Гениальный идиот

Очисти от грязи мое сознание — Я не хочу могу проходить испытание...

      Когда танец становится жизнью, мир начинает делиться на условно символические понятия: горизонталь, вертикаль. Люди больше не являются людьми — лишь маленькими или большими воплощениями золотого сечения. Человек — механизм. Танец — смысл.       Долго смотрел на других людей и еще дольше разглядывал зеркало, изучая, анализируя, выявляя закономерности, пытаясь понять: почему. Почему они не танцуют. Почему люди вокруг статичны и ржавы, будто, не покрыв сверху защитным лаком, их выбросили под дождь как производственный брак. Почему столько лет больше не получается самому. По-че-му?       Так долго искал ответ, что не смог сдержать смеха, когда один короткий телефонный звонок его дал: тихий голос в трубке вперемешку с электрическими помехами. Оказалось, как дурак, искал что-то новое, а нужно было всего-навсего вернуться назад. Вернуться туда, откуда решительно и без раздумий сбежал. Или уже… нет?       Наконец понял, почему так долго не мог дышать, и едва не подавился, когда кислород все-таки попал в легкие. Подушечки пальцев, ладонь, предплечье, плечо… холод. Холод в голосе, помещении, взгляде. Зеркала. Горизонталь. Вертикаль. Так много, невыносимо много людей, и ни один из них не танцует. Звенящая тишина. Прислуга, охрана, ребенок, же-на.       Сергей. В его глазах… в полутьме не видел его глаза, и не мог унять дрожь, и поджимал губы, и мелко-мелко, тяжело, но дышал. А для него — пустота.       Всего лишь маленький мальчик. И сколько бы ни было лет, сколько бы ни имел детей, — для Сергея: глупый, бесконечно глупый, наивный пацан. Мальчишка с самым гибким на свете телом и таким страхом в глазах, словно, как и у забитой собаки, поджать хвост и тихо скулить — единственная известная модель поведения. Дождаться, когда все уйдут, — провести рукой по волосам.       Слезы по щекам градом и надрывный стон как единственный, возможно последний, шанс на дыхание танец любовь. Ведь с ним только так. Либо танцевать и дышать, либо… либо не с ним, и тогда все это не имеет никакого значения. Так долго думал, что танцевать не получается, потому что война, потому что до боли хочется есть, потому что из-за младенца никак не выходит выспаться. Но понял только сейчас: ради него. Только если он сидит в зале, в первом ряду, и его взгляд, как костыли, не позволяет упасть. Нет, нет. Нет! Как незаметные лески марионетки, неспособной самостоятельно ни на что, и каждый шаг, каждый ле-ген-дар-ный прыжок: потому что Сергей сидит в зале. Потому что он поднимется, попросив его извинить у других купивших билеты, выйдет из зала, за кулисы, ожидая последний, самый искренний, самый важный прыжок во всей этой постановке. Потому что поймает, как всегда, как каждый до этого раза ловил.       Мелкие синяки на коленях. Оранжевая кислота и сахар на губах. Все это — реальность, небрежно наслоенная на новую вертикаль. Вдох полной грудью. Шаг. Выдох. Поток эпитетов и междометий. Горизонталь.       Когда танец становится жизнью… танец заменяет жизнь.