вояж

мышонок жмётся к холодному бетону. когда он медленно приближается, лёша думает о сестре. о том, как она радовалась новой одежде и походу в кино на новый мультик в подарок на день рождения, как блестели её глаза в детском восторге, когда брат говорил: я скоро тебя заберу. мне будет восемнадцать и я заберу тебя отсюда к себе. ты пойдешь в обычную школу. у тебя будут друзья. всё будет хорошо, лизочка. а теперь он загнан в тупик каким-то богатеньким пидором на спортивной тачке, которому задолжал очень много кокаина. незавидная судьба рядового кладмена. все они оказываются рано или поздно либо в тюрьме, либо в холодной могиле. «начальнику» поебать и на лёшину сестру, и на то, что лёше всего шестнадцать. — мышонок, ты можешь бежать сколько хочешь, но я ведь всё равно тебя найду. кириллу и правда похуй. у него таких маленьких мальчиков и девочек как подснежников весной. у него достаточно большой участок вокруг особняка, чтобы вместить их всех. он делает вид, будто не замечает, как пацан судорожно шарит по карманам в поисках хоть чего-то, что способно его защитить. — п-пожалуйста… у него еле получается вымолвить даже это, потому что кирилл всё ближе, а за спиной всё ещё стена. к которой его не прижимают — встряхивают, хорошенько приложив затылком. лёшенька окончательно теряется в пространстве, хватаясь за то, что первым попадётся под руку — олимпийку драгдиллера, по совместительству сына богатейшего человека санкт-петербурга и ебучего маньяка. рука гречкина сжимается на тонкой шее прямо под подбородком, возбуждённый голос вибрирует над ухом. воспалённое сознание жертвы воспринимает слова с трудом. — подожди молить о пощаде, я ведь ещё даже не начинал тебя убивать. но начинает. сначала принюхиваясь, как зверь; мышонок пахнет страхом. даже не вырывается, потому что знает, что ему не спастись: кирилл выше, кирилл сильнее, и ему ничего не помешает преследовать лёшу ещё долго. до того момента, пока он снова не попадёт в клетку. он быстро вытряхивает пацана из лёгкой осенней куртки, пока тот не успел опомниться и лезет холодной рукой ему под футболку, прижимаясь ладонью к горячему животу. целует его, крепко удерживая за шею, чтобы птенец знал, что стоит ему только дёрнуться — как его тонкую шейку переломают пополам. убить человека — то же самое, что убить курицу — для кирилла гречкина так точно. только людей убивать куда волнительней и больше возни с телом. хотя его, так же как и курятину, можно съесть. пока хорошие мальчики пробуют алкоголь и кла́дменство, плохие мальчики пробуют убийство. лёша, к слову, на поцелуй не отвечает. ему муторно страшно даже дышать, не то что сопротивляться. в голове натуральная каша из ужаса и отвращения. и он начинает плакать. — ты ревёшь там, что-ли? — неохотно оторвавшись от мальчишки произносит кирилл. у макарова наконец появляется возможность его рассмотреть: белые волосы неаккуратно убраны назад, на щеке татуировка в виде ромба. в улыбающемся рту сияют золотые грилзы. — ладно, плачь, это даже прикольно. лёше хочется драться, кусаться, орать, сделать что угодно чтобы вырваться. а получается только беспомощно реветь. отвлечься от происходящего никак не получается. гречкин отходит на шаг назад, всё ещё держа его за шею, окидывает взглядом мальчишку сверху-вниз. красное от слёз лицо, трясущиеся руки. красиво. как жаль что темнота переулка не даёт рассмотреть его как следует — думает гречкин — но это можно будет исправить, если мальчишка доживёт до рассвета. лёша сомневается, что он доживёт, кирилл сомневается ещё больше. он уже обдумывает, смакуя, как воспользуется этим прекрасным юным телом и как оно же, бесчувственное, будет ещё какое-то время греть его постель. пока окончательно не остынет, и тогда им прийдётся расстаться. любовь живёт трое суток, пока красивую картинку не начинают портить трупные пятна — а кирилл гречкин не какой-то там пёс, чтобы есть испорченную еду. мальчишка начинает сдавленно умолять, когда чувствует, как растёгивают его