***
Внутри нее — сплошь гниль и отрава. В грудной клетке, запертые за мраморными прутьями ребер, скребутся бесы, а мысли отравляет зависть — всепоглощающая, затуманивающая рассудок, отвратительная. Искролапке самой от себя тошно. Потому что недостаточно хороша. Потому что не такая, как Голубичка. Потому что всего лишь ее жалкая тень. Жалость к себе разъедает так, что становится тошно, и в какой-то момент переплавляется в зависть — мучительную, тоскливую. Затаенную. Невыносимо видеть, как Голубичка как всегда возвращается с охоты с полной пастью дичи. Невыносимо слышать, как другие воины почтительно о ней отзываются, называя необычайно талантливой и подающей надежды ученицей. Невыносимо ощущать на собственной шкуре пренебрежение остальных. Она ведь всего лишь Искролапка. Обыкновенная, скучная Искролапка, которой до планки сестры никогда не достать. Но более всего невыносимо чувствовать, что Голубичке все это нравится; как ей доставляет удовольствие хвалиться перед взрослыми собственной важностью. Она буквально лучится самодовольством, с каждым мгновением отдаляясь все дальше от нее, родной Искролапки. Когда-то они были неразлучны. Когда-то Искролапка настолько хорошо знала Голубичку, что могла заканчивать за нее фразы. Они понимали друг друга по одним глазам, а мысли вытягивали из всполохов эмоций во взгляде. Теперь же Искролапка с горечью понимает, что совершенно не понимает Голубичку. Она изменилась до неузнаваемости за все это время и оставила ее позади. Теперь Искролапка — ее тень. Разбитая и сломанная. Они больше не едят вместе, разделяя какую-нибудь мышку из кучи напополам. Все чаще Голубичка отмахивается от нее словами наподобие «извини, я занята» и «сейчас не могу, очень устала». Искролапка кивает, изгибая уголки губ в понимающей улыбке. Внутри же все ревет, бурлит и клокочет — наверное, разочарование. Постепенно она привыкает к тому, что Голубичка больше не нуждается в их разговорах, в ее обществе. В ней самой. В Искролапке присутствует какая-то внутренняя надломленность — иначе как объяснить тот факт, что к ней внезапно проявляет интерес Коршун? У него глаза цвета талого льда — такие же прозрачные, не пропускающие ни единого проблеска эмоций, малейшего намека на чувства. И от этого к нему тянет лишь еще сильнее. Искролапка юная, Искролапка молодая, Искролапку плавит от этих странных эмоций-вспышек, которым она не может дать названия. И рядом нет никого, кто бы ей помог. Только Коршун с приглашением вступить в царство тьмы, стать еще одной голодной до крови и чужой боли тенью. Только обитатели Беззвездного Края. Они жестокие и беспощадные, для них стоны и крики ужаса — лучшая музыка для ушей. Искролапка думает, что проклята.***
Коршун привел ее, слабую Искролапку, в Беззвездный Край, сладкими речами о могуществе и небывалой силе. Он защитил ее от собственных монстров, склеил разбитые вдребезги мечты и стал не другом, но наставником. Взамен Искролапка вверила ему свою жизнь. При малейших мыслях о клятве изморозью засыпает разум, и будто наяву слышится отчетливый голос Коршуна: — Клянешься ли ты вверить всю себя без остатка Месту-Без-Звезд? Клянешься ли ты сражаться до последней капли крови и безоговорочно выполнять мои приказы? Клянешься ли ты однажды стать одной из нас? От этих слов жутью — искренней, пробирающей до самого нутра — берет. Воспоминания о том случае напрочно вросли в суть Искры, выжглись на ткани сознания огненным клеймом. — Клянусь. Обратного пути больше нет.***
Воспоминания о первой встрече Искра старательно глушит. Она не хочет признаваться, что Коршун перетягивает на себя внимание с первого взгляда, Коршун влезает под кожу неуловимо и призрачно, Коршун... Это просто Коршун, и мечтательная и юная Искролапка не нуждалась в большем. Она была вдохновлена их встречами — личными, уединенными — на цветущем лугу, окруженном стройными рядами деревьев. Цветастая юность тогда будоражила кровь, бросая на самые необдуманные и глупые поступки; все казалось ярче и концентрированнее: воздух на вкус чувствовался слаще, а прохладная родниковая вода — звонче чего-либо. Тренировки с Коршуном приводили Искролапку в восторг. После них оставалась тянущая боль в мышцах, саднили лапы и ныли ребра, но все это было ничто по сравнению с силой, которая текла в ее жилах. Однако за все приходится платить. Рано или поздно.***
