Секретик

— More quickly, please*. — Подобная фраза из уст Акутагавы звучала угрожающе, да и понятно почему. Чуя, казалось, совсем холодный и обильно трясся. Он периодически что-то увлеченно шептал, переворачиваясь и пытаясь схватить Акутагаву за волосы. Рыжий был одет совсем по-домашнему, от него пахло медикаментами, глаза были красными и опухшими, впрочем как и всё лицо. Иногда он вскрикивал, но через некоторое время замолчал и превратился в что-то наподобие тряпичной куклы, окончательно перестав двигаться. Рюноске несколько раз проверял пульс Чуи: слабый, редкий, но всё же он был. Таксист не слабо был напуган выходкой Рюноске, так что часто жал газ в пол даже на красном, сильно рискуя жизнями всех троих. Мужчина за рулём напугано хмурился. На вид ему было небольшим сорока, однако морщины на лице уже проступали. Светлые волосы молодили его, легкая щетина старила наоборот, однако получался странный констракт, в итоге сливающийся в неплохую внешность для своих лет. Он был чрезмерно худым, в машине пахло табаком. Когда они добрались до больницы, едва выпустив пассажиров, водитель стартанул, задев соседнюю машину, но почти не заметил этого, так как адреналин он испытал не слабый. — Проклятье. — Рюноске произнес это с неизменно каменным лицом и Чуей на руках. Тот не ворочался уже слишком долго, а ще с трудом дышал, сериями, часто делая перерыв секунд на тридцать, а после резко и глубоко вдыхая, прерываясь на половине заполненности легких и вновь останавливался, ни на шутку пугая Акутагаву. Накахара был на удивление совсем легким, точно не шестьдесят килограмм, как написано в резюме из Портовой мафии, однако Рюноске это не спасло, так что пришлось незаметно использовать Расемон, чтобы подняться по лестнице. Рыжий на этот раз не дышал уже на протяжении минуты, потому Акутагава поудобнее переставил руки: одну под колени, а вторую за спину, слегка приподняв Чую так, что его голова упиралась Рюноске в плечо. Он перешел в бег, распахнул Расемоном дверь больницы, надеясь, что никто этого не заметил, проходясь по коридору больницы под удивленные взгляды её посетителей. Наконец он заметил женщину в белом халате. Тот был накинут на плечи и не застегнут, однако бейджик с надписью «Реаниматор» на полосатой блузке обозначал, что она всё же доктор. Волосы её были собраны в растрепанный хвост, на руках были перчатки, а сама она была двольно полной, но, судя по чертам лица, имела отношение к японии. Да и имя на бейджике говорило о том же. Женщина посмотрела косо в сторону Акутагавы, а после этого, поправляя большие круглые очки с линзами, толщиной в палец, промямлила. — На стойку регистрации, я не намерена на себя ответственность брать. Пока не отправят ко мне, смотреть не буду. — Она сказала это настолько мерзким голосом, что Акутагаву чуть не стошнило. Женщина развернулась и сунула руки в карманы длинной прямой юбки, намереваясь уйти, однако было окликнута. — Вы шутите? Он умрет, у него пульс еле прощупывается. — Рюноске говорил на повышенных тонах, игнорируя то, что женщина стоит к нему спиной и почти не слушает. — Умрет и умрет, значит судьба у него такая. — Она сказала это не менее отвратительным голосом, даже не обернувшись, а Акутагава ни на шутку испугался. — У меня есть деньги. Много денег. Пожалуйста. — Услышав слово деньги женщина обернулась, а глаза ее выражали заинтересованность. — Я осмотрю его и буду поддерживать дыхание, но конечную сумму назову я и ты обязуешься её выплатить, какой бы она не была. — Она гадко улыбнулась, а после подозвала медсестру. Та была старой, но, судя по рукам, довольно сильной, так что подогнала носилку и указала пальцем на неё, судя по взгляду, приказывая уложить Чую туда. Рюноске послушно отпустил рыжего от себя, укладывая на эту раскладушку на колесах, покрытую полиэтиленом сверху, видимо, чтобы лишний раз не менять белье. Старуха вмиг ускорила шаг, уходя в глубину коридоров, а доктор не спеша пошла за ней, игнорируя ругающихся пациентов. Акутагава так и не отходил от носилки, идя параллельно с медсестрой и держа Чую за руку, надеясь, что тот потом этого не вспомнит. Хотя пусть бы лучше вспомнил, вспомнил и может быть даже глупо пошутил, лишь бы выжил. Лишь бы он