Value of Happiness

      — Хватит орать на меня! Это ты виноват! Всегда портишь нам жизнь своим существованием!       — Я?! Как я мог вообще жениться на тебе!       Каждый новый день Чонгук встречает с надеждой на спокойное и тихое утро, которое он ожидал с каждой громко хлопающей дверью поздней ночью, с каждым тихим всхлипом под одеялом, новой появившейся слезинкой на раскрасневшейся мокрой щеке. Ярые крики матери и грохот от разбившейся посуды заставлял его вздрагивать каждый раз, а отчетливый звук пощечины отдавался в сердце пронзительной болью.       Чонгук видел разъяренные глаза отца, его покрасневшие от выпитого алкоголя щеки и его нетвердую походку, которая пугала до настоящего дикого ужаса, хотя раньше это казалось смешным и, Чонгук думал, обыденным. Пьяные шутки, предложения попробовать холодное пиво, которое только достали из холодильника: во всем этом маленький Чонгук не видел будущей большой проблемы, причины страданий всей его семьи.       «А были ли мы вообще семьей?» — подумал Чонгук, глядя в белый потолок, на котором танцевали тени первых снежинок в конце морозного октября.       Чонгук не помнит, когда в последний раз они сидели за столом все вместе и обсуждали, как у кого прошел день, его успехи в школе, смешные рассказы с работы от мамы, которая незаметно подкладывала еще немного еды в тарелку сына. Когда выбирались куда-то вместе, будь то просто магазин или же поход в кино, а после сеанса бурное обсуждения фильма. Было ли когда-нибудь такое? У Чонгука нет никаких воспоминаний об этом, только размытые картинки, которые парень хочет создать сам, заполняя пустоту внутри себя, но рана на сердце становится все больше с каждой насильно воткнутой иголочкой созданного ложного воспоминания, представляющейся Чонгуку грязной, никому не нужной нитью, что отравляет его изнутри с момента осознания. Осознания того, что хрупкая иллюзия счастливой семьи была лишь миражом, что райским оазисом заманивал Чонгука в сети, а после рассеивался как туман, а мальчик мгновенно погрязал в сыпучем песке, из-под которого были слышны крики испуганной матери и звон пряжки ремня пьяного отца…       Чонгук вздрагивает. Мать только что-то вошла в их общую комнату, устало свалившись на свою кровать и уткнувшись лицом в подушку. Дрожащие руки сжимали смятое одеяло, пытаясь сдержать рвущуюся наружу злость. Чонгук сглотнул, обеспокоенно смотря на скрючившуюся фигуру на соседней кровати. Медленно встав, он подошел к ней, садясь на корточки и слегка положив руку на узкое плечо.       — М-мам…— голос Чонгука задрожал.       Женщина резко повернулась и с огромной силой смахнула руку Чонгука, не замечая, как парень упал и поморщился от боли, с испугом глядя на взбешенную мать, что, тяжело дыша, во все глаза смотрела на сына:       — Что ты меня трогаешь? Не показывайся мне на глаза!       Чонгуку не в первый раз слышал такие слова от Мамы, но с каждым новым случаем обида душила все сильнее, а слезы наворачивались сами собой, скатываясь по опухшему после долгого сна лицу. Искусанные губы дрожали, стараясь сдержать всхлип, а тело инстинктивно отодвигалось назад, не замечая разбросанных позади вещей: предметов одежды, сумок, обуви, смятых тетрадей, осколков вчера разбитого зеркала, что изрезали все ладони Чонгука. Мальчик поднялся и быстро направился из своей комнаты, аккуратно прикрывая за собой дверь. Тихая ругань донеслась до его ушей, отчего, подгоняемый любопытством, он побрел в сторону кухни, из которой были слышны знакомые проклятия и пугающие Чонгука желания отца, который будто поджидал сына, сидя за столом с пятой по счету сигаретой в зубах. Окурки прошлых находились под его босыми ногами, неприятно впиваясь в кожу, будто раскаленное железо. Горящие смертельным огнем глаза смотрели на Чонгука, заставляя парня отчего-то стыдливо опустить голову и сжаться всем телом, чуть морщась от боли в раненых ладонях. Звон разбитого стекла прорезал уши, испугав до леденящего ужаса, а свирепый рев пьяного родителя не давал услышать своих мыслей и сказать хоть слово.       — Еще одна свинья пришла, — проговорил он заплетающимся языком, не видя, как съежился Чонгук, как его ноги задрожали, и он бы упал на пол, если бы не кухонная дверь, за которую он отчаянно цеплялся и пытался скрыться, но желудок скручивало от продолжительного голода, голова сильно кружилась.       