Сумрачный лес пропитан жестокостью и страданиями. Персональный ад для каждого — что мертвого, что живого, разницы никакой нет. Здесь солнце никогда не восходит, а тьма — кромешная, беспощадная — целует в самое сердце. Ветер хрипит раненым зверем, носится по всей поляне, рыча и завывая пронзительно, неистово. Грозит сбить с лап — в этот раз погода совсем что-то сходит с ума. Обезумевшему гласу ветру вторят пугливые вздрагивания ветвей. Колышется листва, незаметно шелестит трава, примятая под лапами. Здесь боль, и отчаяние, и это чертова замкнутая петля — раз попадешься, уже не выберешься. «Сумрачный лес всех нас поймал, как мух в паутину». Искра внимательно наблюдает за тем, как протекает битва Речного оруженосца с ученицей племени Ветра. У Зарелапого безошибочные рефлексы и молниеносная реакция. Скользящие удары, невероятная выносливость и удивительная для Речного увальня грация, но позорное незнание большинства приемов. Зарелапый стремится победить как можно быстрее, во всех его движениях прослеживается резкость и рваная незаконченность, тогда как Алокрылая, наоборот, выматывает соперника, раз за разом уклоняясь от атак с ловкостью истинной Ветряной кошки. Очевидно, бережет силы. Однако ей недостает практики, не хватает опыта — всего того, что в ближайшем будущем родное племя вряд ли сможет предложить. Но не Сумрачный лес. На боках Зарелапого виднеется пара царапин, тогда как Алокрылая шипит злобно, тяжело опираясь на переднюю лапу, у которой прокушена подушечка. Искра знает, как это больно. Обычно она стремится уменьшить травмы собственных учеников, но в этот раз... В этот раз едва ли получается сосредоточиться на чем-то кроме Коршуна, собственного статуса шпионки и тревоги, сгрызающей желудок. Искра так погружается в мысли, что вздрагивает от неожиданности, когда чувствует тяжесть на плече. Подняв взгляд, она наталкивается на морду Коршуна и подавляет порыв сделать шаг назад. Сердце бьется как бешеное, а из-за звона в ушах Искра едва не пропускает слова Коршуна: — Совсем утомилась за последние ночи? Насмешка прослеживается в интонациях, в переливе бархатного голоса, во вкрадчивом тоне, лишенном острых ноток. — Нет, — врет Искра, и глаза Коршуна лукаво поблескивают. — Ты что-то хотел? Коршун кивает. Очевидно, беседа личная. С глазу на глаз. Плохое предчувствие комом невыносимым возникает в горле, и Искра сглатывает, бесшумно переводя дыхание. — На сегодня тренировка окончена! — заявляет она Зарелапому и Алокрылой, останавливая их бой. Те кивают, выглядят при этом разочарованными и успевают переброситься парочкой-другой колких фраз, прежде чем растворяются окончательно. Дух их исчезает с территории Беззвездного Края, отмеченного клеймом истинной темноты. Плотная болотная дымка обволакивает стволы деревьев — тонких и скрюченных. Изуродованных так же, как и само это место. Кислотно-ярким сиянием горят во мраке ядовитые грибы. — Что-то случилось? — поворачивается к Коршуну Искра. — Ты случилась. По губам Коршуна змеится ухмылка — колюще-режущая, оцарапывающая. Сплошь осколки и битое стекло. — Я не понимаю. — Маленькая, глупая Искролапка, — Искра чувствует, как от этих слов чуть не горит, — выросла в верную Тьме воительницу, которой я могу по праву гордиться. «Но не доверять», — вдруг с оглушающей ясностью осознает кошка. — И доверять, — продолжает Коршун. — Я уверен, что когда настанет час Великой битвы, ты будешь сражаться на моей стороне. Ты преданна нам, Искра, и эту преданность сложно не заметить. — Ты к чему-то ведешь, — хмурится Искра, предчувствуя нечто