Бесконечные сомнения

      Лопавшаяся кожа под натиском цветов, растущих отовсюду. Разорванные мышцы. Кровь. Много крови. Цветы, растущие внутри лёгких, и кровавый кашель лепестками — обязательная составляющая половины романтических комедий, которые легко бы стали средненькими фильмами ужасов, если бы главный герой в конце истории не полюбил главную героиню.       Как такое возможно? Это мир ханахаки: красивой в описании болезни, и такой уродливой при ближнем рассмотрении. В целом всё так же как и в кино, но без лишней романтизации — в этом мире не так велик шанс на излечение искренними взаимными чувствами.       Но всё же, если уж не совсем драматизировать, не все были подвержены этой болезни, всего-то несколько процентов населения земли из-за какого-то редко проявляющегося гена, посредством которого весь мир словно окутывала лёгкая дымка магии. Благодаря этому гену люди, не испытывающие ни к кому любовных чувств, которых при этом кто-то искренне и, очевидно, не взаимно любит, начинают медленно умирать.       Что чувствовали те люди, из-за чьей любви кто-то погибал? Серёжа узнал об этом на собственной шкуре.       Он поднимается чуть медленнее, чем мог бы, вверх по лестнице к крыше соседнего от общежития здания. Там, за дверью, его ждёт Олег. Как же он молил все высшие силы, чтобы эта встреча в итоге состоялась, но вот он здесь, стоит перед закрытой дверью и снова, в миллиардный раз, задаётся вопросом: «А стоит ли признаваться?»

***

      У него ведь долго получалось не влюбляться в Олега, по-настоящему долго. Серёжа заметил за собой симпатию к другу ещё под конец учёбы в школе, но тогда парень умудрился каким-то образом найти баланс в своих чувствах, не окунаясь в омут с головой. И вроде бы долгое время всё шло как надо, но с того момента, как они вместе поступили в универ на одно направление и стали делить комнату в общаге, всё покатилось по наклонной.       Очередное утро. Лучи осеннего солнца, пробивавшиеся сквозь оконные жалюзи аудитории, выбрали Волкова в качестве своей жертвы, норовя попасть тому прямо в глаза, пока парень отчаянно пытался подремать ещё хоть несколько минут перед началом пар. Серёжа невольно залюбовался его чертами лица, что казались совершенными в тёплом солнечном свете, когда в аудиторию стремительно влетела их одногруппница Леся, крича кому-то:       — Проваливай! Сделай так, чтобы последние мои две недели я тебя вообще не видела!       Всем всё ясно без лишних объяснений. От этих слов, от боли, отчаяния и безысходности, скользивших в них, по спине Разумовского пробежали мурашки, заставляя мгновенно отрезветь и постараться отогнать от себя неуместные мысли. Он не мог позволить себе влюбиться в Олега: у того на одном из обследований выявили тот злополучный ген, и потому Серёжа не мог подвергать друга опасности, зная почти наверняка, что его влюблённость приведёт к летальному исходу.       Парень много думает о том, как это предотвратить, проводит ни одну ночь в сети, изучая различные сайты, надеясь отыскать советы, что помогут ему не перейти черту, потому что все те наставления Олега, которые тот раздавал ещё в школе для того, чтобы научить держать свои эмоции в узде, не работали.       Так проходит пара недель, а Разумовский не придумал ничего лучше, чем обходить парня стороной, стараясь свести их общение к минимуму, что вообще никак не помогает, потому что они, чёрт возьми, живут вместе!       «Так, никаких эмоций, Серёж. Вспоминай дыхательные практики. Очисти сознание. Вдох, выдох. Вдох, выдох», — думает он, сидя наверху двухъярусной кровати, пока Олег выполняет тест, сидя за письменным столом. Серёжа пытается сосредоточиться на дыхании, но ничего не выходит, мысли всё равно уплывают куда-то ко второму жителю этой комнаты. — «Может, нужно просто глубже дышать?»       — Ты там в порядке? — средь тишины раздаётся голос снизу.       Приоткрыв один глаз, Разумовский замечает ехидный взгляд друга, который неизвестно сколько уже времени за ним наблюдает.       — А что? — ощетинился рыжеволосый. — Не похоже?       — Нет, не очень. Ты сопишь так громко, что я не могу сосредоточиться.       — Я вообще-то дышу, — говорит он, складывая руки на груди. — Медитирую.       — Кто тебя так дышать учил? Дарт Вейдер?       Волков, ухмыляясь, смотрит наверх, отмечая, как постепенно наливается краской лицо его друга. Тот не может подобрать слов, только задирает нос кверху, продолжая гневно дышать. От вида подобной картины Олег невольно прыснул и, отложив в сторону тест, полез наверх к Серёже.       — Давай научу тебя, — и, не сдержавшись, добавляет с лёгкой улыбкой: — Хотя ученик из тебя так себе.       — Может это из тебя учитель плохой, — бурчит себе под нос рыжеволосый парень, отползая к краю кровати.       Они садятся друг напротив друга. Олег усаживается максимально удобно для себя, и Серёжа берёт с него пример, но едва ли делает это правильно. Он остаётся напряжённым, сидящим ровно по струночке, что точно не пойдёт на пользу их идее. Волков только понадеялся, что по ходу медитации приятель всё-таки сможет расслабиться.       —Итак. Сначала сделай вдох, задержись на вдохе немного, а затем выдыхай, — в полголоса начинает вещать Олег, под скептичный взгляд друга. — И ещё раз. А теперь закрой глаза, и представь место, где тебе спокойно и комфортно, — сам Олег глаз не закрывает, а потому видит вопросительно вскинутую бровь. — Медленно вдохни, задержись и выдохни. Серёж, ты напряжён, давай расслабься. Дыши спокойнее, расслабь плечи.       — Я не могу, — слегка резко выпаливает Разумовский, разрывая создаваемую Волковым атмосферу. Хотя глаз всё же не открывает. — Какое место можно представить, где комфортно? На ум приходит только эта комната, но похоже это совсем не то, что требуется.       Олег смотрит на него пристально, и, понимая его проблему, тяжело вздыхает.       — Хорошо, тогда следуй за мной, — говорит он и сам невольно прикрывает глаза. — Помнишь прошлогодний поход? Тогда вечером, мы свалили из лагеря и нашли ту красивую поляну. Представь, что мы снова там.       Это действительно оказывается то, что нужно. Как Волков смог догадаться? Ах, да — одни хорошие воспоминания на двоих.       Серёжа воссоздаёт в памяти тот вечер, когда они сбежали от всей группы, никого не предупредив, чтобы просто исследовать окружающую их местность. Они ушли не так уж и далеко, всего-то минут двадцать гуляли, когда набрели на какую-то полянку, поросшую луговыми цветами и невысокой травой, по которой стелилась вечерняя туманная дымка. Солнце как раз склонилось к закату, и небо было невероятным, окрашенным в пурпурные и оранжевые тона. Они тогда подвисли на том самом месте, пока солнце окончательно не скрылось, не в силах разорвать момент этой красоты. Да, потом им знатно досталось, но это определённо было одним из самых приятных воспоминаний, которое хотелось бы однажды повторить.       — И теперь, когда ты снова здесь, подумай о своём дне, о вещах, что тебя тревожат, — продолжает Волков, и Серёжа, оставаясь на той вечерней поляне, рисует рядом с собой образ Олега, к которому так тянет и к которому тянуться нельзя. — В этом месте, здесь и сейчас, отпусти все свои тревоги, позволь себе расслабиться…       Этим же вечером, ложась спать, Разумовский снова представляет перед собой расписанную Олегом картину, которая была настолько приятна, что к ней хотелось возвращаться. И вот, оставшись один на один со своим сознанием, мыслями, избавившись от сдерживающих его оков, Сергей к своему ужасу внезапно чувствует себя по-настоящему влюблённым, и в этот момент слышит сдавленное шипение, доносившееся с нижнего яруса. Свесив голову вниз, он видит побледневшего как полотно друга, взглянувшего на него в ответ. У Олега на запястье пророс цветок.       — Нет, нет, нет, — шепчет Серёжа, кубарем скатываясь вниз. — Нет, нет, нет, — продолжает шептать он, рассматривая белый цветок акации, в то время как Олег словно выпадает из реальности.       Разумовский больше не избегает друга, но весь следующий день они проводят практически в тишине. Просыпаются под назойливые мелодии будильников, собираются, идут вместе в универ, переходят из аудитории в аудиторию, но едва ли обмениваются между собой хоть парой полноценных фраз. Каждый проводит этот день в своих мыслях: Серёжа бесконечно винит себя на чём свет стоит, Олег всё ещё пытается принять произошедшее.       