Боль никак не отрезвляла, а только затмевала сознание, покрывая все происходящее непроглядным туманом, въедающимся в кожу с болезненно быстрой скоростью. Растекающаяся лужа от разбитой бутылки крепкого алкоголя показывало нечеткое отражение осунувшегося лица Чонгука, который, со слезами на глазах, осторожно прошел к раковине, взяв любимую кружку, что была с множеством сколов от многочисленных падений со стола. Чонгук помнил, какой скол появился первым. Возможно, его сердце походило на эту кружку: казалось совсем новым и в то же время старым, побитым, с никогда не затягивающимися ранами, которые заполнялись грязными мыслями. Неожиданные, страшные, но постоянно появляющиеся и пугающие Чонгука.       Он боялся думать о них, боялся поддаться одолевающим его чувствам и просто исчезнуть, не оставляя после себя ничего. Чонгук пытался найти оправдания, отчаянно искал другие выходы из этой ужасной реальности, однако стыд и страх заставляли его верить в то, от чего он так бежал, скрывался несколько своих подростковых лет. И даже прямо сейчас эти мысли проносятся в его голове, убеждая его в "правильности", которую он сам себе же и навязывал, а теперь не мог избавиться.       — Ты почему мне не отвечаешь, щенок? — громкий крик прервал раздумья Чонгука.       Грубо схватив парня за плечо, отец развернул его к себе, обдавая его лицо горячим дыханием с запахом сигарет и дешевого алкоголя. Дикий оскал показывал давно испорченные пожелтевшие зубы, а блестящие глаза с расширенными зрачками ужасали до потери сознания. Страшно.       — Трусливый выродок, — выдохнул отец Чонгуку в лицо никотиновый дым, отчего тот закашлялся. — Ненавидишь меня, да? Это я вас всех ненавижу, понял? Всех, блять!       С каждым новым словом голос отца переходил с вкрадчивого шепота на яростный, гортанный крик, что острым ножом впился в быстро бьющееся от страха и волнения сердце Чонгука. Вошедшая на кухню мать усталым взглядом смотрела на них, совершенно безмолвно наблюдая и не пытаясь помочь едва ли не рыдающему сыну, умоляющего спасти его от потерявшего себя мужчины. Надежда на что-то вмиг разбилась, как только Чонгук увидел удаляющуюся спину матери, медленно исчезающую за поворотом. Хлопнула дверь, а перед Чонгуком как будто закрылась клетка, в которую его давно загнали. Будто последняя частичка все еще существующей веры исчезла, угасла, как спичка. Быстро, но почему-то до слез болезненно…       Выбраться из постоянного кошмара, в который превратилась жизнь Чонгука, казалось самым тяжким испытанием, желанием, путем, полным страданий, слез. Чонгук нашел способ, что являлся недолговечным, но огораживал его от ссор родителей, звона бутылок друг от друга, вечных синяков, что скрываются под теплой одеждой. От темной квартиры и неприятного стоявшего в ней запаха.       Однако разум его заполняли отнюдь не мысли о долгожданном покое, о радости появившейся тишины и любимого одиночества. Не о любви к свежему воздуху на крыше старого многоэтажного дома, не о пробирающем морозе, играющем на заалевших щеках. Не о первом снеге, искрящихся снежинках, падающих на нос и заставляющих поморщиться от превратившихся капелек.       Чонгук думал о том, что же он сделал не так. Почему все стало таким? Когда все превратилось в жалкое подобие семьи и счастливой жизни? С первой кражи денег из маминого кошелька? С первого появления пьяного отца дома? "Почему?" звучало в голове Чонгука множество раз, но он так и не находил ответа, бессмысленно метаясь по крыше и ничего не замечая. Даже то, как край оной был все ближе, встречаясь с подошвой намокших летних кед парня, протертых в некоторых местах.       Резко остановившись, Чонгук поднял голову, встречаясь с серым, давящим тяжелыми темными облаками небом и широко раскрыв свои слезящиеся глаза, в которых таилась слепая истина. Лживая, ненастоящая, но Чонгук в нее поверил слишком сильно, отчего остальные догадки казались неправдой и вымыслом, что растворялись в кислоте затуманенного сознания подростка.       — Все из-за меня? — прошептал Чонгук, не замечая, как грудную клетку сдавило от боли.       