выжил. — Почему вы здесь, что с Чуей? — Дазай выглядел растрепанным, явно спешил домой, держа в руках два тяжелых пакета. Он смотрел на Хигучи с Гин, а после перевел взгляд на тигра. — Особенно ты, каким боком ты тут оказался? Ацуши задумался, пытаясь понять, что он здесь делает в действительности, впрочем ответа придумать он не смог все равно, благо Хигучи нарушила неловкое молчание, сделав неудобным уже разговор. — А вы с Чуей-саном живете вместе что-ли? — Она посмотрела вопросительно, ожидая ответа, а после смутилась и отвела взгляд. Дазай же улыбнулся, так, как давно не улыбался. Злобно, даже немного жестоко, показывая своё превосходство над бывшими подчиненными. — Оу, а ты запрещаешь. — Она смутилась еще больше, а после обнаружила свои ботинки чрезвычайно интересными и начала их увлеченно разглядывать, пытаясь откосить от разговора, а после тихонько промямлила. — Мм, я просто думала, что вы терпеть друг друга не можете. — Она сказала это неуверенно, даже сама не понимая, почему так боится Дазая, может это Акутагава так влиял на неё. — Я тебе давно не босс, да и никогда им не был, все равно все уже в курсе, не так ли. — Хигучи удивилась такой проницательности Дазая, а после он вдруг застыл, поднял взгляд в небо и увидел распахнутое окно. Он схватился за голову, эмоции на его лице сменялись, выражая истинное понимание события, а после он вдруг воскликнул. — Что с Чуей?! Он мертв? — Вдруг он взял себя под контроль, сделав обычное спокойное лицо, однако абсолютно все видели как мысли мелькали в его голове, образуя нескончаемый поток и чуть ли не выходя за её пределы. Зрачки резко увеличивались и сужались вновь и вновь, видно он прокручивал бесконечные варианты развития событий, даже не ожидая ответа от девушек, однако Ацуши, про которого все успели забыть, прервал размышления Дазая, отвечая на вопрос, ответ на который Осаму и так знал. — Акутагава забрал его в больницу, однако он был совсем плох. Мы, когда приехали, увидели его летящим из окна, благо успели вовремя. — Ацуши не успел даже шелохнуться, а Гин, стоящая позади сделалась невероятно расстроенной. Дазай вдруг прекратил выражать безысходность глазами и полностью отчистил разум. Он вдруг улыбнулся, совершенно адекватно, словно увидел что-то невероятно смешное и прикрыл рот рукой, сдерживая смех, но всё же ему не удалось. Наконец сбивчивы водоворот мыслей сменился вполне понятной цепочкой с логичным текстом, а Дазай вдруг понял себя. «Всё, что я делал всё это время, чем жил — лишь глупое наваждение. Как эгоистично было обещать заботу, обещать, что не потеряю и не уйду сам. Наивно и глупо полагать, что всё будет иначе. Я — яд. Я отравляю одним своим существованием любое место, куда попаду и всех вокруг. Я отвратителен и не могу ничего с этим поделать, как бы мне не хотелось. Чуя занял все мои мысли, влюбил, а после поплатился за это. За свою любовь. Все, кого я люблю умирают. Раньше я думал, что это просто невезение, несправедливость, но это не так. Я не смотрел на обстоятельства, бросил больного Чую одного. Не сделай я этого, мы бы, наверное, пили чай. Сейчас я наконец понял, что виноват не Чуя, не место и не время, не судьба или некая природа. Виноват я. Почему же я не думал так раньше, нет, я так думал, просто забыл, заставил себя забыть и погрузился в эйфорию, не замечая очевидного. Мое единственное предназначение — быть членом Портовой мафии и убивать людей, как сказал Огай. Я отклонился от этого, изначально привязавшись к Оде, окончательно потерял нить, влюбившись в Чую, забыл о том, кто я есть. Я не должен быть здесь, это ошибка. Всё это — ошибка. Если бы я выполнял своё предназначение все бы были живы. Если бы в свои двенадцать я отговорил родителей, заставил бы бросить бабушку, если бы я уничтожил Мимик, самостоятельно убив его главного, если бы я не лез в Вооруженное детективное агентство, не просил бы Чую о помощи, не пытался стать хорошим, выполнить последнюю волю друга, если бы я просто… Если бы я просто выполнял свое предназначение, то, для чего был создан, не думая о собственных нуждах, все бы остались живы. Все. Я решил сыграть в шахматы с судьбой, имея всего четыре фигуры на столе. Фигуры, что были моими ставками, на кону всё. А