Головная боль

      Порывистые капли дождя настойчиво стучали по панорамным окнам спальни. Вспышки молний превращали рассыпанные потеки на стеклах в переливчатый паутинный узор под уставшим взглядом из глубины комнаты. Неохотно, скучающим зрителем, Дазай наблюдал за представленной процессией бури, и каждый новый раскат грома болью пульсировал в его голове. Мигрень внезапная и настолько сильная, что смогла разбудить его от беспокойного сна, не желала проходить без обезболивающих, но стоило ему приподняться с постели, как обнимающие руки крепче сжимали его, не хотели отпускать. И Дазай, чтобы не разбудить рядом спящего, по-глупому решил потерпеть головную боль, скорее всего возникшую из-за чертовой погоды, выпитого вечером алкоголя, и последующей близости с тем, кто после долгих ласк и неторопливых поцелуев сейчас мирно сопел на обнаженной груди. А всего пару часов назад дыхание перехватывало, Накахара двигался плавно, без спешки, ладонями сжимая бедра, наслаждаясь результатом сорванных со рта вздохов и просьб Осаму чуть ускориться для долгожданного окончания. Но вместо этого он указательным пальцем проводил по его влажным губам, и мягко проникал им меж ними в едином темпе с ленивыми толчками. Редкость для них не торопиться, не урывать из стремительно идущей вперёд действительности, мгновения единения. Этим вечером Чуя даже разлил любимое вино по бокалам и смаковал горький вкус с податливых губ Дазая. Что могло быть лучше, чем предаваться настоящему моменту? Жить, позволяя себе только чувствовать? Без сожаления Осаму забывал о хитросплетенных планах на весь мир и безмерно ценил, когда вместо них на ухо шептали что-то нежное и глупое, что Накахара дозволял произносить себе только ночью охмелевшим. Безудержный бог, потерявший виноградный венок, он вовлекал в сладкий танец, снимал одну маску за другой, и обличал цветы растущей человечности за коконом из смотанных бинтов. Дазай лишь послушно вверял ему себя, несмотря на горечь от вновь обступившей его стороной смерти, которая каждый раз приближалась, но устало вздыхала холодным дыханием от ещё одной глупой попытки. Он провожал её темным взглядом, раздумывая, как забавно будет скалиться Чуя от новой шутки про рост озвученной ради его всецелого внимания… Белый свет за окном вновь ослепил комнату, отбросив ползущие тени. Под волну грома Чуя вздрогнул, зашевелился. Дазай успокаивающе провел пальцами по рыжим волосам, тихо приговаривая засыпать, но светлые ресницы все же распахнулись и голубые глаза блеснули, как у кошки, из-за очередной вспышки молнии. – Тоже проснулся? – Давно. Голова болит. Накахара вмиг оценил свое положение. Осознал, что не давал высвободиться из кольца собственных рук. – Дурак, надо было разбудить. Откинув одеяло, он поднялся. Мерцание за окном осветило обнаженное подтянутое тело. Взгляд карих глаз лениво провожал его из темноты. Чуя вернулся с таблеткой и стаканом воды. Дазай выпил, поблагодарив невесомым поцелуем в раскрытую протянутую ладонь. Вдвоем они опустились на подушки напротив друг друга. Рука Накахары потянулась к Осаму. Пальцы спутались в темных каштановых прядях, аккуратно перебирали их и скручивали кончики в кольца, массируя кожу головы и шеи осторожными касаниями. С прикрытыми глазами Дазай вбирал эту ласку, отнимающую боль, затаив дыхание. Открытый и беззащитный почти как в тот раз, когда позволил Чуе впервые снять бинты и очень долго приспосабливался к прикосновениям его рук и губ на худом, осыпанном рваными шрамами, теле. – Приятно? – Приятно. Дазай, до сих пор не привыкший к крохам заботы, что ему удавалось срывать в его неоднозначной жизни, придвинулся ближе. – Может Чуя и колыбельную споёт? – Замолчи или перестану. Он тут же смолк. Поддался к нему вплотную. Повел носом по щеке, поцеловал шею, и на ухо шепнул про обидчивых Чиби, блаженно засыпая под стихающий шорох дождя.