Green Threads

В жизни Мин Юнги много вещей, которых он боится. Некоторые из них можно назвать мелочью: насекомые, глубокая часть бассейнов, то, как дверцы его шкафа открываются по ночам, показывая бесконечную темноту содержимого, — то же самое, что пугает большинство тринадцатилетних детей. Нормальные страхи, вещи, которые кажутся пугающими, но не являются такими на самом деле, если хорошенько о них задуматься. Жуков можно раздавить, плавать — на мели, а единственное, что таится на дне твоего гардероба, — это пальто и обувь, может, пара пауков. Которых можно раздавить. Юнги боялся этого, да, но это были мелкие страхи. С большими страхами, с другой стороны, справиться намного сложнее. Такие большие страхи, как быть покинутым своим Отцом, и все время ждать, когда он войдет в двери, но так и не дождаться. Такие большие страхи, как переехать в новое место, в новый город, в новый дом, в новую школу. Туда, где его Отец никогда не сможет найти его, даже если решит вернуться домой. Такие большие страхи, как группа мальчишек в новой школе, которые решили, что им не нравится Юнги, и это значит, что он должен страдать из-за этого каждый день, когда его нога ступает в коридоры здания. Каждый день. С большими страхами не так легко справиться. Поначалу Юнги не мог понять, из-за чего они возненавидели его настолько сильно, чтобы схватить его после уроков и затолкать в унитаз, держа за шиворот; настолько сильно, чтобы бить его о локер, снова и снова, пока слезы на затопят его лицо, падая на тетради, что он крепко прижимал к тяжело вздымающейся груди. Это не имело никакого смысла, но о смысле никто и не заботился — так что Юнги учился терпеть это день за днем. Он прилагал все возможные усилия, чтобы скрыть это от Мамы, что так усердно работала ради того, чтобы они перебрались в более хорошее место: в дом получше, в город получше, в школу получше. Большие свитера скрывали его синяки, он натягивал рукава все ниже и ниже — вслед за побоями. Юнги даже пришлось украсть косметику в магазине: засунул в карман бутылек с жидкостью телесного цвета, чтобы закрыть чем-то темные круги под глазами, которые так давно не сходили с лица, будто въелись в него. Это было временное решение, как и все решения, которые он мог принять, скрывая свои страдания, но это того стоило — видеть, как легко его Маме, как она начала расцветать в новой жизни, что построила для них своими руками. — Мой умный малыш, — она прижимала Юнги ближе, пока он старался не вздрагивать от касаний к его покалеченному телу, в ее руке была домашняя работа, на которой оценка 28% была аккуратно исправлена на 88% — на пальцах Юнги осталась красная ручка. — Я так горжусь тобой, сынок. — Я продолжу усердно работать, — прошептал в ее объятия, вдыхая знакомый аромат, который приносил ему спокойствие и комфорт. — Обещаю. — Это мой мальчик, — она целовала его в лоб снова и снова до тех пор, пока на его губах не расцветала искренняя улыбка и он не начинал хихикать в ее руках. — Мой сообразительный мужчина, давай купим немного Макдональдса в качестве вознаграждения! Такие моменты были идеальными, хоть и мимолетными, так что Юнги держался за них изо всех сил — воспоминания об улыбке его Мамы и ее похвале — пока его голова была в раковине, лицо полностью опущено в холодную воду, а он сам задыхался и извивался. Иногда Юнги задумывался о том, что случится, если они случайно зайдут слишком далеко, если они намеренно зайдут слишком далеко. Задумывался о том, что он умрет вот так: с сильными руками на его худом теле, что держат его со всей силы, пока вода заполняет раковину и переливается через ее края, пока Юнги чувствует, как его сознание уплывает, конечности наливаются тяжестью, пока он отчаянно пытается не захлебнуться и не утонуть. «‎Мне жаль, Мам, — все, о чем думал Юнги, едва различая смех своих мучителей сквозь эхо воды в умывальнике и громкое биение сердца в своих ушах. — Прости, Мам, мне не следовало скрывать это от тебя-». Юнги рухнул на пол прежде, чем смог осознать, что происходит, слишком ошеломленный, чтобы реагировать на крики и звуки драки, на удары, которые в этот раз наносили не ему. Он пытался откашлять воду, мокрые черные волосы лежали на его глазах, но он смог заметить человека, что стоял перед ним со сжатыми кулаками, с красными кулаками. «‎Ох, — пронеслось в его ошарашенном сознании, тело болело и ослабло, веки трепетали. — Я умираю?» Мучители пропали, и человек с окровавленными кулаками наклонился и убрал волосы с его лица, мягкий взгляд наполнен беспокойством, губы двигались, но Юнги не мог ничего расслышать. «Хах, — он медленно осознавал, медленно моргал, не в состоянии двинуть головой. — Он красивый». Губы в форме сердца. С родинкой на верхней. Красивый- И тогда наступила тьма, и Юнги больше ничего не видел.

_________________________________

Очнуться в школьном больничном крыле — не то, чего ожидал Юнги, но одеяло, накинутое поверх его униформы, было мягким и теплым, а подушка под головой была жёсткой, но в хорошем смысле, низкий стон сорвался с его губ, когда сознание прояснилось. На его плече была рука, которая удержала его на месте, когда он попытался сесть, и она принадлежала красивому мальчику, с губами-сердцем и родинкой, что застенчиво ему улыбался, обнажая белые, ровные — идеальные зубы. — Пока не садись, — мягко произнес он, укладывая Юнги обратно на подушку. — Медсестра сказала, что тебе нужно лежать, пока она не вернется. — Что произошло? — его голос надломился, горло болело, а веки медленно моргали. Было ощущение, что в комнате слишком ярко, и мальчик заметил это и опустил жалюзи на окне, так что Юнги смог вздохнуть с облегчением. — Кто ты? — Меня зовут Чон Хосок, я на год младше тебя. Я пришел в туалет, чтобы пописать, и увидел, как они пытались утопить тебя. Юнги заметил марлевую повязку на руке Хосока и почувствовал укол вины. — Прости меня, — произнес он. Брови Хосока нахмурились. — Тебе не за что извиняться. — Но ты поранился, — Юнги не хотелось даже смотреть на то, как рука мальчика все еще тряслась, как красные капли проступали сквозь материал повязки. — Этого не должно было случиться- — Да мне не особо-то и больно, — Хосок улыбнулся, губы приобрели форму сердца, и Юнги почувствовал тепло из-за этого, не в силах отвести взгляд. — Медсестра сказала, что она быстро заживет. Также она сказала, что мне не следует больше никого бить. — Ты кого-то ударил? — Ага, — Хосок выглядел счастливым, гордость наполнила его широко раскрытые глаза, — я навалял, типа, троим из них. Они очень испугались и убежали оттуда, но я быстро нашел учителя. Их родители уже сидят в кабинете директора, так что, я думаю, их ждут большие неприятности. Юнги почувствовал облегчение, но в тот же миг ужас расползся по телу, сковывая его, вопрос застрял на кончике языка, потому что мальчик боялся произнести его. Он все равно тихо сорвался с губ, после чего время застыло. — А моя... моя Мама знает? Хосок выглядел сомневающимся в своем ответе, рассеянно почесывал плечо, будто он знал, о чем Юнги спрашивал на самом деле. — Эммм... — он выглядел так, будто ему неловко, и Юнги почувствовал, как слезы заполняют его глаза. — Да, она... она тоже в кабинете директора... как и моя Мама- — Ох, — слезы сорвались по щекам, и Юнги был слишком слаб, чтобы попытаться утереть их своими безжизненными руками. — Дерьмо- — Нет, все в порядке! — Хосок не постеснялся вытереть его щеки, но Юнги не обратил на это внимания, так как его рыдания становились все громче. — Она не злилась на тебя, она- была в ярости из-за хулиганов, думаю, она хочет добиться их исключения, что было бы просто прекрасно- — Я пытался с-скрыть это от нее, — он всхлипнул и зарыдал, отчаянно желая спрятать свое лицо, желая иметь силы на то, чтобы перевернуться и заползти под одеяло. — Я- я не хотел, ч-чтобы она з-знала и в-волновалась, она и-и так волнуется с-слишком м-много- — Зачем ты делал это? — Хосок держал лицо Юнги в своих руках, глядя на него с яростью в глазах. — Ты мог погибнуть! Если бы мне не понадобилось воспользоваться туалетом, ты мог бы вообще не дышать прямо сейчас! — Прости- — Пожалуйста, пожалуйста, прекрати извиняться, — Хосок смахнул слезы из-под глаз Юнги, и тот чувствовал, что макияж размазывается и исчезает под мягкими касаниями. — Ты не сделал ничего неправильного, тебе не за что просить прощения. — Моя Мама р-разозлится из-за того, что я не сказал ей, — Юнги всхлипнул и закрыл глаза, не желая видеть жалость, что могла заменить теплоту во взгляде Хосока. — Она б-будет зла из-за моих о-оценок и-и е-еще- — Она может разозлиться, — сказал Хосок после небольшой паузы, позволив Юнги достаточно успокоиться, так что он больше не был на грани гипервентиляции. — Но... это из-за того, что она беспокоится, верно? Моя Мама всегда злится на меня, когда переживает. Она даже разозлилась на меня сегодня, когда я ввязался в драку. Но это потому, что она любит меня, понимаешь? Юнги понимал. — И твоя Мама любит тебя, — продолжил Хосок, улыбаясь мягко и сладко, со ртом в форме сердца и пушистыми волосами. — Так что она, скорее всего, ощущает много всего сейчас. Она очень расстроилась, когда увидела тебя здесь, не хотела уходить, но я пообещал ей, что присмотрю за тобой, когда ты проснешься. Она была очень напугана. Картина испуганной Мамы сделала Юнги больно, так он был благодарен Хосоку — мальчику, который спас его, который избил всех его мучителей, который