ремень. они все так делают. я никому ничего не расскажу, умоляю, отпустите, я сделаю всё что угодно и они правда готовы на всё, что угодно, стоит только кириллу признаться, что он скоро их убьет. поэтому когда он говорит мальчишке падать на колени, тот падает. лёшенька много знает об изнасилованиях, он вырос в детдоме. и сколько бы сергей разумовский не выделил денег на его обустройку и реставрацию, никто не реставрирует жестоких и изломанных с самого детства детей. никто не предотвратит синяков у парней и разодранных глоток девчонок, тех, что послабее. горькая правда жизни, по воле которой либо ты ставишь кого-то на колени, либо ставят тебя. кирилл предупреждает его не кусаться. — но если ты всё-таки окажешься слишком смелым, — добавляет он, крепко держа мальчишку за волосы в одном положении. его штаны так и остаются спущенными до середины бёдер, руки покорно лежат на коленях, и складывается ощущение, будто им обоим всё нравится — я привезу тебя в свой дом и вырву все-все зубы. он широко улыбается, сверкая золотом и мальчишка снова забывает как дышать от пронизывающей его волны страха. кирилл представляет — связанные за спиной руки, щипцы в своих руках — и ему определённо нравится то, что он видит. зубная боль самая ужасная, верно? он приказывает мальчику открыть рот и тот слушается. по его щекам всё ещё текут горькие слёзы, глаза уже наверняка воспалённо-красные, но кириллу, к сожалению, не видно. преодолев короткий приступ удушения мальчишка крепко закрывает глаза, и держит голову на месте, когда гречкин открывает его рот чуть шире, мягко оглаживая подбородок и входит. постепенно, за губы, по языку, и наконец едва касаясь мягкого нёба. мальчик жмурится, инстинктивно цепляясь за его бёдра, пытаясь оттолкнуть. кирилл чувствует, как сжимается его горло, когда он осознаёт, что больше не может дышать. и настолько хорошо держать его так, прижатым к стене, без единого шанса на отступление, что кирилл толкается ещё глубже внутрь, прежде чем медленно выйти. слёзы по его лицу начинают литься с новой силой и лёшенька прокашливается воспалённым горлом, думая, что он не выдержит. что лучше бы гречкин сразу его убил. ну, он, конечно, убьет. кирилл полюбовался им пару секунд и продолжил. резко подался вперёд, входя до конца, и замер глубоко внутри. чувствуя, что жертва не выдерживает, он, не вытаскивая члена, чтобы не дать сделать полный вдох, продолжил двигаться, крепко удерживая его голову на месте, используя, как игрушку. пацан, вцепившись в его штаны, принимал всё, что ему давали. крепко зажмурившись, явно пытаясь представить, будто ничего не происходит, но не так уж и легко абстрагироваться от ситуации, когда в твоё горло долбится член, а скальп здорово побаливает от вцепившихся в него пальцев. перед самым концом, когда гречкин чувствует, что пора заканчивать, он вынимает член из (уже) податливого рта, следя за тем, как за ним тянется скопившаяся во рту слюна и насмешливо смотрит на паренька, всячески пытающегося не встречаться с ним взглядом. — ой, а поехали-ка ко мне домой? ты мне нравишься. очерчивает с напускной нежностью красные губы и снова насильно раскрывает лёшеньке рот. входит ещё глубже, чем раньше, всего на секунду скользнув в расслабленную глотку и этого хватает, чтобы кончить. есть кое-что особо приятное в горловом минете — и это то, что принимающий непременно проглотит сперму, даже если этого не хочет. лёшенька глотает. и его тут же тянет блевать, когда он, откашливаясь, роняет руки на колени. горло саднит хуже, чем при ангине, в глаза будто накидали песка, настолько они болят, а гречкин, как ни в чём не бывало, отходит на два шага назад, заправляя член обратно в штаны. лёшенька очень устал. он закрывает глаза и снова думает о сестре, он безумно хочет сегодня к ней вернуться. а после, кирилл гречкин, наркодиллер, сын самого богатого человека в санкт-петербурге и, по совместительству, серийный убийца, вздёргивает его на ноги и за шиворот, как котёнка, тащит к машине.