нехорошее. — Разумеется, — отвечает Коршун, неуловимо подходя ближе. Он вклинивается в личное пространство так, будто его не существует, и продолжает, — возможно, после того как племена падут, у нас что-то получится. Сердце вдруг делает кульбит. Лапы дрожат. Волнение стрелой пронзает Искру, сбрасывая с нее фальшивое спокойствие словно невесомую шаль. Она делает глубокий вдох. — Ты хочешь сказать... — Искра сглатывает, — что я тебе нравлюсь? Коршун смотрит на нее несколько мгновений неотрывно, цепко, а потом с холодом зимней вьюги отвечает: — Можно и так сказать. От присутствия Коршуна в венах стынет кровь, а от звука его голоса мурашки бегут по коже. Искра пропадает на несколько мгновений, долгих и тягучих, а когда приходит в себя, то Коршун спешит уйти. Снова раствориться во мраке, оставив за собой лишь взмах хвоста и разочарование, рассеянное по воздуху. Искру тянет к нему преступно сильно, и потакать своим желаниям — это так низко, так глупо... Искра не может с собой ничего поделать — и бросается следом, вследствие неожиданности сбивая Коршуна с лап одним отточенным движением, и оказывается сверху. Под лапами — широкая грудь, расстояние судорожно обрывается, потому что они так близко друг к другу, что делят невольно воздух пополам. Искра смотрит на Коршуна со смешанными эмоциями, а мысли в бушующем урагане уносит прочь. Взгляд Коршуна вмиг стекленеет. — Что же ты творишь, Искра? — тянет он. На секунду Искра пугается, что переступила черту. Она хочет отстраниться, но Коршун роняет ее на себя, вытягивает шею, чтобы коснуться носом ее носа — удивительно нежно и аккуратно. Позволяет им обоим застыть в этом мгновении. Они разделяют тепло чужого тела, и Искра может слышать, как его грудь спокойно опадает в такт мерному дыханию. Да, пожалуй, дыхание Коршуна, устойчивое и постоянное, это самая успокаивающая вещь в мире. — Ничего такого, чего бы не хотел ты, — хмыкает она, — потому что я согласна только на здесь и сейчас, а не на туманное обещание смутного будущего. Коршун издает саркастичный смешок. — Тогда, полагаю, проблем у нас быть не должно.***
Как день заканчивается ночью, так и Искра, закрывая глаза, оказывается в Сумрачном лесу. Она не надеется уже ни на что — всю веру в ней убил, втопал в грязь Сумрачный лес и Коршун, который появляется в ее снах раз за разом. Мертвые иссушенные деревья стали привычны взгляду так же, как и блеск когтей, как и запах крови. Шрамы невесомой вязью покрывают каждый миллиметр ее шерсти. Порой Искре кажется, будто она сама шрам — один сплошной. Испорченная. Раздробленная. Отчаянная. В ее шерсти запутался горький дым, а под когтями запеклась кровь. Сегодня вот Коршун решает провести занятие для всех живых учеников Сумрачного леса. — Близится Великая битва, в которой каждый из вас покажет, на что способен и достоин ли он вообще зваться воителем Тьмы, — раздаются неуверенные шепотки. Коршун окидывает каждого испытующим взглядом, но задерживается — только на ней; Искра скрывает дрожь в лапах, прячет собственный страх глубоко-глубоко внутри, под семью замками, в чертогах разума, до которого не добраться никому, и расправляет плечи. Здесь и сейчас она — самоуверенная и гордая воительница Сумрачного леса, готовая сражаться за свое до последней капли крови. На нее можно положиться, ей можно доверить тайные знания и быть уверенным, что она их не выдаст. Она — часть теней, прячущихся во мраке леса. И плевать, что живая. Плевать, что многие бросают на нее пытливые и недоверчивые взгляды. — Поскорее бы уже, — ухмыляется Ветерок, подаваясь вперед, и едва ли не искрится азартом. Идиот. Неужели его сердце настолько очернело, что стало принадлежать Сумрачному лесу? — Так что тренируйтесь усерднее и, возможно, сможете надеяться на нечто особое. На сегодня занятия окончены. После слов Коршуна многие растворяются. Остается одна лишь Искра, сидящая также неподвижно. — Тебе особое приглашение нужно? — грубо спрашивает Коршун. От этих