вытер его слезы и подарил ему добрые слова поддержки. Чон Хосок, двенадцать лет — самый невероятный ангел-хранитель на свете. Он был прав насчет Мамы Юнги — она злилась из-за страха, обнимала его и спрашивала, почему, почему ты не сказал мне, почему ты скрыл все от меня? Я могла помочь тебе раньше, тебе не следовало страдать из-за этого в одиночестве- Он рыдал в ее объятиях, и Хосок плакал со своей Мамой, которая отчитывала его за драку, одновременно с этим говоря ему о том, как она гордится им, потому что он заступился за того, кто нуждался в этом. Это была странная сцена странного дня, но Юнги чувствовал освобождение, несмотря на боль во всем теле, несмотря на то, что задыхался от слез. Он чувствовал, что мог вздохнуть спокойно, будто все закончилось; будто он наконец-то добрался до берега после того, как был заперт в ловушке волн бесчисленное количество времени. Юнги думал, что Хосок исчезнет, как только мучения закончатся; хулиганы исключены, оценки снова выросли, и мальчик впервые за месяцы высыпался как следует, не считая кошмаров раз в иногда. Юнги думал, что Хосок исчезнет. Но он пристал к нему, словно жвачка, и вместо этого они стали неразлучны. Ночевки и совместная работа над домашкой, поедание вредной еды и марафоны видеоигр — не было и дня, что они провели по отдельности, и Юнги любил это, любил то, что он больше не был одинок. Конечно, Хосок был младше него, но это позволяло Мину чувствовать себя старшим братом, будто он может поделиться своими знаниями, поэтому он помогал ему с учебой, гордо наблюдая за тем, как средний балл растет и становится впечатляющим. Юнги знал, что маленькие содействия никогда не сравнятся с большой помощью, что оказал ему Хосок, но старший не бросал попыток отплатить ему, даже если это займет всю жизнь. Найти друга, найти лучшего друга — все, о чем мечтал Юнги, даже немного больше. Но года медленно сменяли друг друга, а потом внезапно ускорились, и Юнги снова стали донимать вещи, которые заставляли его ощущать себя неловко, вещи, которые заставляли его грустить, вещи, которые заставляли его чувствовать себя отстраненным, — и все это напомнило ему о временах до Хосока. Юнги понял, что дети все еще были жестокими, даже если то, как они показывали эту жестокость, отличалось от того, с чем он столкнулся в прошлом. Они начали перешептываться, кидать бумажные шарики ему в макушку, хихикать себе под нос, когда он проходил мимо. Это не то же самое, что быть избитым или терпеть угрозы, но ощущалось практически так же — страх, неуверенность в том, что принесет новый день. И Юнги ничего не мог с этим поделать, так что молча терпел, ни разу не рассказав младшему, когда они встречались во время ланча или после школы, потому что не хотел обременять его, не хотел давать Хосоку причину снова спасать его, не хотел давать Хосоку причину для ненависти к нему. Ненависти за слабость, за невозможность постоять за себя, за то, что позволил другим издеваться над собой. Не хотел, чтобы Хосок увидел, каким испуганным Юнги оставался, когда младшего не было рядом, увидел, каким жалким он становился всего лишь от неосторожного слова или косого взгляда. Потому что Хосок отличался от Юнги, так было всегда — и время быстро доказало это старшему, что очень его испугало; Чон всегда был сильным, всегда отстаивал свои убеждения, всегда влюблял в себя всех, кто его знал, — и когда Мин вспоминал об этом, его бросало в дрожь, а в голове появлялись вопросы о том, почему младший оставался рядом. Сейчас исчезновение Хосока было самым большим страхом Юнги: он гадал, когда же ему станет скучно, когда же он рассмотрит настоящего Мина — испуганного неудачника, что не может постоять за себя, не может столкнуться со своими проблемами лицом к лицу. И становилось все страшнее, становилось все хуже — старший чувствовал себя затерянным в океане. Все становилось страшнее, потому что Хосок вытянулся, стал привлекательнее, его округлая челюсть заострилась, как лезвие. Его губы стали не просто миленькими, а чувственными — то, как изгибались их уголки, заставляло что-то странное трепетать в животе Юнги, что-то, что ему не нравилось, что он не понимал. Все становилось хуже, потому что Юнги осознал, что начал влюбляться в своего лучшего друга, осознал, что не заглядывается на одноклассниц, как все окружающие его мальчики, — вместо этого он жаждал проводить время с Хосоком, жаждал увидеть эту сердцеобразную улыбку, жаждал, чтобы эти мягкие идеальные глаза всегда следили за ним. Но сам Мин не особо вытянулся, как и не стал привлекательнее, на его взгляд, и это сильно давило на него — ощущать собственное несовершенство рядом с Чоном, — в то время как младший расцвел в период полового созревания, без труда завоевывая сердца каждого встречного. Хосок был объектом обожания для всех девочек, другом — для всех парней, в то время как Юнги был просто Юнги — чудик, который ни с кем не разговаривал. Хотя ничего из этого не имело значения, когда они оставались наедине, бездельничая на кровати Хосока, смеясь и играя в видеоигры, пока полуденное солнце пробивалось сквозь занавески, окрашивая их счастьем. Юнги обыграл младшего в гонках и самодовольно улыбнулся, а Чон отпихнул его, ухмыляясь со сверкающими глазами. — Хён, ты так хорош в этой тупой игре. — Ты называешь ее тупой только из-за того, что продолжаешь проигрывать, — Юнги вернул младшему ухмылку и пихнул его в ответ, наблюдая за тем, как тот преувеличенно драматично растянулся на матрасе. Хосок захихикал, и старший старался не блуждать взглядом, старался не опускать глаза вниз, где рубашка друга выправилась из форменных брюк, приоткрывая живот совсем немного, но достаточно, чтобы можно было заметить там формирующуюся мышцу. Юнги сглотнул и спешно отвел взгляд. Хосок продолжал хихикать. — Хён просто слишком хорош во всем, — младший заставил себя сесть, облокотился на изголовье, ослабив галстук, будто тот продолжал душить его, — так нечестно. Ты нечестный, хотел прошептать Юнги, хотел прокричать, наблюдая за таким Хосоком — идеальным и привлекательным, — усмехающимся и дергающим свою униформу. Ты тот, кто хорош во всем. Ты тот, кто слишком хорош, чтобы быть настоящим. — Заткнись, — вот, что Юнги смог произнести вместо этого, отбрасывая джойстик на матрас и ощущая, как дрожит его улыбка. — Не будь тупым, Хоби. — Но я был рожден тупым. Ты был рожден идеальным. — Нет, не был. — Скажи это моим оценкам. — Тогда учись усерднее. Прекрати флиртовать со всеми окружающими тебя девчонками. Хосок издал резкий смех, громкий и чистый, его красивые глаза сощурились. — Мерзость, хён. Юнги не мог ничего поделать с тем, что слегка застыл, не мог ничего поделать с волной надежды, что прокатилась по его венам, словно вспышка молнии, — все волосы на теле встали дыбом. — Тебе... не нравятся девушки? Чувствовалось напряжение. Старший начал жалеть, а Хосок прочистил горло, глядя в пустоту со странным выражением, и провел пальцами по волосам, словно ему нужно было чем-то занять руки. — Не знаю даже, — все-таки сумел ответить Хосок, продолжая разглядывать комнату, чтобы не смотреть в глаза другу. — Я действительно.... не думал особо о таких вещах. — Ахх, — Юнги хотел свернуться в клубочек и умереть от стыда, наполнившего его внутренности. Понял ли Хосок? Что Юнги не смотрит на девушек так, как должен был на них смотреть? Покинет ли Чон его после этого? — А ты, хён? — Мин не ожидал встречного вопроса, пересекся взглядом с глазами Хосока — широко открытыми и не мигающими — они уставились друг на друга с разных концов кровати. — Ты задумывался о подобном? — Эмм, — сердце старшего барабанило в его грудной клетке, громко отбивая ритм, готовое аккомпанировать его смерти, — В-возможно? — Оох, — теперь Хосок выглядел заинтересованным, в его глазах сияло любопытство. — Скажи мне, кто она, хён, мне нужно знать. Это ты, хотел бы ответить Юнги, но не мог, потому что Хосоку было пятнадцать, а ему самому — шестнадцать, и они оба — парни, и Чон бы ушел. — Ни в коем случае, — он мог бы вот так притвориться, скрестив руки и выдавив странную ухмылку, — не твое дело. — Я скажу тебе, кто мне нравится, если ты ответишь! — Ты же сказал, что тебя не заботят такие вещи! — Ага, ну, — Хосок усмехнулся, наконец-таки развязав галстук до конца, и отбросил его на пол. — Возможно, я соврал. — Хитрюшка-Хоби. На ужин они побаловали себя едой на вынос: Юнги и Хосок прогулялись до ближайшей закусочной, которая продавала жареную курочку, с деньгами, которые получили от мамы младшего, позже поедая птицу со зверским аппетитом напротив телевизора в комнате Хосока, облокотившись на спинку кровати и соприкасаясь плечами, спрятанными за тканью пижам. Когда пришло время сна, они улеглись вальтом — Юнги почувствовал, как младший ногой ткнул ему в ребра, и ударил его по спине в отместку. Небо было темным, без звезд и луны, и уже было достаточно поздно, но никого это не волновало, так как утром им не нужно было тащиться в школу. — Мне страшно, когда на улице так мрачно, — прошептал Хосок, слегка ворочаясь, стараясь не задеть Юнги вновь. — Я типа все еще боюсь темноты. — Это нормально, — прошептал в ответ Юнги, позволяя взгляду скользнуть за окно. Он чувствовал дрожь Хосока, чувствовал, как его ноги прижались теснее, и очень старался не фокусироваться на его тепле. — Это важно — бояться чего-то, знаешь? — Да? — Да. Хосок загудел, и Юнги было подумал, что это храп, но внезапно