в кабинет, и просит до конца пары Сонхуна, который усмехается ему широко с последних парт и подмигивает коварно. И, если бы не сидящий рядом сосед, точно бы послал вслед смачный воздушный поцелуй.
Он закатывает глаза и проделывает ту же процедуру с Джеюном, но чувствует задницей, как всё пойдёт наперекосяк, когда они останутся наедине. Сонхун спускается к преподавателю и заверяет, что дело первой важности, требующее его немедленного вмешательства.
Джеюн улыбается, хватая его за руку и мысленно радуясь его доверию, ведь раньше не мог близко подойти, выступая в роли наблюдателя и вздыхая тоскливо. Ещё бы — краш рядом, воздухом одним дышит, а приблизиться к нему ради простого прикосновения нельзя. Но оцепенение между ними довольно быстро прошло, уступив место горячему дыханию после жарких поцелуев и рукам, изучающим с огромным упоением тела друг друга.
Сонхун, напоследок поклявшись преподавателю, что на следующей паре будет обязательно и без задержек, следует за ними привычно на третий этаж, где студентов к вечеру обычно не так много. Закидывает руку на плечо Чонсона, прижимаясь ближе, и Чонсон знает все их намерения. Ему точно не выбраться на занятия после этого разговора.
Они ни капли не скромной компанией заваливаются в мужской туалет, проверяя кабинки, и закрывают дверь. Джеюн специально забрал запасной ключ у уборщиц, когда все их «обжимания по углам» только начинались. Он целует первый, цепляясь пальцами за кожаную куртку, и вытягивает края футболки из-под джинсов, чтобы обеспечить доступ Сонхуну к открытой коже, который царапает ногтями поясницу. Касается губами волос на затылке, просто обнимая.
— Я собирался поговорить с вами, — Чонсон ртом хватает воздух, который они вышибают, прижимаясь со всех сторон, и оглядывает их в зеркале за спиной Джеюна.
— Мы обязательно поговорим чуть позже, — хрипло обнадёживает Сонхун, пальцами впиваясь в бока, и Чонсон закатывает глаза одновременно от удовольствия и раздражения — в постели не до разговоров будет. Если, конечно, они не будут говорить о чём-то пошлом.
Как выяснилось, Сонхун это очень сильно обожает.
Эй, Чонсон-и, я потерял свои ключи. Можно я посмотрю в твоих брюках?
—
Ты ведь веришь нам? — Джеюн давит большим пальцем на нижнюю губу, и Чонсон улыбается ничем не скрытому вожделению в его глазах — английский его устами звучит слишком возбуждающе.
Ответ тонет в новом грубом поцелуе, и Чонсон вместе с ним, одной рукой обвивая шею Джеюна и второй находя ладонь Сонхуна. Джеюн специально дразнится, кусаясь и царапаясь, но язык не использует и поцелуй не углубляет, а Сонхун водит пальцами то по пояснице, поднимаясь кончиками по позвоночнику, то по поджимающемуся животу.
— Наверное, у меня на лбу часы, потому что каждый раз, когда я вижу тебя, ты меня заводишь, — он вновь шепчет дурацкие подкаты, вычитанные в статьях на NAVER, и наслаждается сбившимся дыханием и поражённым хныканьем в губы Джеюна.
Чонсон рвано выдыхает, отпуская чужие ладони, и не без труда разворачивается в объятиях четырёх рук.
— Я, конечно, не художник, но за такие слова тебе бы на лице синяк нарисовал, — он бурчит, хмурится и хмыкает под чужие смешки.
— Хочешь попробовать австралийский поцелуй? Это как французский, но немного ниже, — Джеюн проводит ладонью по спине, вдоль позвоночника, и ухмыляется дрожащему телу. Одна из эрогенных зон, достаточно чувствительная точка, чтобы игнорировать её.
Чонсон закусывает опухшие губы и оборачивается. В потемневших глазах горит адовым пламенем желание, но он и сам как дьявол.
— Сделаешь так снова, и пробовать австралийские поцелуи будет нечем, — угроза звучит устрашающе, но шаловливые руки Сонхуна добираются до его лопаток. Он аккуратно давит, проводит кончиками пальцев мягко, и сам покрывается мурашками на еле слышимый стон.
Что же Чонсон делает с ними одним своим существованием?
Они познакомились на первом курсе, разговорились случайно и в следующие дни продолжили общение. Но в какой момент поняли, что пропали? В какой момент всё пошло по наклонной не туда? Чонсон оказался хорошим собеседником, рассказывающим много интересного, — его знания и умения восхищали, — а после оказался не менее шикарным любовником. Простое знакомство выливается в конечном итоге в зависимость. Невинный флирт в начале учебного года превратился в пошлые намёки, а знакомство на первой вечеринке первокурсников обернулось знакомством со всеми поверхностями в квартире Сонхуна. Жалеют ли они об этом? О,
нисколько.