ноток — жестоких, неизменно резких — внутри все переворачивается вверх дном. За обманчивой мягкостью голоса и спокойствием во взгляде скрывается свирепая натура. В своей властности и всеобъемлющем желании контролировать всех и вся Коршун порой доходит до абсурдного. Ему, состоящему из одних острых линий и колючих фраз, порой требуется кто-то, кто уравновесит его неукротимый нрав. Например, Искра. Она поднимается на лапы — как всегда бесшумная и опасная. С виду нежная, будто шелк, и мягкая, как рассветные облака. Вот только от движений исходит жженным порохом и железом — внутренней силой и несгибаемым духом. Коршун знает это как никто другой. Губы ломаются в холодной улыбке. За несколько шагов Искра сокращает расстояние и останавливается прямо напротив. У нее в глазах отражается мертвое море. «Как же мы чертовски подходим друг другу. Оба такие же переломанные», — мелькает мысль, за которую тут же в груди разливается стыд. Ну и чушь, в самом деле. — Не поделишься секретом со своей лучшей ученицей, — Искра усмехается так, как любит Коршун: колко и остро, вызывающе, — когда начнется эта Великая битва? — Нет, — у Коршуна серьезный взгляд, пронзающий в самое сердце как стрела, и голос — перезвон зимнего ручья. Когда он отказывает, то кажется, что выносит приговор. Смертельный. — Ну же, — с досадой шипит Искра, подняв шерсть, — ты мне не доверяешь? В этом дело? Она вклинивается в его личное пространство резко, неожиданно, на что Коршун отвечает саркастичным взглядом — мол, что дальше? Чутье подсказывает, что стоит быть осторожной, потому что любое взаимодействие с Коршуном — ходьба по острию ножа. Вот только это действует в обе стороны. Коршун тоже не знает, что от нее ожидать. Искра выросла из глупой Искролапки, безбашенной и высокомерной, закалилась бесчисленными сражениями. Искра больше не взбалмошная ученица, которой любой желающий может запудрить разум. Она лгунья и эгоистка до мозга костей — шепчут собственные мысли. Змеиная душонка. Коршун все это прекрасно знает. Но Коршун в принципе мало что не знает, утаить от него даже самую малозначительную вещь — невозможное дело. Коршун знает, что Искра стала той, кого недооценивать нельзя. Если Искролапка была всего лишь протеже, то Искра, впитавшая в себя всю жестокость, всю боль, стала ему заменой. Невозможно очутиться в сердце тьмы и сохранить в себе свет звезд. Невозможно упасть в бездну и вылететь на сожженных крыльях. Невозможно каждый день сражаться с обитателями Сумрачного леса и не стать одной из них. Искра поднимает подбородок горделиво, когда Коршун в ответ узко сощуривает глаза. По плечам пробегается холодок — или это всего лишь дуновение ветерка? Непонимание плавится, расщепляется до льдистых искр во взгляде Коршуна. У него эта чертова бездонная океанская синь безумно завораживает. — Детали знают только мертвые, — улыбка Коршуна блестит лезвием, — а ты не лезь не в свое дело. В легких вскипает раздражение, затягивается удавкой вокруг горла — дышать на мгновение становится тяжело, сердце сбивается с положенного ритма. Она же столько всего делала для Сумрачного леса: сражалась, тренировала новичков и убивала. Неужели зря? Ей ведь до сих пор не дали никаких прав. Искра подскальзывает ближе, движения тягучие и плавные, осторожные, как у змеи. Ядовитой коброй она закручивается вокруг Коршуна, переплетает хвосты, с темным торжеством вспоминая, как его раздражает подобная близость. — Ты слишком сентиментальная, Искра. Она с прохладной отстраненностью кладет свою лапу на его лапу и ближе прижимается, распушая шерсть. Напряжение скользит по позвоночнику, «опасно» — колышется в мыслях раскатистым громом, кажется, заглушая стук собственного сердца. Секунды текут, долгие и тягучие, расщепляются до цветастых мгновений, захватывая лишь основное: пахнущую кровью бурую шерсть, жесткую, как железо, ее холод и рассыпанную по воздуху гниль, которая в легких оседает дымистым ядом. Скованность чужого тела и