все остановилось, и младший заговорил, настолько тихо, что за Юнги оставалось право: ответить или нет, сделав вид, что он ничего не услышал, но избегая неловкости. — Хён, а ты тоже чего-то боишься? Юнги предпочел бы промолчать. Но было поздно, далеко за полночь, и это время, когда мысли, которые никогда не произносили, должны быть проговорены вслух, так что старший сделал глубокий вдох и положился на маленькую смелую часть своей души. — Я боюсь остаться в одиночестве. Тишина была тяжелой, и Юнги задумался, стоило ли ему похоронить этот секрет глубоко внутри, вместо того, чтобы облачить его в слова, когда почувствовал, как к нему прижалась нога, а потом еще одна, будто в странной попытке утешить. Юнги никак не мог остановить слезы. — Не грусти, Юнги, — проворковал Чон, ёрзая под одеялом в поисках руки старшего, чтобы после поднять его. Кожа младшего была обжигающе горячей, тощие руки обвили Юнги в объятиях, и, может, учитывая их возраст, учитывая их пол, это должно быть странным, но это был Хосок, а Хосок никогда не переставал обнимать его — ни разу с того дня, когда спас жизнь Юнги. — Я сожалею... — Тебе не за что извиняться. — Нет, есть. Хосок позволил Мину плакать до тех пор, пока старший не успокоился, пока его сердцебиение не выровнялось, пока дрожь не сошла на минимум и пока он не перестал шмыгать носом в свой длинный рукав. Хотя лунного света не было, но младший сиял в темноте, и Юнги хотел бы иметь возможность поцеловать своего лучшего друга, даже если это будет один-единственный раз за всю жизнь. — Стало получше? — Да, — просипел, стыдя себя за истерику и желание поцелуя, без возможности свернуться в комочек из-за того, что руки Хосока сжимали его. — Извини за слезы, и-иногда я просто... вспоминаю кое-что, и это слишком. — Все в порядке, — Хосок выводил круги на спине старшего, медленно, мягко. — Я тебя понимаю, хён, все в порядке. Когда Юнги успокоился, ощущая себя сонным со слипающимися после пролитых слез глазами, младший снова заговорил: — Хочешь поговорить об этом? — Об этом? — О том, чтобы остаться одиноким. Юнги не особо желал поднимать эту тему. Но он хотел, чтобы Хосок знал. — Мой Отец ушел, и мы переехали, — он бормотал в шею друга, прижавшись, дыша в мокрое от его слез холодное пятно на рубашке. — Мама работала не покладая рук, а я всегда был один в школе... Я просто- Юнги рвано вдохнул. — М-может, если бы Папа был рядом, я не был бы таким ж-жалким- — Прекрати, — голос Хосока прозвучал чисто, практически гневно, и старший инстинктивно сгорбился, чувствуя себя никчёмным, чувствуя себя разочарованием. — Извини- — Юнги, заткнись, — его слова звучали резко, но в них угадывалась любовь, нежность, которые заставили старшего заскулить и прижаться ближе, зарываясь лицом в рубашку Хосока, позволяя лучшему другу держать себя. — Боже, ты... неужели ты не видишь? Было ощущение, что во всем мире остались только они вдвоем в этот мимолетный миг. Миг, когда их взгляды пересеклись, когда Хосок улыбнулся и обхватил щеку старшего так осторожно, будто Юнги был хрустальным, готовым разбиться вдребезги. — Ты не слабый, — прошептал Хосок. — Это они. Все они. Твой Отец слабый, потому что сбежал, и эти ублюдки были слабыми и из-за этого причиняли тебе боль. Но ты все еще здесь, видишь? — Да, — пока Хосок смотрел на него вот так, старший не мог даже моргнуть, сконцентрировав все внимание на том, как длинные ресницы Чона опускались, чтобы оставить легкий поцелуй на веснушчатых щеках. — Ты здесь. Ты не сбегаешь от пугающих вещей. Это делает тебя сильнее, чем ты думаешь. — Но я и не борюсь с ними, — шепот в ответ. — Даже если я испуган, я не могу сопротивляться- — И именно поэтому нас свела судьба, — мягко ответил Хосок. — Ты так не думаешь? — Думаю, — и Юнги действительно верил в это, он верил в то, что ему суждено было встретить Чон Хосока, что их дороги должны были пересечься. Когда младший захихикал, его горячее дыхание опалило лицо Юнги мягкими волнами. — Хей, у меня есть идея. — Скажи мне, — Юнги старался не захихикать, заразившись улыбкой Хосока. — Смотри, смотри, — Хосок слегка отклонился, соединил руки и сжал пальцы так, будто он схватил что-то большим и указательным. — Ты видишь это? — Нет, не вижу, — Юнги склонил голову в смущении. — Что там? — Это нить, хён, теперь увидел? Хосок разъединил руки, делая вид, что продолжает держать воображаемую нить, и, хотя Юнги думал, что это глупо, он кивнул и попытался представить, как она выглядела бы зажатой меж красивых пальцев. — Да, теперь увидел, думаю. — Дай мне свою ногу. Юнги, не мешкая, откинулся на матрас и положил голень на колени младшего, пытаясь приглушить смех от странного ощущения, когда Хосок завязывал невидимую нить вокруг его лодыжки. Его пальцы были теплыми и нежными, и, как ни странно, сейчас Мину казалось, будто там действительно что-то есть, скрытое под краем его пижамных брюк. Хосок сделал вид, что обвязал второй конец воображаемой нити вокруг своей ноги, и на этом закончил, широко улыбаясь, показав Юнги большие пальцы. — Ты такой чудной, — старший все еще лежал на спине, сдвинувшись, чтобы лучше видеть Хосока, и ощущал покалывания там, где осталась фантомная ниточка. — Для чего это вообще? — Это нить судьбы, — он произнес это так легко, так естественно, что Юнги почувствовал, как его сердце пропустило удар. — Она будет связывать нас вместе, так что ты никогда больше не будешь один. — Это же не настоящая нитка, — Юнги отчаянно пытался сделать вид, будто не хочет разразиться слезами, будто не хочет растечься лужицей на матрасе. — Нихрена она не свяжет. — Свяжет, вот увидишь. Теперь ты никогда не избавишься от меня. — Проклятье. Когда солнце начало вставать, а птицы завели свои песни за окном, парни задремали, лежа вальтом, ноги Хосока грели спину старшего. Юнги был таким сонным, таким уставшим, но ему необходимо было узнать, чтобы представлять все в деталях. — Хоби... какого цвета это нить? Хосок прыснул в подушку, тихо рассмеялся, потянулся, а потом широко зевнул. — Зеленая. — Почему? Хосок прижал свои ступни к пояснице Юнги, и тот почувствовал себя любимым. — Потому что зеленый — лучший цвет. Учиться стало легче, люди вырастали, взрослели и были милее. Юнги выпустился и нашел подработку на неполный рабочий день, но затем на вечер вернулся обратно в школу, когда настала очередь Хосока праздновать, чтобы подбадривать своего лучшего друга, своего возлюбленного, наблюдая за улыбкой Хосока, что стоял на мини-сцене и размахивал руками. Они проводили вместе каждую свободную минуту, что у них была после того, как младший окончил учебу: когда Юнги не работал, когда Хосок не был занят помощью родным, они вместе гуляли в послеобеденные часы, исследуя заброшенные тропы в близлежащих лесах, запуская блинчики в озерах, разговаривая обо всем, о чем угодно. Юнги становилось все сложнее и сложнее скрывать свои чувства глубоко внутри себя — Хосок был таким красивым, стал еще выше, его волосы слегка выгорели на солнце. Младшего частенько звали на свидания, но он всегда отвергал их, и Мин не мог понять, почему. — Просто не заинтересован, — Хосок как всегда пожал плечами, когда Юнги задал вопрос, наблюдая за удаляющейся опустошённой отказом девушкой. — Не мой тип. — Да у тебя вообще есть тип? — задиристо ответил старший, стараясь не слишком фокусироваться на летнем наряде Хосока: широких красных шортах и свободной белой майке. — Конечно, есть. Солнце медленно катилось к закату, и все вокруг окрасилось в желтые и оранжевые оттенки. Хосок сиял под лучами с хитрой усмешкой, застывшей на лице, и приподнятыми бровями. — Ну тогда поделись со мной? — Неа, — рассмеялся младший, и их пальцы соприкоснулись всего на мгновение. — Ты сам узнаешь, когда придет время. — Ты такой чудной, Хоби. — Знаю, я знаю. Хосоку было восемнадцать, а Юнги — девятнадцать, когда младшему пришлось уйти. Юнги отчаянно пытался не плакать. Было поздно, темно и холодно, на небе не было луны, и Хосок выглядел таким серьезным впервые с тех пор, как они встретились. И это испугало Юнги больше, чем что-либо до этого, больше чем все его маленькие и большие страхи за всю жизнь. Хосок со слезами на глазах и без улыбки на губах теперь был самой ужасающей вещью, что Юнги когда-либо видел, и он ничего не мог с этим поделать. Бабушка Хосока заболела, и им необходимо уехать, необходимо вернуться обратно как можно скорее, чтобы быть рядом с ней, заботиться и поддерживать на тот случай, если ее конец окажется близко. И Юнги понимал, правда, но было тяжело произнести эти слова, ведь его друг уходил. — Я буду писать тебе письма, — сказал Хосок так, так сильно стараясь не дать слезам пролиться по его щекам. — Звучит мило, — Юнги не знал, что еще сказать, не знал, куда деть руки, что безвольно свисали по бокам. Они стояли на заднем дворе дома старшего: Хосок постучал в его окно, и тот вылез через него прямо на траву. Его голые ступни замерзли, но это не имело значения, потому что Хосок был здесь, Хосок собирался заплакать, Хосок собирался покинуть его. — Я буду писать их каждый день. — Хорошо. Юнги задрожал, когда Хосок прикоснулся к нему, взял руки старшего в свои ладони и мягко сжал их, и они оба застыли под черным небом. Мин напрягся из-за этого жеста, а потом на его глаза навернулись слезы, и он резко вдохнул, из-за чего у него перехватило дыхание. — Юнги. Старший всхлипнул громче, когда Хосок поднял его руки и прижался поцелуем к розовым