она смеялась. Смеялась надо мной, так же, как и я сейчас смеюсь. Она знала всё изначально, она знала, что я потеряю все фигуры, однако я затеивал игру вновь и вновь, постепенно потеряв всех, кроме одной. Нет, в глубине души я еще тогда знал, что потеряю всё, но надеялся на её милость. Надеялся так же глупо, как надеюсь сейчас на то, что Чуя жив. Что госпожа судьба оказалась благосклонна хотя бы раз, хотя бы по отношению к Чуе, не ко мне. А она вновь смеется. Смеётся, решая забирать ли последнюю фигуру, однако у неё нет выбора. Ставки слишком высоки, я не могу выйграть у судьбы, могу лишь сдаться. Добровольно отдаться и плыть по течению, выполняя своё предназначение и тогда, может быть, она пощадит. Пощадит, но только если я добровольно отдам последнюю фигуру в её руки. Нет. Я не хочу так. Я до смеха глуп. Ужасен, отвратителен и ненавижу себя за то, что делаю, но я буду умолять судьбу, до последнего пытаясь рваться в бой, противореча самому себе и своей сущности. Буду бороться, подставлюсь под её удары, заслоню последнюю пешку телом. Нет, не пешку. Свою королеву, что сейчас, возможно, и так мертва. Я понимаю, что уже не могу ничего сделать, но поеду, поеду в больницу, поеду к Чуе и увижу его прекрасные глаза. Я выйграю в этой игре, выйграю и обману судьбу, что давно играла в шахматы с Чуей. Я приду на помощь, мы обязательно вместе сможем бороться, сможем выйграть эту партию, я не дам ему проиграть. Пусть он и сдался, выпрыгнув из окна, но я верну его в игру. Верну, а пока что продолжу партию вместо него. Он точно сможет победить, точно справиться, а если справиться он, то и моя партия не окажется проигрышной, так как мой ферзь всегда будет со мной. Он единственная фигура, но у судьбы вообще нет фигур, она просто забирает мои. А я не отдам. Я дурак, решивший бороться с судьбой, нарушивший своё предназначение, потерявший почти всё, что имел, но я не проиграю. Не сдамся. И мне смешно, искренне смешно, здравым рассудком я не могу оправдать свои поступки и дать им логическое объяснение, не могу понять почему, но я просто попытаюсь и не проиграю. А если и проиграю, то буду знать, что сделал всё возможное. К черту мысли, к черту эту игру, я переверну стол, разобью эту шахматную доску, а после возьму судьбу за загривок и заставлю отдать всё, что она у меня посмела отобрать. Я глуп, но если я был бы умным, то сдался бы, так что я рад, что так безрассуден. Я ненавижу себя, ненавижу, считаю виноватым, мерзким человеком, но люблю себя за это же. Люблю и ненавижу, я рад и расстроен, мне хочется плакать, но смеяться я мечтаю не меньше. Возможно, я в конец потерял рассудок, но если такова цена победы, то я готов повысить ставку. Я ставлю свою жизнь, пусть она и стоит совсем немного, но всё же что-то да значит. Я ставлю всё, что имею, и даже немного больше. Я не проиграю, потому что не верю в свой проигрыш, как и в победу, но в меня верит мой ферзь. Единственный дорогой мне человек — Чуя Накахара. А пока он верит, пока он дышит, наша игра продолжится. В этот раз я продумаю абсолютно всё, все варианты событий, всё, обыграю судьбу, убью её и выйграю. Мои мысли абстрактны и безумны, не имеют логического основания, как шахматы, или любая другая игра, потому мне смешно. Есть только одно. Одно единственное дорогое мне, моя любовь.» — Дазай-сан, вы в порядке? — Хигучи смотрела обеспокоенно. — Прекрасно. Просто великолепно! — На него накатила волна абсолютного оптимизма и уверенности в будущем, — Вызови такси до больницы. Дазай не одевал бахил. Не слушал крики уборщицы, просто шел. Шел на чувства. Шел и искал, искал Чую, не оглядываясь на опаздывающих позади Хигучи Гин и Ацуши. — Чуя! Где Чуя?! Скажите мне. — Он просто кричал, метался из стороны в сторону, ни к кому не обращался, просто шел. — Молодой человек, остановитесь и послушайте, — Говорила женщина, мимо которой он недавно прошел. Плевать, как она выглядела, он смотрел сквозь неё, он хотел увидеть Чую. Своего Чую, живого и здорового. Не этот замызганный халат, не жалкие зеленые глаза, а любимые голубые, не крашеные и секущиеся желтые волосы, а рыжие кудри. Увидеть и понять, что всё хорошо. — Чуя. Чуя Накахара. Он рыжий, у него длинные волосы и, должно быть, серая