Ноги перестали держать его, отчего парень упал на колени, упершись руками в мокрый металл, покрытый мгновенно тающим снегом. Чонгуку казалось, что так исчезает его жизнь, и появляется огромное чувство вины, разливающееся по его телу, вызывающее дрожь и будто перекрывающее кислород. Мальчик тяжело задышал, из его горла вырывались полные боли хрипы и отчаянные всхлипы, а слезы бесконечным потоком лились из еще таких детских глаз.       Чонгук устал. Он так хочет покончить со всем этим. Он не мог понять, почему же ему была дарована жизнь, если он никого не делает счастливым, если даже самые близкие люди страдают из-за него и не любят друг друга, как делают это родители его знакомых. Неужели его появление на свет было ошибкой, которая принесла за собой только муки его матери и отцу, бесконечную ложь, предательство, боль и несчастье.       — Может, если меня не было бы, то ничего бы не произошло? — произнес Чонгук вслух, уставившись на край крыши, который был близок к его ногам.       Хлипкое ограждение тряслось от резких порывов холодного, горного ветра и предупреждающе скрипело, однако мальчик видел в этом какое-то свое собственное приглашение, намек подойти ближе и посмотреть вниз, упершись в заржавевший металл. Медленно подойдя к краю, Чонгук опустил голову, осматривая мокрую землю, пустующую в неясное утро улицу и голые деревья, дрожащие от холодного дыхания горячего мороза, одинокого кота, голодного, побитого. Чонгуку казалось, что они с ним чем-то похожи: никому ненужные, нелюбимые существа. Одни в этом эгоистичном мире, полном жестокости и равнодушия.       — Я хочу быть любимым, — прохрипел Чонгук сквозь слезы и, расставив руки в стороны, вдохнул чистый воздух утреннего города.       — Правда? И из-за этого ты собираешься прыгнуть? — послышался голос за спиной.       Чонгук вздрогнул и, повернув голову, увидел парня, стоящего почти рядом. Пронзительные темные глаза смотрели прямо на Чона, отчего он смутился и утер рукой щеку, по которой катилась одинокая слезинка, щекочущая кожу. Парень был возраста не старше его самого, одетый в теплое пальто нежного оттенка, клетчатый шарф украшал его длинную шею, а снежинки в волосах придавали какой-то непонятной загадочности и романтичности. Парень был притягательно красив, Чонгук не мог оторвать от него взгляд, как он плавной походкой приближался к нему вплотную, как его темные волосы развивались на ветру, а пухлые губы растянулись в неширокой улыбке, что казалась до страха невинной и милой. Чонгук не заметил, как рука незнакомца дотронулась до его, обдавая резким холодом, но заставляя его сердце биться в несколько раз быстрее. Или это было просто от осознания того, что он стоял на самом краю разваливающейся крыши и был в нескольких секундах от произвольной гибели?       — Хочешь закончить все сейчас, да? — негромко, глубоким голосом, произнес парень, смотря на то, как Чонгук тушуется, глядя на него исподлобья.       — Зачем мне продолжать жить? Чтобы снова слушать крики матери и со страхом ожидать того, как отец войдет в мою комнату с тяжелым кожаным ремнем, чтобы наказать меня за не помытую кружку на столе? Чтобы вновь бояться о том, что все узнают об этом и будут считать меня таким же, как и родители? Что я выродок, грязная свинья и неблагодарный ублюдок? Я не хочу этого, понимаешь?! — Чонгук не заметил, как перешел на крик и вцепился в хрупкие плечи незнакомца, пытаясь прочитать в его взгляде хоть частичку понимания, найти хоть что-то, что смогло бы помочь ему уцепиться за свою жалкую жизнь, хрупкую, беззащитную. Израненную, но все еще чистую душу, которая последней надеждой проливает кристально чистые слезы и не дает Чонгуку сорваться.       Парень берет руки Чонгука в свои и несильно сжимает их, приближая к себе.       — Ужасно, Чонгук, это так ужасно, — проговорил он, прикрыв свои глаза и прижав Чонгука к себе.       — Однако, Чонгук-и, у меня для тебя есть то, что поможет твоей душе. Ты познаешь то, что тебе не было дано. Ты будешь по-настоящему счастлив, как и хотел. Без боли и страданий, без постоянного страха и слез. Ты бы хотел, чтобы так было с самого начала, Чонгук? — прошептал он ему на ухо, по телу Чонгука пробежали мурашки от его горячего ощутимого дыхания на контрасте с холодными аристократичными пальцами, сжимающими его большие руки, все еще болящие от недавних порезов.       