костяшкам — теплое дыхание, ледяные губы, — и Юнги осознал все так, так быстро. Ох. — Мы тупицы? — не мог не спросить он, и Хосок оставил последний поцелуй на его руке, подошел ближе и сжал Юнги в объятиях, пока тот плакал. — Если я тоже тебе нравлюсь, тогда да... мы действительно тупицы. — Хоби, — взвыл Юнги, колотя по его груди в отчаянии, недостаточно сильно, чтобы причинить боль, но достаточно, чтобы выплеснуть часть боли, часть печали, страдания и счастья, что полыхали в его груди. — Я, блять, люблю тебя, ты ебучий идиот... Хосок проглотил всхлип, руки еще крепче сжали Юнги. — Мне жаль, хён. — Почему это происходит- Вся эта ночь ощущалась как самая жестокая шутка из всех; Хосок сжимал его, чувства были озвучены и на них ответили взаимностью, только вот это не продлится долго. Младшему нужно как можно быстрее уехать, и Юнги знал, что ничего не изменит его судьбу. — Я люблю тебя, — прошептал Хосок, обернув одну руку вокруг талии старшего, а другой скользнул на загривок, что провести по запутанным ото сна волосам. Юнги чувствовал, как колотится сердце в чужой груди, как его собственное бьется в бешеном ритме, и Мин поднял голову, позволяя слезам, будто осколкам стекла, катиться по его замерзшим щекам, врезаясь в его кожу. Губы Хосока были мягкими, просто легчайшее прикосновение, на вкус солеными и холодными, грустными, но идеальными. Юнги вздохнул, когда младший отстранился только для того, чтобы снова приблизиться, губы неловко сомкнулись, первые поцелуи терялись один в другом. Юнги дрожал, его ступни утонули в орошенных стеблях травы, и они оба робко разомкнули губы, углубляя поцелуй. Язык Хосока скользнул по его собственному, и старший дернулся от странного ощущения, после задыхаясь и прижимаясь ближе, ладонями сжимая ткань на груди Чона. Неловкость улетучилась, и теперь они целовались так, будто делали это на протяжении всей своей жизни, обмениваясь вдохами, вцепившись друг в друга, как в спасательный круг. Юнги чувствовал слезы Хосока, ловил их между их губ, и на вкус они были как единственное, чего он желал в этом мире. И тогда Хосок отстранился, прижав ладони к глазам, вытирая льющиеся слезы. Это было самым мучительным зрелищем. — Не плачь, — Юнги старался поддержать, хотя знал, что он лицемерит, хотя знал, что сам рыдает. — Хоби, все в порядке, не плачь. — Я буду п-писать каждый день- — Я знаю, что будешь- — Я не хочу уезжать- Сердце Юнги треснуло и раскололось, будто фарфоровое, а осколки осыпались на дно живота. — Все будет хорошо, — это единственное, на что его хватило, хоть он и сомневался в правдивости своих слов, сомневался, что все, в конце концов, будет хорошо. — Я скоро ув-увижу тебя, да? — Да, — Хосок шмыгнул носом, полез в карман и трясущимися руками достал ручку. — Напиши мне свой адрес, хён, ч-чтобы я не забыл его. Юнги нацарапал его на предплечье парня, его разум был пуст, чернила размывались на холодной коже. Он нарисовал в конце маленькое сердечко, и Хосок поцеловал его снова, и еще раз, и еще. И затем ушел, и все, что Юнги мог ощутить, — это жар, печаль и обещания Хосока. Он перелез обратно через оконную раму со слезами на глазах, споткнулся о выступ и рухнул на пол, придерживая лодыжку, что пульсировала от боли. Хотя это причиняло меньше страданий, чем отсутствие Хосока. Все переживания возымели свой эффект, так что Юнги долго не мог уснуть, а после утонул в кошмарах с губами в форме сердца, что прижимались к его собственным, но исчезали с первыми лучами солнца. Он плакал, когда проснулся, и, попытавшись встать с кровати, он снова запнулся — его лодыжка опухла и посинела — и рухнул на ковер, всхлипывая в его ворс, ощущая руки, что его держали. — Что случилось? — его Мама спрашивала, в ее мягком голосе слышалась тревога, — Пельмешка, Юнги, что произошло? И Юнги все рассказал. Он ушел, Мам, ему пришлось покинуть меня. Я так сильно люблю его, Мам. Мы целовались, и я так, так сильно люблю его. Мне жаль, Мам, пожалуйста, не ненавидь меня за любовь к нему, у меня не было выбора. — Я всегда знала, глупышка, — Мама Юнги поцеловала его в лоб, гладя его темные волосы, пока он всхлипывал на ее коленях. — Я буду любить тебя вне зависимости от того, с кем ты захочешь повести свою жизнь, без каких-либо исключений. Упав, Юнги сломал лодыжку, из-за чего ему пришлось взять больничный на работе, пока та заживала. Он сидел на кровати и поглаживал ее, вспоминал красивые пальцы Хосока, завязывающие вокруг нее зеленую нить. Он терпеливо ждал письма, сердце бешено трепеталось каждый раз, когда он слышал звонок в дверь от почтальона, но ничего для не него, ничего от Хосока. Три недели так быстро перетекли в три месяца, но Юнги все плакал по своему лучшему другу, по своей любви. Ничего не ощущалось правильным с тех пор, как Хосок покинул его. Как будто баланс его мира был нарушен, как будто что-то слегка покосилось, и он, с одной стороны, замечал эти изменения, но с другой — нет. Все теперь было тихим и холодным, будто солнце не шло ни в какое сравнение с Хосоком, и, когда Юнги посещал их старые места, будь то лесные тропинки или озеро, он не мог отделаться от ощущения, что он оставил что-то важное позади. Не говоря уже о спотыканиях. Будто перелом сделал его неуклюжим, даже после того, как тот зажил, и Юнги смог вернуться к работе, даже после того, как бинты и синяки были давно забыты. Юнги спотыкался о бордюр, когда выходил из дома и возвращался обратно, спотыкался о ковры, спотыкался о собственную обувь. Иногда он спотыкался на пустом месте, либо оказываясь растянутым посреди тротуара с кровоточащими коленками, либо чудом восстанавливая равновесие, но все же привлекая внимание прохожих, что интересовались его самочувствием. — Может дело в твоей обуви? — как-то ночью предположила Мама, пока Юнги крепил пластыри на свежие раны, и нахмурилась, когда сын бросил на нее взгляд. — Ты еще не стер подошву до дыр? — Нет, все с ней в порядке. — Потому что я могу купить тебе новую пару, если захочешь- — Дело не в обуви, Мам, это... просто я. Вероятно, я не достаточно внимателен. Она вздохнула, отведя взгляд от плиты, на которой тушились в соусе мясо и овощи, которые она помешивала, ее глаза были наполнены пониманием. — Ты... слишком много думаешь? Да. — Нет. — Не хочешь обсудить это с кем-нибудь? С профессионалом? Я бы подыскала кого-нибудь для тебя. Мне так одиноко, Мам. — Я в порядке. Правда. Вода в кастрюле закипела. — Ты не должен врать мне, знаешь. Я скучаю по нему. — Я не вру. — Скоро ты получишь письмо, пельмешка, это нормально. Юнги чувствовал, как слезы жгут уголки его глаз. — Хорошо. Он так и не получил письмо, даже когда три недели, что стали тремя месяцами, превратились в три года. Перестал ждать у двери, перестал взволнованно наблюдать за падающими через отверстие письмами, потому что знал, что это счета, потому что знал, что это не от Хосока. С течением времени Юнги замечал изменения в себе — как ему становилось кисло и горько, как его тело отравлялась злостью и замешательством, понемногу, унция за унцией, каждый раз, когда он смотрел старые фотографии, каждый раз, когда он вспоминал, каково это — целовать Хосока. Как только ему исполнилось двадцать два, он переехал из дома, из этого города, чтобы жить в месте, что не будет запятнано воспоминаниями, нарушенными обещаниями и разбитыми сердцами. Его Мама плакала, потому что будет скучать по нему, но помогла ему собрать вещи и распаковаться, восхищаясь его небольшой квартиркой в центре города, оставляя цветок базилика на кухонном подоконнике для удачи. Юнги быстро нашел работу — администратором в медицинском центре неподалеку, — и жизнь продолжалась. Кое-что не изменилось: то, как он до сих пор постоянно спотыкался, то, как он лежал на кровати и вспоминал ощущение ног Хосока, прижимающихся к его спине, то, как он все время выискивал глазами зеленый, — ведь, в конце концов, это лучший цвет. Но вскоре пришла боль, и Юнги становился более одиноким, звоня своей Маме, когда не мог справиться с этим, встречаясь в коллегами, когда квартира становилось слишком пугающей, чтобы находиться в ней одному. Он даже пытался завести отношения, когда доходил до отчаяния, и иногда это даже было весело, удовлетворяло его нужду быть с кем-то, удовлетворяло желания, что иногда заставляли его тело болеть и дрожать. Но по итогу, вне зависимости от того, как сильно Юнги старался, вне зависимости от того, как сильно они с партнером старались, это... никогда не ощущалось правильным. Никогда не ощущалось достаточным. Так что он прекратил эти попытки, вместо этого спал со случайными людьми, когда становится жаден до прикосновений, когда ему нужно было быть заполненным, чтобы забыть, когда ему нужно было кончить. Время сделало его привлекательным, он хорошо усвоил это, не вытянулся, но похорошел, все черты, что в школе делали его странным, теперь стали притягательными. Мужчинам нравились его кукольные губы, его сонные узкие глаза, его нос кнопочкой, то, как краснеет его кожа, когда он заходит слишком далеко. Им нравится, что он маленький и в каком-то смысле изящный, что его колени, локти, соски и член — розовые, что его голос ломается, когда он скулит для них, и что он молит о прикосновениях так отчаянно. Они думали, что он развратный, потому что Юнги не хотел, чтобы они знали, что он был грустным, и какое-то время это работало. Но потом он начал чувствовать себя грязным, начал ненавидеть их прикосновения