футболка. — Женщина помолчала немного, а после произнесла. — Ага, знаем такого, к нему нельзя, но можете сидеть ждать у кабинета. — Она ответила писклявым голосом, словно детским, только табачная хрипота его странно изменяла. — Нельзя. Нельзя? Ладно, хорошо, ничего страшного, как скажете. Где можно ждать? — Дазай изменился в лице, слегка поник, но эйфория после собственных мыслей не успела его покинуть, так что он вновь улыбнулся. — Тридцать четвертый кабинет. Реанимация. — Дазай вдруг понял, что у него нет шансов на победу, если его королева погибнет, понял, что зря радовался, зря надеялся. Но не перестал улыбаться, просто накинул маску липовой радости, заместо настоящей, что сменилась беспокойством и страхом. Первобытным, словно загнанный в угол бродячий пес, что только что понял, что у него пытаются отобрать всё. Всё, что у него есть. — Хорошо, я побежал. — Дазай поправил волосы, и ринулся в глубину коридора, сбивая с ног других посетителей больницы и неловко извиняясь. «Какой странный, он что, рад, что его близкому человеку грозит смерть? Очень странный.» — Подумала женщина, глядя на удаляющийся силуэт незнакомца. Подойдя к кабинету Дазай встретился глазами с тем, кого и ожидал увидеть. Он сидел в черном плаще, несмотря на жару и смотрел на Дазая, уважительно, ожидая слов, но Дазай молчал. Неполноценный подошел ближе и подсел рядом, напротив двери с надписью «Реанимация». Они бы так и молчали, но Дазая слишком интересовала судьба Чуи, так что он первым завязал диалог. — Давно ты здесь ждешь? — Дазай пытался скрыть неловкость, потому как чувствовал вину еще и перед Акутагавой, над которым откровенно издевался, а тот спас его любимого. Непривычно, когда на зло тебе отвечают добром. — Где-то полчаса. Доктор сказала, что он наелся таблеток, а мы подоспели слишком поздно, так что их влияние уже сказалось на сердце. Прогнозы неутешительные. — Спасибо. — Дазай сказал это по-доброму, словно не услышал слов Акутагавы. — Что? — Бывший мафиози думал, что ослышался. — Спасибо тебе, Акутагава. Ты достоин не то, что моего признания. Ты превзошел меня. — Рюноске не верил свои ушам. — Прости, что обходился с тобой так в прошлом, но иначе ты бы не смог выжить в Портовой мафии. Я благодарен тебе, ты был хорошим учеником и подчиненным, лучше я бы не смог найти никогда. — Дазай-сан, вы бредите. — Рюноске был уверен, что с наставником что-то не так. Дазай засмеялся, забавно, что даже когда Акутагаве сказали в лицо то, что он годами мечтал услышать, то он банально не понял смысл сказанного. — Я в адеквате, могу повторить еще раз. Ты сильный, сильнее меня и любого в Портовой мафии, по крайней мере волей. — Дазай сказал это уже с меньшим восторгом, но с той же искренностью. — Правда? — Рюноске смотрел преданно, всё еще не веря ничему из сказанного. Он глупо улыбался, просто от радости, от счастья. А так он не улыбался никогда. Безумно, в разгаре боя — да. От смеха над глупостью и внезапным бегством с поля боя при виде его способности — да. Но не от счастья. Ему казалось, что это сон и он даже несколько раз незаметно ущипнул себя, но не проснулся. — Правда. — Дазай коротко утвердительно кивнул, обрадовав Акутагаву, окончательно сделав счастливым настолько, насколько это вообще возможно. И Акутагава стал плакать. Он плакал и улыбался, совсем тихо, но Дазай видел, как бы Рюноске не пытался скрыть этого. Словно всё это время Дазай сжимал в кулаке все чувства и эмоции Рюноске, а прямо сейчас вернул их владельцу. Многие никогда не плакали от счастья, Акутагава же не плакал никогда вовсе, до этого раза. Дазай придвинулся, увидев удивленное выражение лица ученика, а после позволил положить голову к себе на грудь. Рюноске тихо всхлипывал, утыкаясь в Дазая, а тот периодически трепал его волосы, не пытаясь успокоить, потому что знал, что все эти эмоции копились в Рюноске годами. — Эй, вы, за мной. — Вышла та самая медсестра-старуха, подзывая Акутагаву и Дазая жестом, чтобы они точно поняли. Рюноске вытер слёзы рукавом, но улыбка так и не сходила с его губ. Он еще долго будет пребывать в эйфории от этих событий. А Дазая волновала только судьба Накахары, так что он подорвался и зашел в кабинет. Рыжий лежал уже на простой