Ты выдумал меня. Такой на свете нет, Такой на свете быть не может. Ни врач не исцелит, не утолит поэт, — Тень призрака тебя и день, и ночь тревожит. Мы встретились с тобой в невероятный год, Когда уже иссякли мира силы, Все было в трауре, все никло от невзгод, И были свежи лишь могилы. Без фонарей, как смоль был черен невский вал, Глухая ночь вокруг стеной стояла...
Анна Ахматова
Холодная питерская осень наступила в этом году слишком рано. Люди, успевшие привыкнуть к тёплому августовскому солнцу были вынуждены кутаться в тёплую одежду, пряча замёрзшие руки в карманы. Тёмные серые тучи угрожающе нависали над городом, дождь обещал быть крупным и затяжным. Стрелки часов показывали половину восьмого. По хорошему нужно было идти домой, чего делать категорически не хотелось. Там ждёт недописанная статья, которую если честно и не хотелось дописывать. Но редакция требовала, а значит надо. Уже изрядно надоевшая мелодия звонка телефона была снова безбожно отключена. Грея руки о бумажный стаканчик с имбирным чаем, который купила в чайной по дороге домой, Ева медленно шла по улице, прокручивая все события сегодняшнего дня, даже не замечая, что начал накрапывать дождь. Зонтика у неё, конечно же, не было, как видимо и чувства самосохранения, ведь Гринаева видела утром прогноз погоды. Хотя, она не могла догадаться, что вернётся так поздно. Люди на улицах сновали туда сюда, зябко кутаясь в одежду и пряча лица в воротниках и шарфах. Вокруг распахивались простые чёрные и цветастые зонтики, один из таких чуть не задел по макушке. — Ох, простите девушка, — извинился проходящий мимо мужчина, устраивая зонт удобнее на плече. — Всё нормально, — Гринаева пригладила растрепавшиеся волосы на затылке и продолжила свой путь до дома. Дождь расходился, капли становились крупнее, увесистей. Они неприятно били по голове, оставляя мокрые дорожки. «Будет весело если заболею», промелькнуло в голове у девушки. Руки ничего уже не грело, стаканчик был выкинут ещё минут десять назад, так как тот опустел. Сжимая ладони в кулаки, оставляя борозды от ногтей на коже, пытаясь согреть руки хоть так. Звук вибрации телефона, прорывающийся сквозь шум дождя, заставил Еву остановиться посреди тротуара, девушка была готова снова сбросить, но достав гаджет из кармана и увидев звонящего на табло экрана, ответила, продолжая идти, смотря под ноги и переступая образовавшиеся лужицы. — Привет мам, всё хорошо, у тебя как? — сказано спокойно, — да мам, я хорошо ем, — устало, — нет, прости, не смогу приехать, дел много, — с грустью, Гринаева не была у родителей около полугода, но очередная лужа не дала надолго сосредоточиться на этой мысли, — как папа? Правда? Почему я не удивлена? — с улыбкой, Папа снова пытался сам встать с кровати, — хорошо, ну ты смотри там… И я вас люблю, пока мам. После каждого такого разговора на душе становилось тяжело. В области лёгких образовывался осадок и каждый новый вдох становился всё сложнее и сложнее. Пепел не сделанных дел и не сбывшихся мечт, желаний, призраки прошлого — это медленно оседало внутри, создавая то, что в простонародье называют «разочарованием в себе». Тишина, которая постоянно давила изнутри, на этот раз приняла форму апатии, настигающей со всех сторон. Карусель безрадостных мыслей остановилась, стоило только заприметить знакомые черты лица. Снова останавливаясь прямо посередине улицы, девушка тяжело вздохнула. Он подошёл ближе, теперь они стояли всего в паре метрах от друг друга. — Почему ты не берёшь трубку? — Ты же у нас гений, догадайся. — Ева хватит язвить, скажи нормально, что случилось? Это было похоже на обычную ссору парочки влюблённых. Но они перестали быть обычной парочкой ровно в тот момент, когда она узнала, что он убивает людей. Сергей Разумовский гребаный убийца. — Правда не понимаешь? — ядом капающим с зубов Евы можно было бы отравить всё население какой-нибудь маленькой страны, типо Монако, — тогда нам правда не о чём говорить, — девушка уже было нацелилась пройти мимо Сергея, но