и прекратил видеться с кем-либо вообще, предпочитая сфокусироваться на работе, заглушая мысли телевизионными программами, делая что угодно, лишь бы избежать присутствия рядом любой человеческой особи. «Ты стал таким отшельником», — отчитывала его мама по телефону, но Юнги было плевать. Ему было плевать на все до тех пор, пока он снова не встретил Хосока. Было темно, поздно, город заполнили любители ночного шоппинга, и Юнги споткнулся на мощенной дороге, ботинки запнулись друг о друга, и у него перехватило дыхание, пока он отступил назад и вцепился в чье-то пальто, уже готовый разразиться в извинениях, уже красный от смущения. Он хотел попасть домой, хотел стоять под горячими струями душа и реветь, хотел завернуться в свое толстое одеяло, смотреть всякое дерьмо по телеку, есть мороженное- но судьба имела на него другие планы, очевидно. — Юнги? Дерьмо. Он поднял взгляд, когда чужие руки подхватили его, и встретился с красными волосами, губами в форме сердце с родинкой над верхней, глазами, что были так прекрасны, когда не были наполнены слезами. — Х-Хосок? — Да. Юнги все еще крепко держался за его пальто, так что быстро отстранился, подмечая, что Хосок стал еще выше, что каким-то образом младший стал еще красивее, новый цвет волос украшал его, выгодно выделяясь на фоне темной одежды. Юнги думал о том, что собирается блевануть, о том, что собирается упасть в обморок, о том, слышит ли Хосок, как ускорилось его сердцебиение, о том, чувствует ли Хосок то же самое. Прошло почти десять лет, и вот они — стоят, будто незнакомцы, в большом оживленном городе, застыли на месте опасно близко друг к другу. Так далеко от дома, где они были так близки, где воздух был чистым, где их окружали природа, зелень и теплота. Это было настоящим шоком, и Юнги, наконец-то, моргнул и отступил от Хосока, неуверенный в том, что чувствовал. Он понял, что слова, что вырвались наружу, грубые, что его тон сочился злобой, когда увидел, как Хосок нервно сглотнул, сжав руки по бокам. — Что ты здесь делаешь? — спросил Юнги. Младший выглядел неуверенным в том, что делать. — Я... Я собирался встретиться с другом во время ланча. А ты? Ответ заставил Юнги ощетиниться от ревности, и он ненавидел это, ненавидел себя за это. — Я здесь живу. — Ох, — Хосок неловко засунул руки в карманы, попытался улыбнуться, но его красивые губы подрагивали. — Это действительно здорово... Тебе нравится здесь? — Мне... нормально. — Это хорошо. — Да. Юнги хотел заболеть, хотел просочиться сквозь булыжник на мостовой и исчезнуть навсегда. Он хотел поцеловать Хосока и узнать, ощущается ли это так же, как он помнит, ощущается ли это так же идеально, как годы назад. — Я лучше пойду-, — Юнги постарался уйти, постарался убежать от боли, что вскарабкалась с низа его живота к задней стенке горла, чтобы скрести там, но рука Хосока снова оказалась на нем, схватила его плечо, глаза младшего расширены и наполнены чем-то, что заставило желудок Мина сжаться. — Подожди, — его рука была теплой, что ощущалось даже сквозь несколько слоев одежды. — Юнги, подожди, у тебя... у тебя есть время на чашку кофе? Юнги не хотел кофе, он хотел свою кровать, свою подушку, что-нибудь мягкое, чтобы уткнуться во время рыданий. — Я- я могу выпить кофе. Юнги позволил младшему вести себя, неуклюже бредя рядом друг с другом в сторону более тихого района города, не обмениваясь ничем, кроме взглядов, храня надежду на то, что второй их не замечает. Хосок придержал дверь маленького кафе, мимо которого старший часто проходил, но так ни разу и не посетил, и жестом попросил Мина выбрать место, пока маленькая улыбка украсила его губы. — Я плачу, чего бы ты хотел? — Ух, — Юнги чувствовал себя странно, с трудом стягивая шарф с шеи. — Просто холодного кофе будет достаточно. — Я закажу, хочешь сесть у камина? — Конечно. Камин был фальшивым, просто электрическим аналогом, но теплым, и это наполнило Юнги чувством дома и праздников, будто Рождество в фильмах. Он плюхнулся в огромное плюшевое кресло, выскользнул из пальто и сложил его на коленях, сглатывая по мере того, как нервозность проходила по его венам. Прошло много времени с тех пор, как Юнги ходил куда-то после работы. Прошло много времени с тех пор, как Юнги в последний раз видел Хосока. Это была необычная ночь с необычными событиями, и Юнги все еще чувствовал себя больным. Он достал телефон только ради того, чтобы создать ауру спокойствия, но его пальцы тряслись, пока он двигал ими по экрану в поисках контакта Мамы, стоит ли ему написать ей. «Я встретил Хосока, Мам, — напечатал он, рвано вздохнув. — Он ни разу не написал мне, и я встретил его, и мы пришли выпить кофе, и я не уверен, что мне делать. Следует ли мне накричать на него за свое разбитое подобным образом сердце? Следует ли мне спросить у него, нашел ли он себе кого-то еще?». Юнги быстро удалил это. «Мам, какого хуя?» — напечатал. Быстро удалил. «Он так хорошо выглядит, Мам. Хосок выглядит как человек, которым должен был стать. Выгляжу ли я таким, каким мне суждено было вырасти? Мам, я так странно себя чувствую». Юнги быстро стер его, опустил телефон на маленький столик пред ним, останавливая свои далеко зашедшие мысли, и прикусил губу, чтобы дать своему телу сфокусироваться на чем-то. Хосок пришел спустя мгновение, поставив перед старшим высокий запотевший стакан с черной жидкостью, пока сам улыбался так, будто ему невероятно дискомфортно. Из-за этого в Юнги вспыхнула злость, пока он размышлял о том, почему же Чон не дал ему уйти домой, если не хотел с ним находиться. — Здесь так тепло, — Хосок испустил нерешительный смешок, выпутываясь из собственного пальто, пока Юнги отчаянно не позволял себе прослеживать мышцы под тонкой рубашкой, которая совсем ничего не скрывала. — Тебе не холодно? Не хочу, чтобы ты заболел. — Я в порядке. — Хорошо, — Хосок положил кусочек сахара в свой кофе, прочистил горло, уставившись на огонь взглядом, что метался туда и обратно. — Если... если тебе станет жарко, мы можем отсесть куда-нибудь. — Я действительно в порядке, Хосок. Это... это кафе милое. — Да, я частенько захожу сюда, когда приезжаю в город. Они делают потрясающие сэндвичи, а владелец добавляет мне дополнительную порцию сливок, когда работает. Юнги отхлебнул свой холодный кофе, чтобы сдержать прорывающийся гнев. Хосок часто бывал в городе, как он понял, и из-за этой мысли у него сжались пальцы в ботинках, а ладонями стиснуть стакан в руках. Часто в городе, но мы ни разу не встретились до этого дня. Юнги знал, что это не специально, что Хосок не пытался избегать его, но несмотря на это понимание, у него болело где-то под ребрами. — Ах, это достаточно... щедро. — Да. Они пили в тишине пару минут, пока Юнги старался игнорировать то, как Хосок на него смотрел, вместо этого наблюдая за желтыми и красными языками пламени, позволяя теплу охватить себя. Он знал, что его щеки порозовели, веки потяжелели, ему было сонно и уютно, несмотря на угрожающую неловкость. — Мне действительно жаль, если я нарушил твои планы на вечер, — голос Хосока был тихим и извиняющимся, кончики пальцев стучали по праздничной кружке в его руках. — Я надеюсь, что ты не спешил куда-то или... эм, к кому-то. Кому-то. Юнги не смог удержать сдавленный смешок. — У меня никого нет, так что все в порядке. Это прозвучало более жалко, чем Юнги того хотел бы, и его щеки покраснели от стыда, в то время как Хосок открыл рот, его расширенные глаза освещались огнем из камина. Мин пожалел обо всем, но он не мог забрать своих слов, так что просто вздрогнул, стараясь отыграть крутость, делая глоток горького кофе. — Твоя Мама тоже переехала сюда? — Нет, — Юнги чувствовал, что тема прошлого подбирается ближе, как волны во время прилива, метр за метром. — Она все еще... живет дома. — Так ты здесь один? Мне так одиноко. — Да. — Это тяжело, правда? — Это... — Юнги наконец-то поднял взгляд, внезапно смутившийся, когда их глаза встретились, отчаянно желающий прижать колени к груди и спрятаться. — Это не так плохо, на самом деле. — Действительно? — Хосок улыбался так, словно знал, что Юнги лжет, его глаза мягко сощурились, в их уголках появились намеки на морщинки, и Юнги увидел, что время сделало из младшего произведение искусства; повзрослевший и прелестный, черты его лица освещались огнем. — Ты правда считаешь это терпимым? — Конечно, — ложь Юнги на вкус как американо, и он медленно сглотнул ее. — Меня это не беспокоит. — Все еще слишком крутой, хён, — знакомое обращение заставило Юнги на мгновение застыть. — Хотел бы я чувствовать то же. — Ты... живешь один? Это просто не имело смысла для счастливого Хоби: общительный, дружелюбный Чон Хосок живет сам по себе. — Ах, да. Когда Бабушка умерла, я унаследовал ее дом, а родители уехали. Так что это я один, живущий у черта на куличиках. — Я сожалею, — Юнги немного дрожал. — Все в порядке, она так долго боролась, что это... действительно здорово, знаешь? Наконец-то увидеть ее свободной от боли. — Да... Еще немного неловкой тишины, еще немного отпитых напитков. — Куда переехали твои родители? — старшему было грустно после новости о бабушке Хосока, и он хотел как-либо сменить тему, прежде чем не сможет удержать слезы. Хосок закатил глаза и ухмыльнулся, первая настоящая ухмылка с тех пор, как их пути разошлись. — В Австралию, можешь поверить? — Какого хуя, реально? — хихикание сорвалось с его губ, вся насторожённость улетучилась в эту же секунду. — Это