раскладушке, подключенный к капельнице. — Чуя, я так за тебя испугалс… — Дазай, увидев такое родное лицо, было стал увлеченно говорить, но его прервала доктор-реаниматор. — Он вас не слышит. Медикаментозная кома. — коротко отрезала врачиха. — Но он же еще очнется, правда ведь? — Дазай смотрел умоляюще, а Акутагава не мог узнать в нем наставника, слишком уж он изменился за последнее время. — Не знаю, таблетки сильно повредили его органы, если доживет до завтрашнего утра, то шансы будут выше шестидесяти процентов. — Дазай вмиг погрустнел, а те временные розовые очки, что он решил надеть в результате сильного эмоционального потресения с треском лопнули, а осколки, казалось, вонзились ему в глаза, настолько болезненным было осознание. — Я могу быть здесь? — Дазай смотрел умоляюще, женщина собиралась отказать, но передумала. — Сколько хотите. — Она подмигнула, — Если что-то нужно зови. — Акутагаве стало так мерзко от такой готовности служить, а еще от того, что человеческая жизнь для этой врачихи значила гораздо меньше, нежели деньги. Несомненно, она была хуже любого мафиози, так как бандиты обычно чувствуют вину за содеянном, а она нет. Ей действительно было полностью наплевать на всех, кроме себя любимой. Наверняка, не обещай они ей деньги, она бы просто смотрела, как Чуя умирал, бровью бы и не повела. Дазай же полностью отключился от разговора, садясь на край кровати и проводя по щеке рыжего, который дышал. Слабо, очень тихо, пульс едва прощупывался, но всë же был. Женщина было почти ушла, как вдруг застопорилась в проходе и обернулась, готовая вновь наполнить тишину своим мерзким прокуренным голосом. — А деньги? — Она укоризненно смотрела на Акутагаву, ожидая, что он прямо сейчас достанет из-за спину большой железный чемодан с миллионом долларов. Рюноске же, подошел к Дазаю и что-то шепнул, чтобы женщина не услышала. Неполноценный утвердительно кивнул и тогда Акутагава вмиг сделался дружелюбным до боли в костях, и сказал приветливо, словно сама небесная благодать снизошла на него. — Деньги в машине, пройдемте со мной. — Рюноске прищурился и вышел из комнаты, оставив Накахару с Дазаем наедине. Наконец, когда все вышли неполноценный уткнулся в шею Чуи, просто слушая его дыхание, а после стал его целовать. Мягко, слегка касаясь, в щеки нос и подбородок, однако Чуя был неподвижен. — Долго нам еще идти? — Женщина почесала нос и уже начинала раздражаться. Акутагава обернулся, осмотрел пустынный переулок в котором они остались, а женщина вдруг поняла в каком находится положении и сделала напуганное лицо, глядя точно на Акутагаву, так же умоляюще, как он смотрел на неё прося помощи. — А, впрочем. я, — Она развернулась и побежала без оглядки, однако темная ткань площа сгустилась и в женщину метнулась длинная черная лента, пробив её ногу и моментально заставив упасть на пол. — Нет, прошу, у меня семья, дома дети голодают, умоляю, не надо. — Она заплакала от боли, прижимая рану ладонью, однако Акутагава был непреклонен и приблизился. Мы — люди, нам плевать друг на друга, мы считаем злодеями тех, кому собственные проблемы важнее наших, исходя из такого мнения всё человечество отвратительно. Но в этом и вся его прелесть, в такой особенности и некой глупости, которая не чужда всем живущим на земле видам. «Никто из людей не достоин жизни, однако выживут те, кто способен решать, достоин жизни ли иной.» — Акутагава улыбнулся собственным мыслям, слушая всхлипы женщины. — Семья? Мне плевать. Похоже они умрут. — Акутагава наслаждался мгновением, а после пронзил Расемоном плечо женщины, заставив громко вскрикнуть. Кровь забрызгала стену, а женщина не переставая орала, цепляясь руками и раздирая ногти об асфальт. — Нет! Я хочу жить! — Она пыталась отползти, однако несмотря ни на что Акутагава настигал её, идя почти бесшумными размеренными шагами. — Хочешь жить? Ладно, я сохраню тебе жизнь, — Она посмотрела недоверчиво, пытаясь спрятать скорченное от боли лицо. — Но при одном условии. — Видя её страх Акутагава улыбнулся почти безумно, а после подошел к ней и вытер забрызганную кровью руку об её халат и прокашлялся. — Я буду снимать кожу, как только я дойду до локтей обоих рук, я отпущу тебя, если ты не умрешь от болевого