Возвращаясь вместе с пар всё в том же траурном молчании, вблизи общежития парни замечают карету скорой помощи. Вокруг входа в здание толпятся студенты, да так, что подобраться хоть сколько-нибудь близко к эпицентру событий не представляется возможным.       — Что там случилось? — сипло, после затяжного молчания, спрашивает Олег, подойдя к какому-то пареньку из параллельной группы.       — Это Леська. Задохнулась, — отвечает тот, когда из общежития выходят два врача, вынося на носилках тело, накрытое простынёй.       Олег оборачивается на друга. Серёжа видит неприкрытую панику в его глазах.       Не сговариваясь, они уходят прочь от толпы студентов и зевак в сторону соседних жилых домов, у одного из которых постоянно открыт выход на крышу. Обычное место для парней, куда они обычно сбегали в поисках капельки свободы, обладающее какой-то собственной атмосферой, в этот раз оказалось обыкновенной пустой, серой крышей, покрытой множеством кровельных заплаток. И даже свежий воздух, что всегда казался немного чище, чем внизу у дорог, сейчас совсем не помогает легче дышать.       — Я не хочу умирать, — говорит, наконец, Олег, как только они оказываются наверху. Сердце Серёжи болезненно сжимается.       Весь день до этого момента он предполагал, что больше ничего не может стать хуже после событий предыдущей ночи. Наивный. Что-то в груди словно скручивается, сжимается в тугой узел, но не рвётся, так и оставаясь натянутым узлом, отдающим волнами безысходности. Как он мог всё это допустить? Как теперь? Что же делать?       — Ну и вляпался же ты. На несколько лет тебя нельзя оставить, чтобы не превратился в бесхребетную размазню, — раздаётся рядом уже давно позабытый голос. Она снова появляется, снова здесь. Словно такая же, как семь лет назад, только старше, как и он сам. И эти чёрные перья… — Что уставился? По-ностальгируй попозже, или хочешь, чтобы он заметил?       С трудом себя пересилив, парень переводит взгляд на Волкова:       — Что будешь делать?       — Без понятия, — устало тянет тот и, присев на край крыши, утыкается лицом в ладони. — Не представляю, кто вообще это может быть.       — А если узнаешь? — спрашивает рыжеволосый парень, присаживаясь рядом. — Может, узнаешь, влюбишься в ответ, и тогда всё будет нормально? Такое же происходит постоянно, — говорит он это скорее не от настоящей веры в лучшее, а от того, что так нужно было сказать. Это то, что сказал бы хороший друг, не влюблённый в своего товарища.       Олег бубнит что-то неразборчивое, явно несогласное, но затем отнимает ладони от лица, с надеждой посмотрев на друга:       — А может эта херня временная? Может, всё закончится само по себе, если она меня разлюбит?       — Она? У тебя есть подозрения?       — Нет. Просто сомневаюсь, что я во вкусе парней. Странно, что вообще на меня кто-то запал до такой степени.       — А знаешь, почему он сомневается? — раздаётся зловредный шёпоток возле самого уха. — Потому что ему парни не нравятся. ВО-О-БЩЕ. Он их не рассматривает. Ой, Серёга, ты в пролёте.       — Заткнись!       — Что? — уставился на него Олег.       Разумовский теряется лишь на мгновение, но тут же находит что ответить:       — Хватит чушь нести. Странно ему! Странно то, что только сейчас ты заболел этой ерундой.       — Спасибо?       С этого момента Серёжа решает действовать, времени не так уж и много, но, к счастью, Волков подал ему хорошую идею: «развлюбиться» — Птица только закатывает глаза на это слово, говоря о том, что рыжеволосый растерял без неё остатки мозгов.       Разумовский пытается найти в друге недостатки, хоть какие-то, что смогут подорвать его влюблённость. На удивление в этом ему помогает Птица — ей Волков никогда не нравился, но даже с такой помощью это оказалось невыполнимой задачей.       — Он бесхребетный, — звучит голос Птицы за спиной, будто перешла от правого уха к левому, придерживая за плечи.       — Даже близко не так, — отвечает Серёжа, передёргивая плечами, пытаясь сбросить с себя руки незваной гостьи, но всё равно продолжает чувствовать длинные острые коготки на собственной коже.       — Он без тормозов.       — Разве нам это не нравится? — чуть оборачивается Разумовский в сторону Птицы, всё также державшей его мёртвой хваткой.       — Да в конце концов, он настоящая свинья! Так сложно убрать этот срач? Эти носки такие твёрдые, что та непробиваемая нокия взорвалась бы от зависти!       — Это мои. Уборка пустая трата времени.       — Это он на тебя так влияет! — сердится Птица.       — Это он всё обычно убирает, — объясняет Разумовский. — Я всё время в учёбе, а он, представляешь, не смотря на всю его учёбу, тренировки, усталость, не лезет ко мне с этим, сам убирает… Он такой понимающий!       — О, так ты передумал переставать убивать этого бесполезного болвана своей любовью?       — Я не люблю его, — обрывает её Серёжа. Всё не настолько плохо.       — Да? А похоже готов петь о нём серенады: «О, Олег, ты прекрасен как целый мир!», «Олег, Олег! Возьми меня прямо здесь!»       — Заглохни.       — Так скажи хоть что-нибудь, что в нём не так!       — Он храпит, — говорит единственное, что приходит ему в голову, прекрасно понимая, как по-идиотски это звучит.       Птица только успевает закатить глаза. Она готова была сказать что-то колкое, когда в комнату раньше времени возвращается Волков. Помимо его и так болезненного вида в последнее время из-за постоянных ран и гематом, оставленных проросшими цветами, Олег слишком бледен, лоб покрыт испаренной, да и сам он какой-то не такой.       Не обратив никакого внимания на Серёжу с грязными носками в руках, он, еле переставляя ноги, проходит вглубь комнаты, швыряет в сторону спортивную сумку, и, завалившись на кровать, отворачивается к стенке. Его колотит мелкой дрожью.       — Что-то случилось? — задаёт глупый вопрос не менее глупый Серёжа, но он просто не знает, как спросить по-другому.       — Выгнали из зала, — коротко отвечает Волков, не оборачиваясь. — Запретили заниматься.       — А по подробнее?       — Выкашлял прямо на спаринге цветы. Лёгкие уже поражены, такие спортсмены никому нахер не сдались.       Собственные лёгкие сдавило так сильно, будто начался сильнейший приступ астмы — всё тело не давало и шанса на вздох, но парень смог кое-как выплюнуть из себя банальное «мне так жаль».       — Избавь меня от этого, — грубо отвечает Олег, но после сразу смягчается. — Я… у меня сейчас мигрень, можно тишины?       Серёжа уже старается не заикаться в мыслях о том, что хуже быть не может, потому что это похоже главная цель вселенной — снова и снова ломать его предубеждения. Болезнь начинает развиваться намного быстрее: помимо боли от наружных повреждений, Олега теперь едва на изнанку не выворачивает из-за рвущихся на волю цветов, он бледен, сильно похудел всего за неделю… И в голове снова начинает зарождаться вопрос: что может стать ещё хуже? Но Разумовский обрывает подобные мысли на корню. Ему страшно, и он совершенно не знает, что можно сделать.       — Я должен сказать ему! Он умирает!       — Ага, расскажешь и что дальше? — задаёт она резонный вопрос, который и так был в его голове. — Так у тебя есть ещё неделька с ним пообщаться, может полторы, если повезёт, а если расскажешь, будь уверен, он съедет от тебя в тот же момент, и последнее, что ты увидишь — отвращение к такому жалкому клоуну как ты… хотя чё я тебя отговариваю, чем раньше он уйдёт, тем лучше.       — Но если он ответит взаимностью, он же может, и тогда… — он говорит это и видит, как Птица едва сдерживается чтобы не засмеяться ему в лицо.       — Ты что? Серьёзно? Да я смотрю у тебя самооценка ого-го! — не сдержавшись, она всё же начинает заливисто смеяться. — А ты к психологу собирался идти, маленький паникёр. Ну и насмешил же ты меня.       — Я не собираюсь тебя слушать.       — Да? Ну и пожалуйста. Ты просто посмотри на себя в зеркало, взгляни в лицо фактам и потом снова задайся вопросом, может ли твой волчара ответить тебе взаимностью?       