так... неожиданно. — Ага, я тоже так подумал, — ответил Хосок, выглядя так привлекательно во время улыбки. — Но они действительно счастливы там. Прошло два года, и они все еще не надумали вернуться, так что домик Ба временно в моем распоряжении. — И он у черта на куличиках? — Да, буквально в лесу, отсюда ехать примерно два часа. — Вау, — это звучало безумно — ехать в город такое расстояние. — Ты не думал переехать ближе? Это не было бы легче? — Было бы, — Хосок надул губ, снова постукивая по чашке в задумчивости, — но мне нравится там. Это... напоминает мне о доме. От воспоминания о доме в горле Юнги образовался ком, и он ничего не мог с этим поделать. — Ты часто ездишь туда, Юнги? — Нет, — и это было правдой, несмотря на то что Юнги знал, что ему следовало бы, что он должен был это делать. — Нечасто. — Ох. — Да. Когда их стаканы опустели, и Юнги начал одеваться, Хосок попросил его номер, чтобы списаться, когда он в следующий раз будет в городе. Это заставило старшего подумать о том, как все случилось бы, имей они телефоны тогда, когда Хосок переезжал, но жить прошлым бессмысленно, так что Мин сохранил свой контакт в мобильнике младшего, отправил себе смску и сохранил номер у себя. Воздух снаружи был холодным, как было той ночью, когда они прощались в последний раз, и он обжег розовые щеки Юнги, укусил его костяшки и кончики пальцев. Хосок стоял перед ним, высокий и красивый, обматывающий шарф вокруг своей шеи с легкой улыбкой, и этого было практически слишком, чтобы выдержать. Хосок оставался Хосоком, элегантным и сияющим, у него губы в форме сердца и добрые глаза, у него острый идеальный нос, его кожа сияет под светом фонарей над их головами. Юнги думал о том, что если бы он поцеловал младшего сейчас, то все было бы в порядке. Поцелуй его, удали номер и переедь отсюда. Один последний поцелуй на прощание. — Хорошего вечера, — глаза Хосока сощурились, а щеки округлились от улыбки. — И тебе. — Скоро увидимся? — Хорошо. Юнги хотел расплакаться. Слова младшего практически разбили его. — Я так счастлив, что наконец-то снова увидел тебя, Юнги, действительно счастлив. Юнги потребовалось собрать все свои силы, лишь бы не рухнуть на колени со слезами на щеках. — Спокойной ночи, Хосок. Юнги развернулся и ушел прочь, стараясь ускориться, исчезнуть, его желудок сжимался, а во рту был привкус желчи, и когда он достаточно далеко отошел от Хосока, Юнги побежал, его ботинки издавали глухой звук при соприкосновении с булыжником на улицах, что успели опустеть. Он вскоре добрался до квартиры, но споткнулся на лестнице, ударившись голенью о бетон, сжал зубы и помчался наверх, лишь бы оказаться за закрытой дверью, в безопасности, где никто не сможет увидеть его. Дверь захлопнулась за ним, и Юнги рухнул рядом с ней, соскользнув по дереву, ноги тряслись, всхлипы скрывались в замерзших розовых ладонях. Блять, Юнги хотел закричать, пока он вытирал сопли, льющиеся из его носа, и тер мокрые глаза рукавом пальто — и все это происходило одновременно. Блять, блять, блять, какого хуя только что произошло? Хосок был там, я видел его, мы выпили кофе, и он сказал, что был рад увидеться со мной. Он сказал наконец-то, как будто это он ждал письма под дверью, как будто это его оставили в прошлом и забыли. Почему он так мне улыбался? Почему??? Его нога начала синеть, когда он смог добраться до ванной, вода обжигала и размораживала его, все еще тихо плачущего, все еще не уверенного в том, что, блять, происходит в его голове, пока он старался осознать произошедшее за день. Просто ложись спать и забудь об этом на сегодня, Юнги почувствовал знакомое ощущение возвращающегося контроля, что успокаивало его, так что он выключил воду, аккуратно выбираясь из душа. Засыпай, а завтрашний Юнги разберется с этим. Но судьба снова вмешалась. На его телефон пришло сообщение, сообщение от Чон Хосока, и Юнги медленно прочел его, а потом снова и снова, десять раз, сто раз — в попытках придать смысл словам, удостовериться, что они не были воображением. «Я знаю, что прошло много времени, — так оно начиналось, и глаза Юнги запечатлели каждое слово в воспоминаниях, — но я так счастлив был увидеть тебя сегодня. Я бы хотел пригласить тебя к себе в гости, на выходные, если ты хочешь, если у тебя нет других важных планов. Знаю, что это странно, знаю, и тебе не обязательно отвечать или даже видеться со мной, если это слишком. Просто я так сильно скучал по тебе, Юнги. Уделишь мне свое время?» Юнги пролежал, свернувшись клубочком, несколько часов, прежде чем решился ответить, подушка промокла от его душевных метаний, глаза опухли и болели, телефон слепил яркостью, когда он печатал ответ. Выходные наступали через два дня, и Юнги мог бы поменяться сменами с кем-нибудь. Это было возможно — поехать и провести с Хосоком два дня, арендовать машину и отправиться в путь, взять свою сумку и наполнить ему необходимым для ночевки. Это было возможно. «Дай мне свой адрес, — ответил Юнги, не имея в виду ни нет, ни да, жалобно всхлипывая, чувствуя себя так странно: смесь страха и надежды кружились в его желудке. — Дай мне свой адрес, и я посмотрю, что могу сделать». «Приезжай в любое время, — тут же ответил Хосок. — Я буду дома». Дом. Хосок все еще живет там, потому что место напоминает ему о доме. Следующие два дня Юнги пытался все уладить. Попросил кое-кого подменить себя, используя «семейные обстоятельства» в качестве причины. Взял машину, купил сумку, купил новую пижаму, новую зубную щетку, новое все, не имея на это достойной причины. Он даже позвонил Маме и сказал, что уезжает на пару дней в деревню, чтобы отдохнуть и перезагрузится. — Ты звучишь нервно, пельмешка, — её голос потрескивал на линии, всегда такой заинтересованный. — Хочешь поговорить о чем-нибудь? Ты в порядке? — У меня все хорошо, просто нужно побыть вдали от города пару дней. Правда, я в порядке. — Ты худший лжец в истории человечества, Мин Юнги, мне следовало бы приехать и отшлепать тебя. Юнги засмеялся, уставившись в сумку, что паковал для поездки к Хосоку. Он планировал поехать после этого разговора, надеясь успеть добраться до захода солнца. — Отшлепаешь, когда я приеду, ладно? — Тебе действительно стоит приехать в этот раз. Я слишком стара, чтобы приезжать в город. Плюс еда у вас дерьмовая. Позволь Маме приготовить тебе что-то нормальное. Юнги ни разу не был дома с тех пор, как переехал. — Договорились, — он услышал как его голос дрогнул, всего немного. — Я обещаю. — Повеселись и, пожалуйста, пришли мне кучу фоток. — Если не забуду, постараюсь. Я люблю тебя, Мам. — Люблю тебя, мой умный мальчик. Поездка ощущалась словно дорога на пытку. Машина была слишком чистая и идеальная, пахла новизной и болезнью, свежей кожей и полиролем. Юнги подключил свой телефон через Bluetooth и слушал музыку: подвывал балладам, агрессивно зачитывал рэп с легендами. Солнце начинало показываться над верхушками деревьев, когда навигатор сказал ему повернуть налево, ехать прямо, свернуть направо и что он приехал к месту назначения. Хосок действительно жил у черта на рогах. Дом не был огромным, но выглядел прочным, построенный из дерева, выглядящий практически как избушка. С другой стороны от припаркованной машины стоял маленький сарай, окруженный кустарниками, все тонуло в зелени и цветущих растениях, обволакиваемое умирающим солнечным светом. Воздух был чистым и ароматным, Юнги выбрался из машины и глубоко вдохнул, когда услышал открывающуюся дверь и Хосока, что вышел встретить его. Он выглядел таким мягким, закутанный в гигантский джемпер и спортивные брюки, ноги шаркали пушистыми тапочками, а удивление окрасило его нежные черты. Юнги размышлял о том, что вдруг Хосок не имел в виду того, что написал, размышлял о том, что навязывается. Но затем младший обнял его, и теперь очередь Юнги удивляться, неуверенно обхватывая его руками в ответ, отчаянно пытаясь не вдыхать его запах — мягкий аромат хлопка, кондиционера для белья и самого Хосока. — Ты приехал. — Да. Хосок забрал у Юнги сумку и пропустил его вперед, указывая на гостевые тапочки у двери, чтобы тот надел их. — Прости, что не приоделся как следует, я... Типа, не ожидал, что ты действительно приедешь. Я могу переодеться? — Не надо, все хорошо, это твой дом, — Юнги мягко ступал по пятам за младшим, оглядывая все любопытным взглядом. — Извини, что не предупредил. — Наверное, это к лучшему, — младший открыл деревянную дверь в конце коридора и обернулся на Юнги со смущенной улыбкой. — Я словил бы паническую атаку. Старший переоделся в удобную одежду — свою новую пижаму, носки для сна, огромный желтый кардиган из пуха и шерсти, — и не упустил огонёк в глаза Хосока, когда они встретились в гостиной, где он ждал его на диване, вертя в руке пульт от телевизора. — Мне нравится твой кардиган. — Спасибо, он действительно теплый. — Хочешь посмотреть фильм? Я скачал все твои любимые раньше и подумал, что было бы здорово на ужин съесть жареную курочку и картошку фри, как в старшей школе? Старшая школа. Юнги вздрогнул. — Конечно. Они сидели на разных концах дивана, накрывшись одним пледом, когда в доме начало холодать, Хосок встал, чтобы включить отопление и печку. Юнги смотрел в экран пустым взглядом, пока младший напевал на кухне, подготавливая пир, что заставил бы его-подростка обзавидоваться и захлебнуться слюной. Юнги пытался понять, какого хуя происходит. Что мы, блять, делаем, его мысли неслись, пока он сидел под огромным