шока. И еще, — Он вновь словил приступ кашля, — Ни звука. — Женщина захрипела в попытке что-то сказать, отхаркнула кровью и на этот раз не промямлила, а произнесла четко. — Хорошо. — После этой короткой фразы она, нехотя, протянула руку в сторону Акутагавы. Тот присел на корточки, напротив женщины и посмотрел ей прямо в глаза, ухмыльнулся, а после тонкая нить Расемона взвилась в воздух, встала максимально вертикально и воткнулась женщине в руку, делая вертикальный разрез. Её лицо исказилось от боли, однако подобное для Рюноске было привычным, так что он почти не обратил внимания. Из пальто вышли еще две ленты и воткнулись в тот разрез, а после Акутагава отделил не только кожу, ну и плоть от кости. — Женщина моментально замычала, попыталась закрыть рану другой рукой, но нити Расемона прибили её к стене и расшибли затылок, отчего у неё в глазах потемнело и чувство боли затупилось. — Не отключайся. — Сказал он безэмоционально, раздирая её руку Расемоном вместе с нервами. Его лицо забрызгало кровью, но он, казалось, не замечал этого. Только проморгался и вернулся к своему делу. Женщина прикусила от боли и страха язык. Лезвия оставили половину руки полностью голой, показывая кость. В эту же секунду она, похоже, всё-таки откусила часть языка, чувствую вкус железа во рту. Рюноске, как-то особенно дружелюбно улыбнулся прямо как тогда, когда уводил жертву в этот переулок. Он, не натягивая перчаток, коснулся её кости, ощущая пышущее тепло, а после пальцами содрал оставшиеся ошметки кожи и мяса, оставив только сморщенную и синюю от нехватка крови ладонь на конце. Он постучал по кости пальцами, а после с силой выпрямил окоченевшую конечность и встал. Он наступил прямо на открытую рану и женщина глухо застонала от боли, а после этого он прижал ботинком то, что осталось от руки к асфальту и потянул за ладонь, однако почувствовал, что физической силы не хватит, потому Расемон пришелся кстати. Он придавил её руку к земле и одним резким ударом раздробил кость на две части. Женщина закричала, животным, просто больным криком и стала рыдать от боли, не переставая умолять. — Я закричала! Убей меня, прошу, прекрати мои мучения и убей. — Акутагава гадко ухмыльнулся, а после откинул оторванную часть её руки. Та шмякнулась об стену и издала характерный хлюп. Женщина покосилась на неё, щурясь от боли. Её рассудок уже был довольно мутным к тому моменту, так что она банально не сообразила, что это её рука. — Я убью. Убью, но сначала мы избавимся от второй руки. — Он прикрыл рот, зачем-то скрывая свою жестокую ухмылку. Лицо моментально запачкалось кровью, он особенно сильно ощутил запах метала, а после облизнул то, что попало на губы. Мерзость. — Довольно, Акутагава, хватит с неё! — Из переулка послышался голос Хигучи, та бежала, а после, увидев резню в подворотне едва сдержала рвотный позыв и потянулась за пистолетом, наводя его на несчастную жертву, что начинала трястись от обширной потери крови и нескончаемой боли. — Если ты сейчас застрелишь её, то окажешься на ей месте. — Акутагава смотрел черными как ночь глазами на Хигучи, та на секунду замешкалась, а после выстрелила несчастной прямо в голову, прекратив её мучения навсегда. — Ты отвратительная ученица. — Акутагава окинул её взглядом, а после ту моментально захватили черные линии Расемона и пригвоздили к стене, так же больно ударив затылком. Акутагава смотрел её в глаза, словно вонзая тысяйчи тонких игл пря в сердце, настолько взгляд был устрашающим, она ожидала, что он убьет её прямо сейчас, что он с силой разобьет её череп, что ударит и откинет на другой конец подворотнип. А он ожидал, что она использует способность и убежит, что как-нибудь достанет кинжал и воткнет ему в ногу, что будет кричать или вырываться, что испугается. Но нет. Она смотрела преданно, готовясь к смерти, а он растерялся и вдруг понял, что не хочет этого. — Ну же, сделай со мной то же, что и с ней. — Она прямо смотрела, не отводя взгляд как обычно, намереваясь позволить выместить на себе злобу. А он ни на секунду не ослабляя Расемон приблизился и коснулся её губ своими, жарко целуя. Хигучи растерялась, но тут же ответила. Акутагава ослабил Расемон и она рухнула на землю. Он повернулся к ней