резкость движений. Коршун от внезапного контакта замирает, словно обожженный. Время вокруг них останавливается. Эмоциональный накал вспыхивает сверхновой, интенсивность их взаимодействия всегда геометрически увеличивается с уменьшением физических преград. — Дай хотя бы подсказку, — тянет Искра, чувствуя, как подбородком Коршун касается ее лба и выдыхает неслышно, шелестяще. Этот звук напоминает ночные шорохи леса Грозового племени — едва уловимые, невесомые, как птичья летучесть. В этом движении Коршуна нет нежности — только хладнокровие, только молчаливая отчужденность, и от этого все удовольствие сходит на нет: моментов, когда не Искра инициирует их контакт, ничтожно мало, и порой ей кажется, будто Коршун специально от нее отдаляется. — Пожалуйста. Она знает, что использует подлый прием. Что ходит по грани, потому что настроение Коршуна переменчиво и таким поведением можно обрести парочку новых шрамов. Но какая из нее шпионка, если она не может вытащить базовую информацию? Однако нагло пользуясь отношениями с Корушном, Искра на миг ощущает себя грязной. Такой же, как и они, обитатели Сумрачного леса. Бесчестные и коварные. Они ведь правда готовы на все ради собственной выгоды. — Не зарывайся, — жестко осаживает ее Коршун, мгновенно отстраняясь и окидывая полным подозрения взглядом. После, не найдя по-видимому того, что искал, тушуется и выплевывает тихо. — Ждать осталось пол-луны, не больше. Пол-луны. Сердце делает кульбит и ухает в пятки. Искра едва сдерживается, когда ужас сворачивается неподъемным ледяным камнем в животе. — Дождаться не могу, — слабо вытягивает из себя Искра. Она едва подавляет дрожь, потому что пол-луны — чертовски малый срок для того, чтобы как следует подготовиться. А после Сумрачный лес сокрушит племена. Тьма восторжествует и будет править над котами-воителями. Искра переводит взгляд на Коршуна. Тот непроницаем, как и раньше, все такой же опасный, но скрывающий эту опасность под мягчайшим бархатом движений, в котором невольно путаешься взглядом, и шелком переливчатого голоса. В Коршуне нет ничего святого, но к нему все равно почему-то тянет катастрофически. В нем — давно выгоревшее нутро. Хрусталь ребер, за которым скрывается черное сердце. Его глаза — бездонные дыры. Искра в них затягивается безвозвратно. — Отец заинтересован тобой, — вдруг произносит Коршун. — Он в первый раз видит такую отчаянную преданность мертвым котам, от которых отвернулись Звезды. Дыхание замирает где-то в глотке, и ни слова не получается выдавить. — Это хорошо? Коршун усмехается — и звук этот, гулкий и раскатистый, разлетается по всей поляне тягучим эхом. — Несомненно. Кроме того, Звездоцап обещал мне территорию Речного племени, так что... В первый раз Искра видит, что Коршун нервничает. Она склоняет голову набок, окидывая его проницательным взглядом и ожидает продолжения. Чуткая, понимающая. — ... Ты можешь разделить эту власть вместе со мной. «Вот и доигралась», — мелькает в мыслях. — Я... — начинает Искра и понимает, что ей нечего сказать. Слова стираются из памяти, обращаясь на языке неуловимым шумом, неопределенными звуками. А Коршун лишь ухмыляется многообещающе. — Подумай. Скажешь свое решение как вернешься сюда следующей ночью. Наверное, на этом разговор закончен? Искра отстраняется, только теперь замечая, что взгляд Коршуна неуловимо потеплел. И от этого ее берет изнутри ранее не ощущаемый трепет. Возникает чувство, будто шерсти — здесь, в липкой темноте небес и гнили провонявшего болью воздуха — нежно коснулось рассветное солнце. Искра снова твердо стоит на лапах, но на душе — беспорядок; мысли разметает снежная метель, в голове как по пустошам гуляет свободный дикий ветер. На сердце неспокойно. — Я буду тебя ждать, — это последнее, что она слышит перед тем, как проснуться.***