— А теперь поцелуйте меня кто-нибудь наконец, я устал ждать, — Чонсон рычит утробно, притягивая за воротник к себе и накрывая обветренные губы Сонхуна с привкусом клубничного мармелада.
Джеюн опирается поясницей на удивительно белые раковины, ощущая холод керамики сквозь свитер, и наслаждается открывающимся видом — Сонхун и Чонсон целуются несдержанно и хватаются друг за друга, боясь отпустить. Сонхун зарывается пальцами в складки одежды на талии Чонсона, и ему приходится привстать на носочки ботинок, чтобы быть на одном уровне, и он обнимает крепко за шею. Они напористо переплетаются языками, обмениваясь тихими стонами. Их сбитое дыхание затягивает желание тугим узлом внизу живота и заставляет думать, как же красиво они смотрятся вместе, будто две стороны Инь и Ян — не зря в университете их называют чёрно-белым дуэтом.
Сонхун резко опускает руки на бёдра, почти вжимая в себя, чтобы стать одним целым, и Чонсон стонет громче в чужие губы, не успев сдержаться. Длинные пальцы впиваются в ткань джинсов, желая разорвать одежду на куски и прикоснуться к ягодицам без каких-либо преград. На мгновение перед глазами пробегают картинки, как Чонсон впервые разрешил зайти дальше простых поцелуев или минета. Он и сам подобен искусству, но его кожа сводит до сих пор. Особенно Сонхун в восторге от бедёр, которые отмечать приятнее всего — под одеждой засосов не видно, но Чонсон знает, кто шепчет «наш», снова и снова прикасаясь губами к нежной коже.
Джеюн же любит заднюю часть шеи, поэтому практически все его следы остаются там, скрытые высоким воротом чёрной рубашки или джинсовки. Он часто прячет лицо в затылке Чонсона, а после медленно целует и небольшими укусами спускается к плечам, произнося одно-единственное «сладкий».
— Эти джинсы меня бесят, — получается резче, чем предполагалось, Сонхун на секунду поджимает губы, но Джеюн усмехается широко, согласно кивая, и Чонсон прерывисто отвечает:
— Меня тоже.
А затом снова целует, блуждая ладонями по груди Сонхуна, и расстёгивает верхние пуговицы на серой рубашке. Под пальцами бегут мурашки, и он улыбается в поцелуй, наслаждаясь не только теплом Сонхуна, но и ароматом геля для душа, узнавая в цитрусовых нотках недавний подарок.
— Займёмся математикой? — затянувшуюся тишину разбавляют вопрос и насмешливая интонация Джеюна, переходящие в соблазнительный шёпот. Чонсон сквозь зубы зло выдыхает — что сказать, отличная идея, ведь он по математике же тоскует, слезами горючими обливается из-за букв в уравнениях вместо цифр, но подозревает, что не алгебра или геометрия интересуют австралийского засранца, стоящего позади него. — Добавим кровать, вычтем одежду, разделим ноги и будем умножаться.
Пока он от безысходности теряет последние остатки здравого смысла и закипает, как чайник, Сонхун довольно хохочет, пряча улыбку в его светлых волосах на макушке.
— Прежде чем заниматься математикой, вспомни биологию, умник. Никто из нас родить не может. Но я рад, что вы, придурки такие, в единичных экземплярах.
Джеюн безразлично пожимает плечами:
— Разве это мешает нам хотя бы попытаться?
Чонсон прощается с рассудком навсегда, помахав в путь-дорогу белым платочком, и оборачивается. Конечно,
не мешает. Когда этим двоим хоть что-то мешало в достижении удовольствия? Они добавились всего, чего хотели, поэтому он так легко поддался.
Джеюн касается его губ своими, ласково сминает, словно на пробу, хотя давно изучил каждую трещинку от морозов и их встреч, сцеловывает слабую улыбку и поглаживает щёку. Чонсон покорно обнимает за плечи, ногтями впиваясь в кожу через свитер, и сталкивается в зеркале с тяжёлым взглядом Сонхуна.
Сонхун смотрит так, будто видит впервые, отпечатывает в памяти навсегда эмоции с его лица и оставляет невесомый поцелуй на виске. Рядом с другими людьми он живая статуя, Ледяной принц всего университета, укравший не одно девчачье — и чего таить, мужское, — сердце, но вместе с Чонсоном и Джеюном — нежный и заботливый. Джеюну нравится тот факт, что именно они так влияют на него. Потому что вот так, втроём, они все меняются — Чонсон сбрасывает маску ответственного студента, становясь самим собой и отдыхая от всех обязанностей, а Джеюн превращается в активного щенка, требующего ласку и внимание.