спиной, легкий порыв ветра коснулся его плаща и тот стал развиваться. — Я не хочу. — Он сказал это с жалостью и сожалением поняв, что у него есть слабость и он более не одинок. Она осталась сидеть рядом с изуродованным трупом и смотрела Акутагаве вслед, пытаясь понять его поступок. Впервые он снял свой плащ и оставил его в том самом переулке, выходя относительно чистым, помимо рук и лица. Он заправил волосы вперед, а руки положил в карманы брюк. Почти незаметно. В туалете больницы Акутагава отмыл всё это с хлоркой и как-то особенно мерзко себя чувствовал. Почему он это сделал? Как бы он ни старался, ответа не было поблизости, да и вдалеке он отсутствовал. На некоторые вопросы, которые он задавал себе ответы часто отсутствовали. Радость от признания сменилась чувством подавленности и, стоя перед тем самым замызганным зеркалом, он вдруг осознал, что ему больше незачем жить. Что у него больше не осталось ни цели, ни желания. Наверное, так Дазай чувствовал себя каждый день. И Рюноске вдруг стало понятно, почему Дазай не хочет жить. Осознав свою ситуацию он мысленно благодарил Дазая, практически кланяясь ему. Он вдруг понял, что без Дазая его существование было бы пустым и бесполезным, что он бв не работал в мафии на высокой должности, не познакомился бы с Хигучи и не смог содержать Гин. Ходил бы по трущобам или уже давно сдох от голода, если бы не Дазай. И теперь захотелось совсем не признания, не мести или чего-то негативного, хотелось сделать Дазая счастливым. Сделать чуть лучше. Умывшись, Акутагава последний раз осмотрел себя и вышел в коридор больницы. Пахло медикаментами и каким-то таким особенным ароматом, который был в больницах всегда, просто в разной концентрации. В различных раковых отделениях его было хоть отбавляй, им пропахли каждые стены, он забирался в руки, если касаться перил, а в поликлиниках его почти не было, угадывались лишь тонкие нотки. И было у этого запаха особенное название — смерть. Многое обдумав он добрался до «Реанимации» и обнаружил там Дазая, который, казалось, не сдвинулся с места, лишь пристально смотрел на Чую, ожидая, что тот сию же секунду откроет глаза, словно просто ненадолго уснул. — Акутагава, забери остальных и оставь нас. — Дазай не отвел глаз от бледного лица Накахары, говоря это. Лишь на долю секунды усомнился в реальности происходящего, но после провел по рыжим прядям, слегка растрепав их и убедился. — Но Дазай-сэмпай. — От привычки было тяжело избавиться и Акутагава осекся. То есть Дазай-сан… — Я сказал, оставь меня! — Дазай резко повысил голос и взглянул мертвым взглядом на Акутагаву, словно готов был убить его. — Вы… В порядке? — Акутагава усомнился в адекватности Дазая и не зря. — У меня всё великолепно! Я прекрасно себя чувствую! — Дазай улыбнулся особенно безумно. — Я чуть не потерял Чую, но теперь всё будет иначе, хотя я не уверен. — Дазай в прямом смысле забыл, что Акутагава стоит позади. — Чертова судьба! Я еще не проиграл, найду новые фигуры. Краски сгущаются и доска окрашивается в серый цвет, сотворенный из противоположностей, но такой близкий к ним обоим. Я… — Дазай в ту же секунду вновь взял рассудок под контроль и поспешил отвязаться от Акутагавы. — Принеси воды. — Дазай с трудом перевел взгляд на Рюноске и не сводил его до тех пор, пока тот не вышел из комнаты. Вскоре Акутагава вернулся со стаканом и обнаружил Дазая в спокойном, полностью адекватном состоянии. Он по-доброму, совсем не безумно, а как-то так по-родному улыбался и гладил рыжие волосы. — Прости, я слишком резок. — Дазай обернулся на голос и принял стакан из протянутой руки, отпил глоток и смотрел за реакцией Акутагавы. — Не страшно. — Тот довольно долго молчал. На протяжении получаса они просто сидели в этой комнате, просто смотрели сквозь время, одновременно всюду и в никуда. Здесь оба прекрасно понимали Акутагаву, однако никто не мог знать, что чувствует Дазай. Время буквально мелькнуло, и Акутагава рад бы остаться там, рядом с бывшим наставником, но Ацуши уже усиленно колотил в дверь. Уходя, Рюноске решил попрощаться, возможно, навсегда, а может, лишь до утра. — Нам пора идти. До встречи, Дазай. — Можете переночевать в моём квартире, если хотите. Но у меня мебели нет, даже