он загородил ей дорогу. Медленно и уверенно радужка Разумовского превращалась с небесно голубой в золотистую, отливающую тем самым огнём, которым он придавал своих жертв. Очевидно, что он был на взводе. Но Гринаеву тоже не устраивала такая ситуация. Она пыталась ему помочь, спасти, но очевидно, он сам не хочет, чтобы его спасали. — Сергей, я устала жить в постоянном страхе за жизнь, — небольшая пауза, — за свою, твою, близких мне людей, я в полиции была Серёж, потому что я твоя бывшая, меня допрашивали, — парень напрягся, было видно что он раздражён этой новостью, — даже не думай что либо предпринимать, — девушка не знала зачем предупреждает его, это уже вошло в привычку, от которой нужно было избавиться, как от вредного паразита. Но как избавиться от того, что уже вложено в мозг на уровне подсознания? Переживать, волноваться, сочувствовать ему, всё это пришло в её жизнь одним летним вечером, и ушло в холодную зиму, настолько холодную, что пальцы синели, а лицо замерзало на столько, что ты просто переставал его ощущать. Ева в тот период выпила не одну упаковку успокоительного и снотворного. Она отдавала ему всю себя, чувства, душу, сердце, а он брал, не давая ничего взамен, выжигая всё внутри. И оставшись в итоге на пепелище, девушка смогла уйти. Но вот только она не переродилась как феникс, она осталась пеплом, что просто пытается не развеяться по ветру над Невой. Он забрал всё. — Ева, я смогу защитить тебя, стоит только вернуться, — в голосе не было мольбы, сухая констатация факта, почти приказ. — Ты знаешь мой ответ, — девушка заправили намокшую прядь волос за ухо, собираясь всё-таки пройти мимо Разумовского. До квартиры рукой подать, всего то пройти во двор, а там до парадной. Но как известно, планам пришёл конец именно в тот момент, когда холодные пальцы коснулись неприкрытого одеждой запястья. По коже прошла изморозь, направляясь прямиком в голову, что бы заморозить мозг, и Ева не смогла здраво соображать, и в сердце, что бы она не смогла что либо чувствовать. Хотя как заморозить то, что было сожжено, а после вырвано вместе с венами, артериями и присвоено себе. Фантомная судорога скрутила тело, и вот уже не было дома, двора, дождя, и даже жизни в целом, только рука, сжимающая запястье. — Я тебя никуда не отпускал Ева, — жёлтые зрачки смотрели в самую душу, точнее на то место, где она была. Душу он тоже забрал. — Так это только твои проблемы, — грустная улыбка и колкая фраза, брошенная сгоряча, привела к тому, что Гринаева зашипела от боли. Запястье было сжато сильнее, на коже точно останется синяк, — больно вообще-то, — произнесено шипящим шёпотом. Всё, что он делал, причиняло боль. Но после этих слов хватка немного ослабла, — отпусти меня, Серёж, насильно мил не будешь, — отчего то вспомнилась именно эта пословица. Но её слова его никогда особо не волновали. — Я знаю что всё ещё нужен тебе, — вселенная схлопнулась. Именно эти слова привели к точке невозврата. Мир замер. Люди, снующие туда-сюда и не обращающие ни малейшего внимания на то что происходит вокруг них, машины, что ездили по дороге рядом, разнося грязь на колёсах, холодный осенний дождь, из-за которого пальцы замёрзли, а губы посинели. Нужен? Его глаза пылали огнём, но не тем что согревает в холодные вечера, а тем, который людей сжигает, дотла, так, что даже костей не остаётся. Но ей был не страшен этот огонь, ведь однажды она уже сгорела в таком. Тоже дотла. Он знал что делает. Всегда знал. Его, на удивление тёплые, губы накрыли её. Это точно нельзя было назвать поцелуем, скорее так ставят клеймо, метку о присвоении, Разумовский заявлял, что эта вещь теперь принадлежит ему. Всегда принадлежала. И Ева поддалась порыву. Она сжала заледеневшие пальцы на его чёрном пальто. — Отпусти меня, — тяжело дыша, сглатывая вязкую слюну, еле слышным шёпотом пролепетала Гринаева. — Ни за что, — каждая буква звучала как молоток по гвоздям на крышке гроба, в котором будут похоронены надежды на спокойную жизнь, без слёз, разочарований, глупых