Серёжа сопротивляется некоторое время, но всё же не выдерживает и подходит к зеркалу в углу комнаты, откуда на него смотрит сутулый паренёк, невзрачный и неуклюжий, с торчащими в разные стороны растрепанными рыжими волосами, с кривым носом. Птица права.       Он всё стоит перед зеркалом, продолжая слушать вполне уместные замечания, лишь изредка пытаясь ответить на них, и не замечает, как оказывается не один в комнате.       — Эй, Серый! — Олег смотрит как-то беспокойно, вглядывается.       — Ой, давно ты здесь? — рыжеволосый нервно, слегка дёргано отходит от зеркала в поисках чего-нибудь, что займёт его, что-нибудь, что укажет на то, что он нормально функционирует и ни в коем случае не накручивает себя больше, чем сам Волков.       — Относительно. Ты в порядке? Бледный какой-то, — Олег заинтересованно наблюдает за другом, пытаясь разгадать причину его странного поведения: Серёжа никогда за всё время совместного проживания не раскладывал вещи по местам, но вот Разумовский с упаковкой чая и полотенцем в руках… и взгляд у него какой-то бегающий.       Серёжа уже собирается ответить, но, слыша противное хихиканье над ухом, невольно устремляет взгляд на Птицу.       — Ну давай, скажи ему! Вот умора-то будет! — подшучивает снова. Сука.       — Не буду, — нервно огрызаясь в ответ, рыжеволосый закидывает на верхнюю полку чай, а следом летит и полотенце под озадаченный взгляд Волкова.       Пока Олег достаёт обратно полотенце и убирает его в специально отведённый ящик, Серёжа начинает разбираться на рабочем столе, разводя только больший беспорядок, постоянно бросая взгляд в сторону. В одну определённую точку, где никого нет. Волков подходит ближе, он уже замечал за другом подобное раньше.       — Эм… Ты снова с ним разговариваешь? — догадавшись о происходящем, спрашивает Олег просто, чтобы удостовериться.       — Это она, — не видя смысла увиливать, устало поправляет юноша.       — Серёж, — с тоской тянет Олег и, подавшись вперёд, обнимает друга, несмотря на всю боль, что причиняют эти действия. — Что тебя беспокоит?       — Скажи ему, повесели меня! — подначивает она, убивая в парне остатки уверенности. — Ты же сам хотел.       — Нет, — отвечает ей в сторону, а затем Олегу: — Ничего особенного.       — Она не появляется просто так, — говорит Волков, надеясь, что друг всё-таки поделится. Он действительно хочет помочь, быть хоть немного полезным сейчас, но Серёжа упорно молчит. — Ладно, не хочешь говорить, не говори, но не пускай ситуацию на самотёк. Я понимаю, тебе будет… грустно, когда меня не станет, — он чувствует, как напряглась под его руками спина приятеля, и всё же продолжает: — Но не позволяй этой части тебя взять над тобой верх. До добра тебя это не доведёт.       От этой заботы со стороны Олега, Серёжу сносит волна смешанных чувств: от благодарности и трепетной влюблённости до щемящего чувства вины, ведь всё это происходит из-за него. Из-за него Волков так страдает, из-за него он скоро умрёт, но Птица права: узнай Олег правду, он никогда не сможет ответить ему взаимностью, при всех крепких дружеских чувствах, а может и вовсе возненавидит Разумовского. Лучше, наверное, всё-таки так — молчать и оставаться рядом как можно дольше.       Какой же ты, Серёжа, всё-таки эгоист.       Но с течением времени уверенность Разумовского в этом решении угасает, пока его другу становится всё хуже. Всё меняется. Сначала это проявляется в мелочах: кровавые лепестки, валявшиеся тут и там, небольшой бардак, от того что у Олега не было сил на уборку, грязная одежда в неотмываемых пятнах крови. Постепенно Серёжа берёт на себя все обязанности Олега, всё моет, убирает, стирает, помогает как может, чтобы обеспечить приятелю комфорт, но этого недостаточно. А между тем болезнь медленно, но верно заполняет собой всё вокруг.       Оборачиваясь назад, сложно поверить, что всего несколько недель назад всё было иначе: бесконечные пары, тренировки, после которых у Олега ещё оставались силы, чтобы оттащить Разумовского от ноута и увести куда-нибудь погулять, чтобы проветрить мозги; их совместные просмотры фильмов ужасов, после которых рыжеволосый ещё неделю легко пугался, чем пользовался Волков, подкрадываясь к тому незаметно; безуспешные попытки обучить Серёжу самообороне; неудачная партия в шахматы; борьба за последний энергетик; череда взаимных розыгрышей, после которых их едва не выселили… Всё так беззаботно, временами глупо, и будущее полное перспектив.       