кровати. — Дазай грустно улыбнулся, вспоминая ту подстилку из одеял, на которой он провел лучшее время своей жизни, хотелось плакать, но было нельзя. Нельзя, иначе он потревожит сон Чуи. Акутагава не ответил, просто вышел из палаты, оставив бывший Двойной черный наедине. Он слегка приглушил свет, оставалась лишь одна лампочка, висящая на оголенных проводах. Она светила теплым желтым, совсем не так, как бывает обычно в больницах. Было тихо, тикали лишь часы, а Дазай не мог отвести глаз от Чуи. Он не двигался, не заметил как прошла ночь. Был рассвет, медсестры еще даже не работали, дежурило лишь пара матерых докторов и врачи скорой помощи. Было очень больно, он даже плакал. Впервые после того, как погибли его родители. Бесшумно, как Акутагава, когда он заполучил заветное признание, только не от счастья. От глубокой тоски. Он видел, как погас монитор, показывающий ритм пульса с характерным длинным пиканьем, но не обратил внимания, просто не заметил. Прямо в одежде он лег рядом с Чуей, рыжий уже не дышал, но еще не успел остыть. Глупо, наверное, но Дазай пытался его согреть. Чтобы тот вновь открыл глаза и улыбнулся, чтобы при пробуждении ему было тепло. Однако Чуя не проснулся, ни через час, ни через два, ни через пять, когда испуганные медсестры нашли их. И ни одна мысль, ничего в подсознании не могло зас тавить Дазая поверить в смерть Чуи. — Слизняк, пожалуйста, очнись. Прошу тебя. — Он говорил вначале безэмоционально, но голос вновь начинал дрожать. — Чуя, я люблю тебя… Не бросай меня! — Он кричал, кричал отчаянно, почти что выл, бился о стены от беспомощности, но не мог ничего сделать. Он трепал рыжие кудри, гладил навсегда холодные скулы, любил. Пытался помочь, но слишком поздно. И морально мертвый он думал, что хуже быть не может, но Чуя оставил его одного и в нем умерло что-то, о существовании чего он и не подозревал. Что-то настолько родное и человечное, что-то, находившееся в самом сердце, бывшее его частью. — Я еще столько не успел тебе сказать. — Дазай отчаянно умолял, просил, просто хотел услышать хоть что-нибудь, но тишина молчала. Вскоре пришли медсестры, увидев тело они пытались оттащить Дазая, но он вырывался, вырывался, а после достал пистолет и застрелил одну из девушек. Он вновь прильнул к Чуе, пытался отвлечь его, он не знал, что говорил, просто гладил его волосы, кусал собственные губы в кровь и говорил о чем-то отреченном. «Я проиграл. Я ослушался и проиграл, мне больше нечего поставить. Я абсолютно опустошен. Морально. Физически. Ничего не чувствую. Почему Чуя, скажи мне, судьба?» «Ты сам поставил всё, что имел. Не вини меня и не пытайся говорить, если не способен понять» «Но я просто хотел любить. И быть любимым. Я хотел счастья, скажи мне, за что?» «Не всем суждено получить счастье. Ты в числе неудачников.» «Но Чуя в чем виноват?» «Просто ему не повезло встретить тебя.» Дазай схватился за голову, вдруг его ослепил белый свет. Он не видел ничего, помимо неизвестной фигуры. Она что-то говорила, периодически смеялась, но Дазая не волновала совершенно. Он полностью потерял рассудок, но в конце концом подошел к этой даме и узнал в ней ту, кому проиграл в шахматы. Что ж, она не успела заметить, как Дазай подошел и обнял её. Почему-то он видел себя со стороны, маленького себя в возрасте двенадцати лет. Женщина погладила мальчика и исчезла, став его частью. «Я хочу вернуться и всё исправить. Просто, всё, что произошло — неправильно. Нужно уничтожить, истребить, обнулить. Обнулить. Обнулить. Обнулить.» Эта мысль с ощутимым грохотом врезалась в голову Дазая и он вдруг потерял сознание. Чуя очень любил петь и он надеялся, что Дазай всё же не прознал про его секрет. Надеялся, что не получит идиотских фраз и был прав. На следующий день после волнений рыжего Дазай ушел из мафии в ВДА. Он не попрощался, если не считать за «пока» заминированную машину. А вечером Накахара открыл бутылку Шате Петрюс 1989 года и почему-то, несмотря на то, что Дазай его бесил, грустил. Железный перстень он выкинул в ту же ночь, просто потому, что глядя на него что-то очень давило на душу. А после, когда он вновь встретил Дазая, то чувствовал, что тот что-то скрывает. Наверняка у него есть какой-то Секретик.