Проснувшись, Искра обнаруживает на шерсти парочку царапин. Как и всегда, впрочем, ничего необычного. После становления воительницей Тьмы ран становится как раз-таки меньше, и это не может не радовать. Воздух напоен жемчужным спокойствием облачного рассвета, запахом размокшей почвы и прошедшего дождя. Солнечные лучи змейками ползают по палатке, сначала неохотно и пугливо, но потом все увереннее. Один из них попадает прямо Искре на лапы, зажигая ее шерсть бледным светом. Золотистые всполохи как искорки бегают по пышной серой шубке Голубки. Та еще спит, положив голову на лапы и укрывшись хвостом, и в этот момент выглядит до невозможного уязвимо. Бока медленно вздымаются, тишина медом — тягучим, расплавленно-вязким — растекается по воздуху, заглушая, кажется, утренние песни птиц и шелест листвы сонным ветром. Будет очень жаль разбудить сестру. Та выглядит весьма утомленной. Искра потягивается, разминаясь и чувствуя, как напряжение засело неподъемной сталью в каждой мышце. Ночь в Сумрачном лесу не прошла бесследно — впрочем, как и всегда. Сумрачный лес... Воспоминания прорывает лавиной. И о беседе с Коршуном, и о туманных перспективах власти над Речным племени, и о раскрытом времени нападения котов Беззвездного Края. Искра мгновенно вспоминает и чуть ли на лапы не подскакивает. Надо срочно найти Воробья. «Пол-луны», — звенит в мыслях. — «Всего пол-луны». Но останавливается как вкопанная. Вина царапает Искру, как остро заточенное лезвие. В ней борются два начала — плохое и хорошее, тьма и свет, Коршун и семья. Взаимоисключающие друг друга понятия. Что делать, она не знает. Но с холодком, пробежавшим по спине, приходит к пониманию, что почему-то отчаянно не желает рассказывать о планах Сумрачного леса избранной Звездным племенем Троице: Воробью, Львиносвету и Голубке. Единственные коты, о которых Искра по-настоящему заботится — это Березовик, заботливый отец, и Белолапа, чуткая и понимающая мать. И сестра, буквально согревающая своим присутствием. И, может быть, Коршун. Искра дрожит. Ее тошнит от всего — от самой себя, от собственных действий, от своих мерзких мыслей. Мутным взглядом она утыкается себе под лапы, покрытые серебристой шерстью, но кажется, что кровью; невыносимый ком отвращения поднимается к горлу, мешая дышать. Чудится, будто огненные когти сдавливают сердце. Пульс пронзительным звоном отдается в ушах. Гул все нарастает, а дыхание перехватывает — возникает ощущение, будто шею сдавила удавка, перекрыв доступ к кислороду. Предать Коршуна выше ее сил. Потерять семью же кажется невыносимой перспективой. — Искра?... — откуда-то сбоку доносится до боли знакомый голос, — Искра! Влага течет по шерсти, и спустя мгновение Искра понимает: это слезы. Ее слезы. Искра понимает — и задыхается, распахивая шире пасть, не в силах сделать желаемые глотки воздуха, потому что горечь слишком туго сворачивается в узел под ребрами. Отчаяние разъедает ее, наваливается лавиной — и утягивает на самое дно. Искра чувствует, что тонет, и крепче зажмуривает глаза. Абсолютно одна. Жалкая и беспомощная. И помочь ей не в силах никто. — Пожалуйста, посмотри на меня, — кто-то уговаривает ее. Голос почему-то знакомый и сочится мягким весенним теплом. Откуда-то пахнет розами и удушающей нежностью. — Искра, только дыши. Ради меня. Давай же, ты сможешь. Голос — воздушное дуновение утреннего ветра, космическая невесомость и согревающие лучи солнца. Его хочется слышать, но что важнее — слушать, и Искра покорно открывает глаза. Напротив нее — Голубка, вся перепуганная и взъерошенная, как воробей. Искра улыбнулась бы, не будь так опустошена. — Глубокий вдох — медленный выдох. Молодец, ты хорошо справляешься. Соль обжигает щеки, но рыдания отступают прочь. Постепенно приходит контроль над собственным телом. Искра с неумолимой категоричностью отсекает под корень все лишние эмоции, которые так некстати сейчас проявились, прячет сожаление в сундук своего сердца, боль скрывает в кислотно-яркой голубизне взгляда. Она боится посмотреть на Голубку. Что та успела увидеть? Воздух разрезает вздох облегчения. — Т-ты... — голос сестры дрожит