— Или лучше вспомним физику? Проверим силу трения.
Чонсон задыхается, мгновенно тыкая пальцем в грудь, и сверкает гневным взглядом.
— Шим Джейк! — он шипит змеёй, повторяя про себя, как мантру, что согласился на это всё добровольно, и у его виска автомат никто не держал. — Лучше заткнись, а то придётся изучать отсутствие силы притяжения. Покажешь потом Ньютону своё открытие.
Джеюн заливисто смеётся, наслаждаясь угрозами и весельем на лице Сонхуна. Сонхун же ставит подбородок на плечо Чонсона и…
— Дже-я… Я обещаю, из-за нас ты будешь кричать громче, чем из-за Американских горок, — решает добить коронной фразой и промурлыканным на ухо именем, закрывая крышку воображаемого гроба.
Чонсон рычит, из последних сил сдерживая себя от убийства, и на счёт три выдыхает. В том, что он стоит здесь, виноват только он — его никто за ручку не приводил. Если бы послал их сразу, не стоял бы сейчас в туалете, но он не сумел, поэтому приходится платить за все грехи.
***
Чонсон губами очерчивает линию подбородка, наконец побеждая завязки на домашних шортах, — затягивает тонкие шнурки в бантик, — и чмокает в нос, широко улыбаясь. Джеюна ведёт от контраста — совсем недавно он упивался громкими стонами, сцеловывал с кожи слëзы и доводил до исступления одними только руками, а сейчас облизывается довольным котом, нависая сверху. Всё наивно-невинно и радужно-пушисто, намного интимнее, чем просто секс. Настолько глубокое и личное, что скрыто от глаз посторонних. Ласковые улыбки от уха до уха и нежные прикосновения, долгие разговоры по душам, тёплые объятия и прогулки по солнечному Сеулу со сладкой ватой и апельсиновой газировкой.
Сонхун подползает ближе, упираясь рукой в матрас, целует Джеюна в открытое плечо и переводит взгляд на Чонсона, который вслепую находит его ладонь и накрывает своей.
— Я хотел поговорить с вами, — начинает он, собираясь с мыслями. Признаться в чувствах оказывается сложнее, чем думалось ранее. Ему проще взять лист и ручку и высказаться на бумаге, чем лежать на постели и задумчиво жевать губы, ожидая, когда любовь сама обо всём поведает.
Джеюн кивает, убирая отросшие пряди с лица, и ведëт костяшкой указательного пальца по щеке до шеи. Он замирает и даёт понять, что слушает. Что бы Чонсон им ни сообщил, они примут это. По крайней мере, попытаются. С судьбы на все случаи жизни припасены сюрпризы, и порой подарки вызывают только грусть.
Сонхун падает на постель, разминая затёкшие мышцы, и тянет Джеюна за собой. Теперь они втроём, удобно устроившись на большой кровати, разглядывают скучный белый потолок, считают вместе с часами секунды и синхронно выдыхают. Удивительно, как много времени они проводят вместе. Кто бы подумал, что так получится.
Чонсон пускает нервный смешок, играя с пальцами Джеюна, которые, будь он художником, изображал на всех своих холстах, и целует тыльную сторону его ладони.
— Поговорить хочу, но сказать это не могу, — дрожь лёгкого страха пробегает по телу, и Сонхун хмурится. Неужели разговор будет о расставании, прекращении их недодружбы-недоотношений? — Страшно до жути.
— У нас впереди вся жизнь, Дже-я, мы не торопимся, — шутливо напоминает Джеюн, и он поддерживающе мычит, невольно хватая покрывало и сжимая ткань.
Чонсон хихикает, неловко поворачиваясь. Он — самое главное, что есть в их жизни, и этот факт разрушителен как цунами.
— Хотите стать моими… — он сглатывает, выдыхая и наблюдая, как на уже родных лицах расцветают ласковые улыбки. Почему так сложно просто предложить? Чонсон же не людей убивать зовёт, не грабежом и варварством заниматься, а всё равно боязно. — Будете встречаться со мной?
Сонхун и Джеюн одновременно застывают, не веря в собственное счастье. Садятся на кровати, улыбаются ему, как сумасшедшие, и выглядят точно так же. В глазах загорается недобрый озорной огонёк, а новая тишина кажется оглушающей. Какого хрена эти двое молчат и лыбятся, как идиоты? Неужели непонятно, что Чонсон ждёт?
Он повторяет за ними, подгибая ноги под себя, и недоверчиво щурится. Они точно адекватные?..