Чонгук часто дышал и сжимал в своих руках чужие в поисках защиты, которую он, казалось, никогда не ощущал. Все, что произнес незнакомый парень, стояло перед глазами как в замедленной съемке, отчего Чонгуку стало в разы теплее и он, подняв голову с чужого плеча, преданно посмотрел в ярко-карие глаза парня, которые будто по-настоящему сияли, а маленькие искры мелькали на глубине зрачка. Он легко улыбался, ожидая ответа и, как казалось Чонгуку, очень сильно переживая и надеясь на положительный ответ.       — Я хочу, — он закивал, с надеждой глядя на брюнета, который радостно улыбнулся своей квадратной улыбкой.       — Я рад, что ты согласился, — произнес он, хлопнув в ладоши.       Вмиг небо потемнело еще сильнее, а ветер сильно зашумел, напоминая океан во время ужасающего, смертельного шторма. Но Чонгук не замечал этого: перед его глазами надежда на светлое будущее и, как представился парень, Тэхен, протягивающий ему руку, означающую надежду, возможность заиметь все то, чего он жаждал с самого детства.       — Ты согласен, Чонгук, на то, что разрешишь мне вторгнуться в твою жизнь раз и навсегда, а я взамен…       Тэхен замолчал, смотря на Чонгука и будто изучая его. У Чона заалели щеки от столько пристального внимания и постоянного разглядывания. Почему-то он верил этому парню, как будто тот околдовал его своим глубоким, манящим, усыпляющим голосом, своими прекрасными глазами, в которых Чонгук утонул сразу же, как только увидел.       —… взамен ты будешь любим, — закончил Тэхен.       Они скрепили руки в согласии, отчего все озарило ярким светом на один миг…       Резкая головная боль пронзила Чонгука. Пошатнувшись и едва удержав равновесие от резкой потери опоры под одной из ног, Чонгук сморгнул накатившее наваждение и встретился со сверкающими в глубокой темноте глазами. Небо было до ужаса черным, а миром будто правил полный хаос. Ветер вырывал корни деревьев, а метель кружила их, обдавая всю улицу горящим снегом, осколками льда, которые будто стекло, впиваются в кожу, отдаваясь сильной болью. Удивительно, как снег сиял во всей этой мгле, оставаясь ярким пятном, режущим глаза.       Тэхен не походил на того Тэхена, который Чонгук видел. Черные кудри обрамляли болезненно белое лицо, а крылья за спиной казались еще темнее неба над их головами. Глаза не искрились той нежностью, поддержкой и заботой, которые Чонгук видел ранее, а милая улыбка превратилась в широкий демонический оскал с удлинёнными клыками.       "А был ли он таким вообще?" — промелькнуло в голове Чонгука, дрожащего от холода.       Внезапное осознание происходящего заставило его застыть на месте и уставиться на Тэхена, с холодной усмешкой приближающегося к Чону. Ошарашенный глупостью своего поступка, Чонгук упал на колени, не в силах оторвать взгляда от темного существа, плавной поступью идущего к нему.       — К-кто ты? — проблеял парень.       Тэхен поднял его на ноги и посмотрел в полные страха и невыносимой боли глаза. Вдохнув запах, исходящий от тела парня, он, облизнувшись, зашипел:       — Неужели сам не догадался? Я же вижу, ты понимаешь, кто я, — и Чонгук понимал, но верить во все это отказывался, потому что он боялся. Боялся так сильно, что колени дрожали, а в горле пересохло. Сердце отбивало бешеный ритм, а сам Чонгук будто задыхался от ужаса и паники, что охватили его.       — Не волнуйся, Чонгук, — сказал Тэхен, слегка сжав плечи парня. — Мы заключили сделку. Ты получишь все, что я тебе обещал, Чонгук-и. Однако не в этом месте, — он обвел взглядом крышу, что тряслась от силы бури, отдаваясь вибрацией в ногах.       Резкий толчок в грудь.       Чонгук не чувствует дрожащий пол под ногами, а лишь силу и скорость, с которыми его тело летит вниз с пятнадцатого этажа. Говорят, что перед смертью проносится вся жизнь. Но с каждым этажом воспоминания Чонгука будто исчезали. Кадр за кадром. День за днем. Год за годом…       Перед тем, как столкнуться с землей, Чонгук видит крылья Тэхена, что все еще чернее ночи, и белый, раздражающий своей яркостью снег. Возможно, он не будет любить зиму совсем.       Тэхен думает, что это последний раз, как он сможет летать, потому что с каждым отвалившимся пером его замерзшее сердце начинает издавать стук при виде Чонгука.       Возможно, Чонгука здесь полюбят намного сильнее, чем в его прошлой жизни.