от тревоги, — в порядке? Искра прислушивается к своим ощущениям несколько секунд. Лапы больше не дрожат, и лихорадка не охватывает сердце, а дышать ничто не мешает. Да, пожалуй, она в порядке. Искра кивает. — Не хочешь рассказать, что тебя гложет? — спрашивает сестра, сама уже зная ответ. Искра качает головой. Поднимается на лапы выверенным и плавными движением, будто недавнего всплеска эмоций и не было вовсе — снова собранная, напряженная и готовая рвануть в бой. Закрывшаяся и отдалившаяся. — Я понимаю, — вздыхает Голубка и продолжает; в каждом слове, в отзвуке интонаций и переливе гласных проскальзывает ничем не прикрытая мольба, — но если тебе что-то понадобится, то знай, что я рядом. И готова помочь. Ты не одна, Искра, и не обязана выносить все трудности самостоятельно. Искре становится вмиг стыдно. Она кивает торопливо и, не глядя вперед, выбегает из палатки. И старается забыть полный жалости взгляд, который пробирается язвой под кожу.***
Коршун проник в ее мысли и завладел сердцем. Коршун поймал ее в свои сети так же, как и сотни других. Коршун стал воздухом, которым она не могла надышаться. Коршун стал целым миром, от которого она не могла оторваться. Их любовь была отравленной. Испорченной. В конце концов, построенная на лжи любовь априори не могла быть любовью. Но она была у них. Странная, местами непонятная, связывающая их воедино. В конце концов, Искра пришла к Коршуну с любовью — и оказалась на ней распята.***
Все в Сумрачном лесу знают о ее связи с Коршуном. Более старые косятся недоверчиво, топорщат в агрессии шерсть и сквозь зубы проталкивают ненавистное «падаль», которое Искре уже осточертело. Более молодые хмыкают только невесело, обнажают ряд желтоватых клыков — и смеются лающим смехом, от которого по коже стелются мурашки. Им плевать, им самое важное — сокрушить племена и отомстить за свое заточение в этом месте с незапамятных времен. Насытиться кровью и болью врагов. Все в Сумрачном лесу знают о ее связи с Коршуном. Их зовут наследниками. Наследниками тьмы, наследниками власти, наследниками будущего всего Беззвездного Края. Истинные его предводители, такие как Остролап, Звездолом и Кленовница, уже смотрят не столь подозрительно на Искру. Ей доверяют, а она собирается вонзить им нож в спину. Собиралась.***
Битва Сумрачного леса с племенами в самом разгаре. Искра — сплошь отточенные инстинкты и звериные рефлексы. Неуловимая молния, безжалостные удары и стремительные атаки. Коршун — ее продолжение. Бархат шерсти и обманчивая мягкость движений. А вместе они — идеальный тандем, превосходный танец когтей и клыков. От них бросаются прочь противники, не выдержав прямого столкновения. Самые отважные воины сражаются до самого конца — и умирают, не в силах победить их слаженный дуэт. Опьяняющая легкость растекается в мыслях. Она еще никогда не чувствовала себя настолько живой. Кровь в теле поет разгоряченную песню о воинах, крови и железе, пока когти наносят одну рану за другой. Искра утопает в эйфории и делает то, чему ее учили все это время — отвоевывает место для Сумрачного леса. И все бы хорошо, если бы... Если бы они не разделились. Если бы только она осталась с Коршуном. Если бы Ежевика не встретил своего брата. И этих «если бы» — слишком много, больше, чем сама Искра может подсчитать. Просто... В один момент Искра застывает как вкопанная, неверяще распахивает глаза — и сердце сбивается с привычного ритма, стоит увидеть Коршуна, прижатого к земле, и Ежевику, который заносит лапу для последнего, финального удара. Ее пронзает электричеством. Дрожат лапы, и Искра молнией срывается с места в отчаянном желании успеть. Все ведь не может закончиться так? Только не с ними. Только не сейчас. — Стой! На нее оглядываются Грозовые воины и поднимают шерсть. Искре плевать, Искра рвется вперед, а ее теснят бывшие соплеменники, и, не в силах вырваться, она смотрит на то, как Ежевика убивает Коршуна. Их история не могла закончиться хорошо — это