пледом Хосока, на диване Хосока, в доме Хосока. Зачем он пригласил меня сюда? Почему смотрим фильмы, словно дети, почему все это происходит? Чего он хочет от меня? Почему я здесь? Когда Хосок вернулся с подносом, на котором были чесночный хлеб и высокие стаканы с содовой, чтобы им было, что перекусить, пока основное блюдо готовится в духовке, Юнги тошнило от нервов, так что он не притронулся к еде, вместо этого плотнее завернулся в плед, неловкий и неуверенный, вперившийся взглядом в телевизор, не способный моргнуть. Хосок заговорил так тихо, что Юнги подумал, не послышалось ли ему. — Мне не стоило приглашать тебя? Юнги резко обернулся к нему, встретившись со слезившимися, переливающимися от экрана, глазами Хосока, чьи красные волосы выглядели как пламя. Старший чувствовал, как потяжелело в груди, так что теснее прижал плед, вцепившись в него руками, чтобы заземлиться, в то время как сердце отчаянно пробивало себе путь наружу. — Не знаю, — он мог ощутить вкус яда в своем тоне, наблюдая, как Хосока передернуло из-за этого. — Зависит от того, зачем ты это сделал. — Ты знаешь, зачем я позвал тебя. — Нет, не знаю, — Юнги не смог скрыть дрожь в своем голосе. Улыбка Хосока пропала с лица, а боль наполнила его черные глаза. — Тогда почему ты здесь? Хосок звучал зло, оборонительно, и Юнги не мог принять это, отбросил плед и вскочил с дивана на свои ноющие ноги. Они закружились и согнулись под его весом, из-за чего он рухнул на ковер, скуля от боли, от стыда, слезы заполнили его глаза. Хосок тут же оказался рядом с ним, его теплые руки — на теле Юнги, пытаются помочь ему подняться на ноги и вернуться обратно на диван, но старший вырывался из его объятий в слезах. — Юнги- — Пожалуйста, не прикасайся ко мне! — он понимал, что звучит жалко, выглядит жалко, покачиваясь всем телом, пока плакал против своей воли. Он хотел бы, чтобы никто не видел его таким, никогда больше, но это Хосок, а Хосок, как Юнги помнил, был добрым, нежным, красивым, идеальным. Хосок спас его. Хосок влюбил его в себя. Хосок разделил с ним первый поцелуй, и Хосок же нарушил свое обещание. Хосок разбил его сердце, Хосок, что преследовал его годы, и годы, и годы, и вот он снова здесь, Хосок, пытающийся прижать Юнги ближе к себе, пытающийся утешить его. Это не имело никакого ёбанного смысла, и старший был слишком ошеломлен, чтобы даже пытаться что-либо понять. Это вырвалось, словно рвота, и Юнги не смог себя остановить. — Я каждый день ждал тебя! Каждый, блять, день, а-а ты просто забыл обо мне- — Юнги- — Ты обещал мне, — пытался рыкнуть, но вышел влажный всхлип, и он спрятал лицо в ладонях, чтобы скрыть свои слезы. — Ты с-сказал, что я больше никогда не останусь один- — Хён- — Но я был, сейчас, — Юнги не рискнул поднять голову, — сейчас я так, так одинок- — Тогда... тогда почему ты не отвечал на мои письма, Юнги? Почему продолжал отправлять их обратно! Живот Юнги превратился в лед, глаза расширились, рот открылся в ужасе. — Ты- Т-Ты ни разу не прислал мне их... Я ж-ждал под дверью каждый день- — Я писал, — Хосок выглядел таким же потрясённым, застывшим, словно манекен, его лицо лишилось всякого цвета. — Они... они возвращались обратно... Юнги сильно задрожал. — Не шути со мной, Хосок, не надо- Он ничего не ответил, только схватил Мина за руку и потащил по коридору, подальше от дивана, подальше от фильма. Юнги знал, что еда скоро сгорит в духовке, но рука младшего была теплой в прохладе дома, и он следовал за ним без возражений, тихо шмыгая носом, пока их ступни мягко ступали по дереву. Дверь в комнату была открыта, и, без сомнений, она принадлежала Хосоку, Мин понял это даже с выключенным светом, узнав растения в горшках на письменном столе и подоконнике, то, как его кровать оставалась незаправленной, миллион декоративных подушечек и пледов разной текстуры, сваленных в беспорядке на матрасе, — и все пахло Чон Хосоком. Пахло их детством, пахло домом, и Хосок залез под кровать, встав на колени, и вытащил старую коробку, смахивая пыль с деревянной крышки. Юнги тоже присел, боль прошлась волной по его голеням, но ему было плевать, потому что Хосок сиял в лунном свете, пробивающимся из-за занавесок, вкладывая в его руки коробку. Юнги знал, что в ней, он знал. Не хотел открывать ее, не хотел делать этого, но из-за дрожи в руках крышка сама свалилась на пол, и он увидел, что ёмкость доверху была наполнена стопками писем, связанных вместе. На них всех неправильный адрес. — Блять, — его губы дрожали, а перед глазами все размылось. — Блять. — Юнги- Старший горько рассмеялся, даже не стараясь скрыть слезы, что нескончаемым потоком капали на бумагу. — Я дал тебе не тот адрес, Хоби, это н-неправильный номер дома, н-неправильное написание улицы- — Все в порядке- — Блять, — Юнги всхлипнул. — Блять, это все моя вина, это все моя- — Все хорошо, это неважно, — Хосок забрал коробку из его рук, отставляя ее подальше. — Сейчас ты здесь, так что это не имеет значения- Целовать Хосока было также, как Юнги это запомнил. Горячо, робко, со вкусом соли и грусти. Но они больше не были детьми, так что без особых колебаний Юнги оказался на коленях Хосока, прижимаемый так близко, что их сердцебиения ощущались сквозь свитера. Его слезы быстро высохли, а всхлипы заменились влажными звуками их снова и снова встречающихся губ, они целовались, будто изголодавшиеся. Юнги почувствовал, как его подняли и прижали к кровати Хосока, не давая ему отодвинуться, и обвил шею младшего руками. Матрас слегка прогнулся, когда младший присоединился к нему, обхватывая лицо Юнги одной ладонью, проводя языком по кукольным губам, когда он отчаянно пытался отдышаться, а все напряжение исчезло. У Юнги было ощущение, что он всю свою жизнь до этого момента был под водой, а теперь наконец-то мог дышать, наконец-то мог жить. В комнате младшего было холодно, это не имело значения, потому что рот Хосока оставлял обжигающие поцелуи на его собственном, сладкие движения губ становятся грубее, языки соприкасаются друг с другом, зубы сталкиваются, а ногти впиваются в кожу. Юнги застонал, и чужие руки начали путешествовать повсюду, проводили по черным волосам, мягко потянув за них, когда Мин прижался ближе. Слова остались невысказанными, но они знали правду и без них; Я ждал, что ты вернешься ко мне, ты — единственное, что имеет значение во всем мире. Прошло так много времени с тех пор, как они принадлежали друг другу. Прошло так много времени с тех пор, как Юнги позволял кому-либо прикасаться к себе. Желание пылало внизу его живота, поднимаясь вверх по позвоночнику, когда Хосок мычал в поцелуй — тихий звук, который заставлял член Юнги твердеть под тканью его новых пижамных брюк, он мгновенно встал, когда старший начал тереться о бедро Чона. Тот застонал — низкий, глубокий звук, — и его рука скользнула вниз по спине, по талии, останавливаясь на мягком бедре, прижимая его ближе. Это было хорошо, так хорошо, что Юнги заскулил — низкий, разбитый звук, — его ноги задрожали, а Хосок снова и снова прижимал его, сильнее и сильнее. Член старшего уже был в беспорядке, липкий и оставивший пятно на хлопковой пижаме, и Мин мог чувствовать возбуждение младшего, горячее и твердое, соприкасающееся с ним в медленных, практически дразнящих толчках. У Юнги было много мужчин до этого, многим он позволял трахнуть себя, но ни один из них не двигался так, как Хосок сейчас, — контролирующий, требовательный, точно знающий, что ему нужно. Это заставляло его задыхаться, заставляло маленькие цветные пятна скакать перед его глазами, в то время как член Чона прижимался к нему, так близко к его собственной ноющей плоти. Когда Юнги разорвал поцелуй, чтобы вздохнуть, Хосок без передышки прочертил своими идеальными губами дорожку вниз по его горлу, в то время как его руки продолжали двигаться. Старший задохнулся, когда пальцы одной пробрались за эластичную резинку его брюк и впились в задницу, пока другая мягко скользнула под подол его футболки, мягко задела пупок, ребра, чтобы в конце несильно сжать затвердевший сосок. Ему было так блядски хорошо, когда Хосок прикасался к нему таким образом: пальцы сжимали плоть его задницы, язык горячо касался яремной вены, а зубы дразняще оставляли следы, которые, Юнги знал, он будет носить еще несколько дней. — Хоби, — простонал он, низко и глубоко, выгибаясь над матрасом, чтобы быть ближе к теплу чужого тела, позволяя собственным рукам исследовать его, пальцы робко скользнули вниз по чужой упругой коже. — Блять- — Ты такой красивый, — Хосок выдохнул в изгиб его шеи, и Юнги чуть не заплакал. — Господи, хён, ты нужен мне. — Нужен мне, — эхом отозвался Юнги, бедра дергались в поисках большего соприкосновения, руки спустились ниже, обхватив член Хосока сквозь ткань. Младший издал странный звук — что-то между рычанием и скулежом, — и прижал Мина ближе, играясь с его задницей. — Хоби, нужен мне, возьми меня- — Сегодня? — Сейчас, — Юнги не был уверен, что выдержит еще мгновение этой пытки — не быть единым целым с Хосоком, не ощущать Хосока глубоко внутри себя. — Блять, ты нужен мне, нужен прямо сейчас- — Хорошо, — Хосок звучал отстраненно, даже в темноте Юнги заметил, какими зрачки стали расширенными от возбуждения, какими влажными и красными стали губы, какой покрасневшей от желания стала золотая кожа. Это было нереально — как потрясающе младший выглядел в этот момент, и Мин хотел расцеловать каждый сантиметр его тела, хотел поклоняться