Джеюн тянет его на себя, прижимает ближе к груди, зарываясь пальцами в мокрые после душа волосы на затылке, и целует морщинки на лбу. Приходится в ответ обвить руками талию, скрепляя ладони в замок на пояснице. Чонсон и сам не отпустит. Ох, не для этого не спал несколько дней, не для этого выслушивал пламенные речи Николаса, не для этого сбегал из университета.
Сонхун берёт его ладонь в свою и обнимает Джеюна со спины, укладывая голову на плечо. Они согласны на все предложения Чонсона по умолчанию, даже говорить ничего не нужно — просто позови, и весь мир будет у ног, все звезды окажутся в руках, все мечты осуществятся. Их преданность и безграничная любовь многих может напугать, но Чонсон сделает то же самое ради них, если не больше.
— Я согласен, Чонсон-а, — Джеюн гладит его спину, задерживаясь пальцами на лопатках, но этот жест лишь расслабляет. Становится очень хорошо. Так, что дрожь всё же пробивает, вызывая смешки.
— Я никогда против и не был, — Сонхун целует в уголок губ, облизывая контур и заглядывая в глаза. И понимает, что из болота с названием «любовь» не выберется. Но он в этом не нуждается. Не нуждается в спасательной команде или в надувном красном круге.
Он нуждается в двух людях в его руках.
Чонсон жмурится, смаргивая слёзы и пряча лицо в шее Джеюна, и снова убеждается, что не зря согласился тогда на их ужасно-тупое предложение. Если бы не приглашение принять непосредственное участие в сексуальном марафоне, не сидел бы он здесь сейчас.
— А люблю вас.
— И мы тебя, Чонсон-а. Как до Луны и обратно несколько раз, — Сонхун в свои слова не вкладывает какой-то особый смысл, но Джеюн головой кивает, как болванчик.
Чонсон выдыхает, отодвигаясь и ощущая, как под руками напрягаются чужие тела, но криво улыбается:
— Не бойтесь, я не уйду… Просто знайте, что моя любовь к вам не измеряется, не изменяется и не исчезает. Этот год был волшебным, и я хочу, чтобы так продолжалось всегда.
Джеюн, кидая Сонхуну взгляд через плечо, не отрицает. Они хотят одного и того же втроём.
***
— О Боже, вы издеваетесь, да?! Какого хрена вы меня раньше не разбудили?! Я же опоздал, вашу мать! — Чонсон запускает подушку в стоящего в коридоре ухмыляющегося и ловко поймавшего снаряд Джеюна, пока Сонхун рядом сгибается пополам от смеха.
Мало того, что Чонсон вчера учёбу прогулял, так ещё и сегодня на занятия опоздал. Он, конечно, смирился бы, но день пропущен полностью. Пар немного, а в журнале посещаемости стоит три пропуска. Родители в мгновение ока найдут его, прибьют — этих двух придурков заодно, чтобы не страдали хернёй впредь, — и тут же закопают где-нибудь под кустами возле университета.
— Ты просто очень сладко спал, и Джейк посчитал преступлением твоё раннее пробуждение, — Сонхун плавно приближается, расслабляя узел на поясе махрового халата, и Чонсон предупреждающе рычит, наоборот, отступая. Он после вчерашнего не до конца отошёл, а тут снова намёки свои непрозрачные кидают! Во что он ввязался, переехав в Сеул?
— Да и поясница, наверное, болит после вчерашнего… — заботливо шепчет Джеюн, точным броском на кровать избавляясь от подушки и медленно надвигаясь.
Звоночек в голове тревожно трубит, подсказывает бежать, сверкая пятками, хотя поздно что-либо предпринимать. Чонсон теряет равновесие и постепенно спокойствие, падает на кровать, смотря на их насмешливые лица снизу вверх, разминает кулаки с характерным хрустом. Левый глаз почти дёргается, нервы улетают в бессрочную командировку на Бали, но кто заберёт его? Ему тоже нужен отпуск!
— Я вам сейчас такое устрою, что не только поясницы болеть будут, энтузиасты хреновы! Дорвались, блин…
Сонхун смеётся заливисто, хватает Джеюна за край футболки, спасаясь от верной гибели, но на пороге он спотыкается и посылает воздушный поцелуй через плечо.
— Идиоты! — Чонсон прикрывает глаза и ложится, раскидывая руки. Наверное, даже хорошо, что его не разбудили раньше — пары по пятницам ерунда, а вот поцелуи у Сонхуна и Джеюна несравненно круче. И не только поцелуи.
— Но признайся, что любимые, — откуда-то с кухни кричит Джеюн, и он протяжно вздыхает.
— А я разве отрицал?