было всем известно. Всем, кроме самой Искры. — Отпустите ее, — приказывает Ежевика. В глазах мутно и очертания смазываются, но слез нет. Искра подскакивает к Коршуну, закрывая лапой место ранения — и знает, знает, что поздно, что радиус травмы слишком широкий, что крови вытекло очень много... Что Коршуна уже не спасти. Отчаяние подступает к горлу стальным клинком. Внутри все клокочет и колется, а зрение сужается до размеров поляны, на которой лежит Коршун. Искра не может его потерять. Гнетущую тишину разрывает хриплый кашель. Тяжелый и едва слышный. Сердце обрывается, и холод прошивает позвоночник. Искра сглатывает, подходя ближе и незаметным движением касаясь шеи, шерсть у которой вся спуталась и побагровела. Она перехватывает взгляд Коршуна — вязкое илистое дно, море без конца и края; сотни невысказанных слов, ждущих своего часа, жгутся на языке. — Я никогда тебе этого не говорил, — с трудом сипит Коршун, — но... Искра наклоняется ближе, сдерживая содрогание, и заставляет себя приблизиться на достаточное расстояние, чтобы услышать последние слова своего друга и наставника. Своего возлюбленного. У них всегда было слишком мало времени. — Я люблю тебя. Последние слова — последний вдох. Грудная клетка Коршуна опускается навсегда. По шерсти пробегают искры — и поджигают ее, чтобы испепелить в снопе серебристого света. Холодного и безличного. Услышать то, что сказал Коршун, это как удар по самому больному. Он ведь действительно любил ее, а Искра не спасла его, не уберегла от смерти. Разрастающаяся ярость вспыхивает в сердце бушующим пожаром. Их любовь действительно как капли яда — в них Искра захлебывается моментально. Дороги дальше нет. Вокруг — ряды Грозовых воителей, застывших, словно статуи, и безмолвно замершие коты Места-Без-Звезд. Потерянные и ошеломленные. — Уходим! — командует кто-то в толпе, и в ответ звучит нестройный ропот недовольства. Однако все предводители Сумрачного леса мертвы: Звездолом, Остролап, Кленовница... Все до единого. Даже Звездоцап — истинный вожак, перед которым склоняет голову сама тьма. — Но король мертв! — раздается со всех сторон. Искра же смотрит пусто и мертвенно на свои лапы, в которых ранее держала умирающее тело Коршуна. Никак не удается собрать себя по кусочкам, восстановить вдребезги переломанный контроль, пока боль внутри разрывает ее на части. Однако что-то привлекает внимание. — Да здравствует королева! — вопит кто-то. Искра пропускает это мимо ушей, а когда возвращается в реальность, то понимает, что все смотрят на нее. Тени скалятся жадно и сверкают пожарищем в глазах, когти сверкают стальным клинком в свете луны. Тени подбираются ближе, не обращая внимания на племенных, и склоняют головы. Перед ней. Признают ее своей королевой в этом царстве всепоглощающего мрака. И, как их новая правительница, она должна отдать им приказы, не так ли? Губы ломает острая усмешка от осознания собственной власти. «Коршун хотел бы этого, верно?», — надежда крохотным цветком распускается в мыслях. Коршун хотел привести Сумрачный лес к абсолютной победе, хотел сравнять территории племен с выжженным пепелищем на их прошлой территории — и Искра исполнит его желания. — Воители Тьмы, — глубоким и звучным голосом она обращается к своим подданным, — мы уходим отсюда! Всякий, кто помешает нам, будет тут же убит. Она говорит это — и срывается с места. Перед ней расступаются, пропуская вперед. Гнев застилает рассудок. Ей уже плевать на то, что она идет ко дну в жалкой надежде увидеть его еще хоть раз. Ей уже плевать на то, что там лишь песок и соль. Она — новая правительница Сумрачного леса, и ничто ее уже не волнует. В конце концов, она стала своей среди жестоких теней Беззвездного Края и чужой в собственном племени. В конце концов, в своем бесконечном падении в бездну она давно потеряла смысл, пусть и был раньше кое-кто, кто заставлял ее делать еще один вдох. Жить несмотря ни на что. Своя среди чужих, чужая среди своих. Навечно.