надежд, — Ева, почему ты плачешь? — а Ева не заметила что плачет, дождь бил по щекам стекая вниз по подбородку. Вытирая капли с лица, девушка улыбнулась. Совершенно глупо. Голубые глаза, смотревшие на неё были полны беспокойства, страха за что то. Наверное за то, что снова пропадет, не будет отвечать на звонки, сообщения. — Всё хорошо Серёж, — она уткнулась лицом в его грудь, беззвучно всхлипывая и трясясь от холода. В нос ударил такой родной, но забытый запах гари, сырости и чего то сладкого, очень похожего на апельсины, — пойдём домой, а то холодно как то, — Гринаева отстранилась от парня и поторопилась к заветной двери. Пропищал домофон, дальше по лестнице на четвёртый этаж, лифт сломан, как обычно. Дверь в квартиру, трясущиеся руки и ключи в них. Тёмная прихожая, зеркало напротив и два силуэта в нём. Ева сняла промокшее насквозь пальто, обувь. Квартира встретила пустотой и безмолвием. Это могло бы угнетать, но девушку устраивала эта тишина. Если тихо — значит ничего не происходит, даже если мир в этот момент сходит с ума, тишина приносит хоть немного умиротворения и спокойствия. Лай собак, крики детей, шумные моторы машин, буйство погоды — всё это там, далеко, за стеклом старой квартиры. — Сейчас поставлю чайник, выпьем чего-нибудь горячего, — зачем то, в слух, проговорила свои действия Ева. Старая кухня, тёплая и уютная атмосфера, девушка расслабила плечи. Они тут же опустились в низ, как будто что то тяжёлое разом навалилось и пыталось прибить к полу. Усталость подкралась со спины и взяла в цепкие, крючковатые пальцы голову, что отдалось неприятной болью в висках. Втянув воздух через нос Ева нажала на кнопку чайника, тот засветился синей подсветкой и приветственно зашипел. Резкий удар в окно заставил Гринаеву вздрогнуть, быстро подойти и опереться на подоконник. Красное пятно на той стороне стекла и фары какой то машины мелькнули под окном, чтобы через несколько секунд исчезнуть за углом. Ева ещё несколько минут стояла у окна, вглядываясь во мрак. Наверное пыталась найти ответы на вопросы, которые её волновали, а может просто разглядывала своё уставшее, осунувшиеся лицо. — Наверное птица врезалась, — голос прямо за спиной, резкий поворот всем корпусом к говорившему. А она почти забыла о том, что он тоже тут. Руки обвили женскую талию, притягивая тело к телу, — Я так скучал по тебе, — поднимая голову и видя голубое, чистое, невинное небо в глазах хочется в это поверить, но в то же мгновение в голове вспыхивает алым огнём лицо, искажённое гримасой злобы и жёлтые глаза, словно зарево перед закатом. Девушка не знала что отвечать, поэтому просто молчала. Она запуталась в себе, своих масках, костюмах, и театральная постановка поставленная каким нибудь Станиславским, превратилась в глупую пародию под названием «Жизнь». И на сцене играет она одна, в глупом, красном жабо, и с такой же глупой, красной помадой, которая ей совершенно не идёт. И свет лишь от одного несчастного софита, но и тот погас в середине спектакля. И теперь всё, включая её саму, казалось до ужаса фальшивым, мрачным и жалким. Да, Ева ощущала себя жалкой рядом с Разумовским. Она не смогла вовремя уйти, не смогла сказать нет, не смогла отвернуться от него, зная что он творит. Как там говорится? Сердцу не прикажешь? А очень хотелось бы, просто взять, и заглушить всё, стать той самой «Неизвестной» с картины Крамского. Такой-же холодной, суровой, как сибирские зимы. Но сердцу не прикажешь. Поэтому остаётся убиваться самобичеванием к себе несчастной, за такую больную любовь. Травить себя словами о том что не любишь, ночью же представлять его руки на теле и сгорать снова и снова, утром, умывая лицо холодной водой, стирая эмаль с зубов щёткой, пытаться поругать себя за это. Но всё возвращалось. Вернулось и в этот раз. И будет возвращаться снова и снова. Чёртов бумеранг. — Я тоже скучала, — пора бы признаться, она идиотка, что полюбила убийцу. Вот зачем ты, глупая Ева, согласилась на эту нелепую роль? Чтобы стать