Теперь впереди — ничего, и как было прежде, больше никогда не будет. Не будет больше совместного просмотра фильмов, громкой музыки, спонтанных долгих прогулок и какого-то движа — у Олега постоянные мигрени, тяжелейший кашель и проблемы с дыханием, а вся кожа его тела была настолько повреждена, что каждое, совершенно незначительное, движение причиняет боль. Казалось бы, ситуация и без того тяжела, но почему-то для Серёжи последней каплей, после которой у него произошёл срыв, становятся полопавшиеся в глазах Олега капилляры — такого в кино не показывали.       Волков же, не смотря на всё это, старается не терять бодрость духа, говорит постоянно какие-то глупости, пытается шутить, хотя после всех этих шуток Серёжа сбегает из комнаты, понимая, что ещё немного и расплачется при друге. А ещё по какой-то совершенно необъяснимой для Разумовского причине, тот продолжает ходить на пары.       — Ну, пожалуйста, останься, — не скрывая нот мольбы, просит рыжеволосый, надеясь, что его слова действительно сыграют какую-то роль, ведь с самого пробуждения его мучает плохое предчувствие. — Куда тебе идти-то?       — План верняк, Серый, — отвечает Волков, еле скрывая гримасу боли, завязывая ботинки, сидя на кровати, стараясь при этом выглядеть в какой-то степени приободрённым предстоящей перспективой. — Увидит она меня в таком виде, и я сразу же ей разонравлюсь. Вот увидишь, к концу первой пары мне уже станет лучше.       — А то тебя до этого никто видел! — всплескивает руками Разумовский, не веря в подобную упёртость. — Ну, пожалуйста!       — Если я останусь, здесь мне лучше не станет, а так хотя бы шанс есть.       — Я не могу на это смотреть.       — Надеюсь, ты будешь не единственным в этом мнении, — серьёзно отвечает Волков и тут же вскрикивает: по серой кофте в районе чуть ниже ключиц расплывается бордовое пятно. Серёжу от вида крови ощутимо передёргивает, в тот момент, как Олег, похоже, привыкший к подобному, только тихо ругается: — Вот чёрт, опять менять.       Серёжа, по уже сложившейся в последние дни рутине, достаёт аптечку, ножницы, и помогает Олегу снять испачканную футболку. Уже привычным движением он отрезает прорезавшийся толстый стебель, обрабатывает рану и заклеивает пластырем — наловчился. Он старается сделать это как можно быстрее, смотря строго в одну точку, но волей, не волей, взгляд скользит по израненному телу, где, кажется, живого места не осталось: всё в ссадинах, синяках, в десятках пластырей, а пресс перемотан бинтами с подсохшими каплями крови.       — Всё, как новенький, — натянув улыбку, Серёжа подаёт Олегу свежую футболку и отходит в сторону.       Обернувшись, он видит сплошной багровый синяк выходящий от левой руки и разливающийся до середины спины, такой яркий, что не было видно того, что оставалось от татуировки волка, частично разорванного ростками. Серёжа не может и представить того, что чувствует Олег, но даже просто от взгляда на все это действо, к горлу подкатывает тошнота.       — Ауч! Не хотел бы я оказаться на его месте, — раздаётся возле уха её голос. — Ты посмотри на этот синячище!       — «Нужно было сказать, я должен был уже давно… Может не было бы такого сейчас?» — в который раз задаётся вопросом Разумовский, пока наблюдает за тем как, одевшись, друг собирает конспекты, а Птица тем временем начинает разражаться:       — Опять двадцать пять!       — «Это всё из-за меня… может можно ещё всё исправить? Сейчас?»       — Думаешь, после всей перенесённой боли, он тебе это простит и сразу упадёт в твои объятья? — желчно вопрошает она.       — «Нет», — принимая поражение, мысленно соглашается Разумовский. Права как всегда. Но ведь это не может быть конец, так ведь? Должен быть какой-то выход… Внезапно его взгляд падает на перочинный нож. — «А что, если я закончу всё сам? Он же может пойти на поправку если… если не будет меня?»       