тряпичной куклой, что подчиняешься своему кукловоду? Отлично у тебя это вышло, хорошая сценка, трагичная. А мораль такая простая, чудовище только в сказке превратится в принца, в жизни же красавица мертва, потому что её сердце было вырвано и съедено на ужин. То, что раньше казалось любовью, оказалось неизлечимой болезнью. Иронично, диагноз был окончательным. Как жаль, что ты поняла это слишком поздно бедная Ева, твой конец предрешён, — ты знал, что птица, врезавшаяся в окно, предвестник несчастья? — совсем не впопад заговорила Гринаева, — как думаешь что случиться? — Глупое суеверие, никогда не верил в это, — улыбаясь, заговорил Разумовский, касаясь мокрых прядей волос на голове у девушки, — всё будет в порядке, — долгий поцелуй остался на устах горьким послевкусием. — Надеюсь, — Гринаева устало уткнулась в грудь парня, вдыхая его запах. Ей не хватало этого. Вот так просто стоять, не думая ни о чём. В голове пусто, как и на душе. Как хорошо ничего не чувствовать, только всепоглощающую любовь, что глушит остальные чувства. Но спокойствие, которого так не хватало, пугало. Какая-то пустота внутри пугала ещё больше. Эти мысли гуляли на подкорке сознания, что не придавало им особой важности и ценности, поэтому они были не приняты во внимание, остались где то в подсознании. — Пожалуйста, больше не пропадай так, — раздался тихий голос Разумовского. Простое «Угу» в ответ, — ты — единственное что у меня осталось. За окном громыхнуло, а после в окне засветилась на пару секунд молния. Девушка вздрогнула от резкого звука и крепко зажмурила глаза, а пальцы сжались на плечах Сергея. Нет, Гринаева не боялась грома и молний, как могло показаться, она испугалась звука, что неприятно резанул по ушам и казалось бы, усилил головную боль. Парень же просто гладил девушку по спине, тихо шепча что то успокаивающее. Щелчок. Чайник вскипел. Ева мягко отстранилась от Серёжи и на выдохе произнесла: — Ты останешься? — Нет, прости, ещё куча не разобранный работы. — Понятно. — Я постараюсь освободиться завтра, но если что, двери моего офиса для тебя всегда открыты, — Разумовский фыркнул, пытаясь сдуть прядь волос с лица. — У меня завтра сдача статьи, не уверенна, что получиться прийти, — пробормотала девушка, наливая себе чай, с ромашкой. Думает, что сможет этим спасти последнюю горстку клубочков нервов, наивная. — Я уверен, всё будет хорошо. И хорошо действительно было. Не только со статьёй. Сергей Разумовский всё так же интенсивно развивал свою соц. сеть. Ева Гринаева развивалась в сфере журналистики, а её страница во «Вместе» насчитывала более миллиона фолловеров. И в их отношениях тоже было всё хорошо. Но именно это и называют затишьем перед бурей. А буря была. Да таких грандиозных масштабов, что Дороти, вернувшись из страны Оз, оказалась на развалинах собственного дома. Весь мир был перевёрнут с ног на голову, а окружающие лишь пожимали плечами, и смотрели с сочувствием, их то дома оказались не тронуты. Девушка ушла в себя и работу. Каждый её день начинался с таблеток и заканчивался ими же. Спать по четыре, а иногда, когда не мучила бессонница, по пять, шесть, часов в сутки стало привычным. Гром настиг внезапно, без предупреждения ворвался в дом шаровой молнией. И вот молодой психопат, убийца, Сергей Разумовский оказался в комнате с мягкими стенами и смирительной рубашке. А его несчастная девушка была отправлена к психиатру на длительные сеансы по лечению стокгольмского синдрома. Ведь она не может любить такого отморозка как он. Хотелось кричать и плакать от жалости к себе. Бедная девочка, не знает куда идти и у кого искать помощи. Ведь все друзья остались в сказочной стране. А чёртов волшебник пропал. И некому отстроить дом заново. Да только не было ни страны Оз, ни волшебника. Ирония в том, что и затишья то не было. Дороти видела тучи и молнии, слышала гром. Но она предпочла закрыть глаза и уйти от реальности, что ей так не нравилась. Теперь пожинай плоды своего дурного безрассудства Дороти. Ты сама виновата.