Эти мысли были ошибкой — он понял это сразу, как только стальные когти вцепились в его горло, крепко сдавливая, давя на кадык, что вдох невозможно сделать.       — Хоть дёрнешься в сторону ножа, и я твоими ручками прирежу этого полудохлика. Ты меня понял? — звенящим криком взрывается Птица, заполняя собой всё вокруг. Ответная мысль только лишь непроизвольно зарождается в голове Разумовского, как ответ тут же оглушает его: — И ты не дождёшься, пока он уйдёт. Не забывай, я тоже могу управлять этой тушкой, если захочу.       — Эй, Серёг, — зовёт Олег, ощутимо встряхивая приятеля, вырвав того из ступора. — Идём? Мы уже опаздываем.       Вопреки прогнозам Волкова, во время первой пары лучше ему не становится. «Да ладно, тебе! Хотя бы не буду тухнуть один в комнате, ну!» — пишет Олег в записке и подталкивает лист к другу, надеясь, что от того переживание исчезнет с его лица. Вышло не важно, но зато хотя бы переписка завязалась, а затем…       Всё произошло в одно мгновенье. Вот рядом за партой сидит Олег, тяжело дышит, откашливая постоянно лепестки, и внезапно, во время очередного приступа безобразного кашля, соскальзывает со скамьи на пол. Так плавно, что ещё секунду никто ничего не понимает, Серёжа ничего не понимает, пока, обернувшись на движение, не замечает, что Олега колотят крупные судороги. Парень подлетает к нему в тот же момент и, пока вокруг начинается паника, поворачивает непослушное тело на бок, разворачивая лицо Волкова вниз, надеясь, что это поможет Олегу не задохнуться.       — Вызовите скорую! — в отчаянии кричит Разумовский толпе, и, кажется, кто-то действительно начинает набирать номер, а ему самому ничего больше не остаётся, кроме как аккуратно придерживать голову Олега.       Судороги прекращаются также внезапно, как и начались, Волков затихает, и на миг кажется, что самое страшное уже позади, но у Олега нет дыхания. «Он не дышит», — слышит Серёжа свой собственный голос будто издалека. Мозг уже отказывается воспринимать в полной мере происходящее, он ничего не понимает, чувствует только сильный удар — его оттолкнули, над Волковым склонились преподаватель и одногруппник, проводят сердечно-лёгочную реанимацию.       И сам Разумовский уже практически теряет сознание от нервов, но он не может себе этого позволить. «Только не сейчас, не сейчас!», — всё повторяет он. — «Только не сейчас! Я скажу, признаюсь… Господи, пожалуйста, только не сейчас! Дай последний шанс!»       Олега увозят на скорой.       Серёжа не видел его три дня, и всё это время парень места себе не находил: к Олегу его не пускали, ничего не говорили, как-то связаться с другом тоже было невозможно, остался только он один на один со своими мыслями, виной, со своим отчаянием. Даже Птица куда-то пропала, оставила его в покое, справедливо рассудив, что Разумовский спокойно дойдёт до ручки и без её помощи.       Эти дни казались бесконечными, и вот, наконец, вернулся. Серёжа стремглав мчится в общежитие, но никого там не застает. Подвиснув всего на мгновение на пороге пустой комнаты, он, спохватившись, торопится к зданию напротив, где обычно открыты двери на крышу — их любимое с Олегом место, но на лестнице, завидев заветную дверь, заметно сбавляет шаг.       Там его ждёт Олег. Он так искренне молил Всевышнего все эти три дня, чтобы встреча состоялась, чего же он медлит?       — Ты здесь? — зачем-то спрашивает рыжеволосый, хотя заметил Волкова, стоило только толкнуть вперёд дверь.       — Как видишь, — болезненно усмехается юноша, слегка обернувшись, пока Разумовский присаживается рядом. — Сразу как вернулся сюда пошёл, здесь… дышится легче.       Эта фраза как насмешка. Он дышал плохо, поверхностно, с каждым вздохом из груди доносился свист, будто перед Серёжей сидел не молодой парень, а старик, потративший больше половины жизни на курение. Боже.       — Да, ладно, чё ты? — Олег легонько пихает в бок замершего приятеля. — Давай не будем сидеть с такими лицами, как на похоронах?       — Олег, пожалуйста, — тихо просит Серёжа, едва удерживая свой голос от дребезжания из-за появившегося кома в горле. — Как ты можешь об этом говорить так спокойно?       — А как ещё остаётся? — спрашивает Волков без тени улыбки. — О чём вообще осталось говорить?       — Это всё из-за меня, — резко выпаливает Серёжа, слегка задержав дыхание. Он ждёт какой-то реакции, но, обернувшись к Олегу, видит только непонимание:       — О чём ты?       — Я… это из-за меня ты… — он подбирает нужное слово: — заболел, — к глазам подступают слёзы, но рыжеволосый не обращает на это внимания, только продолжает: — Прости! Прости меня, прошу! Я пытался, старался исправить это, правда! Пытался перестать чувствовать…       — Погоди, погоди! — перебивает его сбитый с толку юноша. — Ты хочешь сказать?..       —Это всё из-за меня, — дрожа, выдавливает из себя Разумовский. У него нет сил, чтобы сказать о своих чувствах вслух, как было бы правильно, но это и не нужно. Олег всё понял. — Мне так жаль!       Он не замечает того, что уже рыдает навзрыд, когда Олег притягивает его в свои объятья. Серёжа пытается отстраниться, думая о том, как должно быть больно каждое прикосновение его другу, но тот не позволяет.       — Серый, — его голос звучит успокаивающе. — Что же ты раньше не сказал?       — Прости…       — Хватит уже извиняться, ну! — с напускной раздражительностью говорит Волков, слегка встряхивая друга, заставляя того наконец обратить на себя внимание. — Всё хорошо, слышишь, да? Хорош реветь…       — Твои цветы! — перебив, восклицает Разумовский, стоило только его взгляду скользнуть по лицу Олега.       На испуганное «Что с ними?», Серёжа спешит успокоить: цветы начинают отпадать и раны чудесным образом затягиваются. Гематомы никуда не деваются, но Олег выглядит заметно лучше, здоровее. Дыхание становится глубже.       — Как такое возможно? — не верит своим глазам Разумовский, пока Волков на удивление легко, по сравнению с последними неделями, вскакивает с места, стаскивает с себя свитер и начинает рассматривать заживающие на его глазах руки.       — А у тебя есть варианты? — не смотря на сарказм, Олег искренне улыбается. — Давай, иди сюда, — он тянет на себя Серёжу, помогая тому подняться. — Посмотри только!       — Но как? — не понимает Разумовский. Он счастлив, как и Волков, безусловно, но он всё равно ничего не понимает. Ведь чтобы такое произошло…       Он не успевает сформулировать свою мысль до конца, когда Олег внезапно наклоняется и легко целует его.       — Как, по-твоему, понятно объяснил? — с добротой усмехается Волков, отстранившись.       — Я… я тебе нравлюсь? — не верит в происходящее рыжеволосый, не верит, что вообще задаёт такой вопрос Олегу, а тот смотрит на него с таким теплом.       — Сколько раз мне нужно тебя поцеловать, чтобы ты перестал задавать глупые вопросы?       — Хотя бы ещё раз.       И Олег не заставляет ждать — целует снова, так уверенно, не сомневаясь в своих действиях ни на секунду, а Серёжа не может до конца поверить в происходящее. Сердце заходится диким ритмом, в голове полный кавардак. Парень осторожно касается кончиками пальцев щеки Волкова, неуверенно скользит по щетинистой коже, всё ещё ожидая подвоха, но ничего. Ещё мгновение и он потеряет сознание то ли от тахикардии, то ли от недостатка кислорода, от того, что практически не дышит, поэтому Серёжа осторожно отстраняется, не отнимая руку от любимого лица.       — Ты, похоже, давно не брился, — говорит он просто так какую-то глупость. Похоже, после стольких нервов и пережитых эмоций, его мозг решил перестать трудиться, а Олег, видно, всё прекрасно понимая, ничего на это не отвечает. — Поверить не могу. Столько времени… тебе было больно столько времени, а всё могло быть иначе…       — Да уж, заставил помучаться. Видишь теперь, совсем же не страшно было признаться, — говорит Олег, слегка склонив голову на бок, пронизывающе смотря на Серёжу, когда тот с громким «Ай» одёргивает руку от его лица, обо что-то уколовшись. — Жаль, что поздно.       Только зажившие от цветов раны снова начинают обильно кровоточить — из них вылезают чёрные перья. Серёжа шарахается назад, отползая, во время этой метаморфозы, не заботясь о взятом напрокат траурном костюме.       — Мда, зря ты всё-таки меня послушал, думаю, он бы мог ответить тебе взаимностью.