ему. Но сейчас было не время, как ему казалось, так как в какой-то момент Хосок достал из тумбочки смазку и скользнул мокрыми пальцами меж его ягодиц, дразня вход. Они целовались, в то время как младший подготавливал его, оба дышали, словно животные во время течки, обмениваясь лишь рваными вдохами, пока Чон разводил пальцы внутри, раскрывая Юнги. Старший не понимал, где прикоснуться, только чувствовал это желание, проводя руками сквозь крашеные красные волосы, большими пальцами обводя сердцеобразные губы. Он выгибался, задыхался и стонал, пока три пальца скользили в него, трахая так нежно, будто он впервые проходит через это. Это и ощущалось, как в первый раз, будто никто до Хосока не шел в расчет, будто их не существовало, будто все случилось так, как было предначертано судьбой, и Юнги позволил себе окунуться в это чувство, не думая о том, что будет после, не позволяя невысказанным словам сорваться с его губ. Всем, что он хотел, был Хосок: чувствовать его, целовать его, иметь его, держать его, пока младший двигался внутри, нежно раскрывая его, пока посасывал воспаленные соски с мягкими стонами, будто они встретили друг друга в общей эйфории. Это было слишком, Юнги не мог больше терпеть. — Пожалуйста, — взмолился сломавшимся голосом, — пожалуйста, не заставляй меня больше ждать. — Я понял тебя, — младший оставил поцелуй на груди, на ребрах, и Юнги заскулил, когда пальцы покинули его мокрую дырочку. — Больше никакого ожидания. Старший ожидал, что Хосок развернет его, чтобы наблюдать за тем, как член будет исчезать в заднице Юнги, как делали все другие, но Мин испуганно пискнул, когда его затащили на колени младшего, чувствуя, как тот стянул брюки, чувствуя, как тот пристроился и скользнул внутрь него. — Блять, — захныкал Юнги, — Блять, Хосок- — Тебе больно? — его голос пронизывала паника. Юнги затряс головой. — Нет, просто всего слишком- Хосок двигался внутри, широко растягивая, все было таким интенсивным, таким ошеломляющим, но в то же время дарующим успокоение — будто Юнги находился там, где должен был, в руках младшего. — Внутри тебя так хорошо, — Хосок поцеловал его челюсть, не ослабляя хватку — теплые руки под футболкой Юнги держали его прямо. Мин обхватил ногами талию младшего, шипя из-за задетого синяка на голени, и задвигал тазом, совсем немного, достаточно, чтобы Чон застонал в его шею. — Да? — Да, — Хосок позволил своим бедрам взметнуться наверх, и старший запрокинул голову, пока по всему его телу прошлась дрожь. Он чувствовал жар внутри, там, где они соединялись, у него будто была лихорадка — кожа покрылась мурашками, огонь прошелся по венам, — но это было невероятно, так хорошо, так, блять, хорошо- — Ты скучал по мне? — слова были очень тихими, а Хосок зарылся в его шее, руки плотно обвили талию Юнги, член был так глубоко внутри, что старший думал, что мог почувствовать его сквозь живот. — Очень, — признался Хосок со стоном, одним движением срывая со старшего футболку, оставляя на нем лишь пижамные брюки, что держались на одной из его лодыжек. — Каждый день думал о том, в порядке ли ты- — Хмм, — теперь Юнги чувствовал, что Хосок задвигался, начался вбиваться в него, хлюпанье смазки смешивалось с их рваными вздохами, непристойными и горячими, и все это заставило член старшего, зажатый меж их телами, сочиться смазкой. — Хосок- — Даже не думал, что когда-нибудь встречу тебя снова- Хосок сжал его талию, и Юнги застонал. — Даже не думал, что когда-нибудь буду с тобой вот так- — Я так скучал по тебе, — Юнги приподнял лицо младшего для поцелуя, уже соскучившийся по его губам, чмокнул его родинку над ними, чувствуя нескончаемый голод после стольких лет вдали от Хосока. — Я был так одинок- — Больше никогда, — поцелуи Хосока на вкус, как дом. — Никогда. Юнги позволил младшему положить себя на спину, наблюдая за тем, как тот стягивает с себя джоггеры, срывает джемпер и предстает перед глазами Мина таким — голым и идеальным. Мышцы, поджарые мышцы напрягались под бронзовой кожей Хосока, темная дорожка волос вела к основанию его члена, сияющего от смазки, и этот вид заставил рот старшего наполниться слюной. — Ты такой горячий, — он сглотнул и раздвинул бедра, пытаясь соблазнить Хосока приблизиться к нему. — Иисус, какого хуя. — Ты смотрел в зеркало хоть раз за последние десять лет? — Чон засмеялся, знакомая улыбка была словно солнце, выглянувшее из-за туч, причиняла Юнги боль. — Ты такой, такой прелестный, Юнги. Мин покраснел, потому что да, ему говорили об этом, много раз, снова и снова, но ни разу он не слышал это от Хосока, поэтому эти слова смутили его. Чон снова оказался меж его ног, придвигаясь ближе, одна рука придерживала член, пока он входил в тугое тепло Юнги одним медленным движением. Все ощущалось по-другому с этого угла, глубже, и старший ахнул от чувства наполненности, извиваясь на члене Хосока, в то время как острые тазовые косточки врезались в его задницу. — Боже, такой прелестный, — Хосок задыхался, его рука нежно провела по бледным бедрам Юнги, по его члену, выжимая еще несколько капель предэякулята из его сочащейся головки с легким намеком на усмешку. — Всегда думал, что ты божественно красивый, хён. — Не зови меня хёном, это странно- Хосок снова сжал его член, закинул ноги Юнги на свои плечи и оставил на них поцелуй, мягкий и сладкий, не отводя взгляд от чужих глаз. — Прости, малыш. Ласковое обращение заставило старшего сжаться, слово так идеально сорвалось с губ Хосока этим хриплым тоном, пронизанным любовью и желанием. Чон снова поцеловал его бедро, используя его как рычаг, чтобы толкнуться глубже, медленно трахая Юнги, пока тот начал распадаться на части. — Прости, родной. Юнги не понимал, что делать с руками, поэтому зарылся ими в в смятые простыни, пока Хосок втрахивал его в матрас — дразнящие движения бедрами сменились быстрыми сильными толчками, вбивающимися в него, не сдерживающего скулеж. — Любовь моя, прости. Любовь моя. Я его любовь. — Мм, — Юнги хотел заговорить, хотел ответить на все сладкие прозвища, но он был задыхающимся беспорядком с запрокинутыми над головой руками, растянутый так, что Хосок мог рассмотреть каждый сантиметр его тела. — Блять, это с-слишком- — Ты в порядке? — Скажи их еще раз, — Юнги практически плакал, изгибаясь над матрасом, потянувшись руками вниз, чтобы прикоснуться к своему ноющему члену. — Пожалуйста, скажи их снова для меня- Хосок зубами впился во внутреннюю часть его бедра, и Юнги сильно сжался на его члене, чувствуя, как нарастает жар, но не желающий кончать. — Малыш, почему ты плачешь? Еще рано, еще рано, я хочу побыть с ним дольше- — Потому что я люблю тебя. Юнги сказал это, потому что захотел, потому что это было правильное время, потому что хотел увидеть, отшатнется ли Хосок, доказав, что все происходящее было ошибкой, но младший лишь расширил глаза, сияя в темноте, и опустил ноги старшего на матрас, ближе прижимаясь к нему со слезами, угрожающими пролиться. — Я полюбил тебя первым, — прошептал он. — Нет, — Юнги слабо замотал головой, чувствуя, как он сжимается и разжимается вокруг Хосока. — Заткнись- — Как я выжил, — младший соединил их носы, позволяя их дыханию смешаться, — без тебя рядом со мной? Они целовались и целовались, Юнги ахал и поскуливал на мягко произносимые Хосоком слова любви: «дорогой, ангел, детка», и позже старший почувствовал нарастающее тепло внизу его живота, будто под кожей начался пожар, руки обвились вокруг Чона, ногти глубоко впились в напряженную лопатку. Он кончил вот так: дрожащие губы прижались к другим, в форме сердца, а глаза закатились так глубоко, что, Юнги мог поклясться, он увидел Небеса. Рык зародился в груди Хосока, пока тот целовал влажные губы старшего, преследуя собственный оргазм, запутавшись руками в черных волосах, чтобы удостовериться, что они настолько близко, насколько это вообще возможно. Юнги сильно сжался, когда Хосок кончил в него, будто испугался, что тот растворится в воздухе. Он чувствовал пот на пояснице младшего, чувствовал влажные волосы, остывающие на его лбу, и ожидал, что Чон выйдет, встанет и уйдет, чтобы принести и кинуть в старшего полотенцем, чтобы тот почистил себя. Но Хосок держал его трясущимися руками, грудь тяжело вздымалась над ним, сердца перестукивалась меж грудными клетками. Они остались вот так до тех пор, пока опавший член младшего не выскользнул из Юнги, до тех пор, пока живот и бедра старшего, покрытые спермой, не высохли и не начали чесаться, но даже тогда они не хотели двигаться. — Я испугался, когда встретил тебя в городе, — Юнги наконец-то набрался храбрости нарушить молчание. — Я тоже, — ответил Хосок, его голос был хриплым, грубым, практически грустным. — Ты выглядел таким злым на меня. — Я был зол на тебя. Я хотел уйти. — Я знал. Но не мог позволить тебе исчезнуть вот так. Я должен был остановить тебя. Они лежали бок о бок, Хосок натянул на них одеяло в попытках побороть холод, не волнуясь из-за того, что они были грязными и потными после занятием любовью. На улице начался дождь, мягко стуча об окно, и губы Юнги дернулись, будто следы поцелуев младшего все еще оставались на них. — Я потом побежал домой, — признался старший, ощущая взгляд Хосока пожаром на своей коже, чувствуя стыд за свою реакцию. — Я ээм... я бежал всю дорогу, а в конце споткнулся на лестнице в своем подъезде. Заработал себе синяк и все такое. Что-то незнакомое промелькнуло в глазах Хосока, вроде любопытства, вроде странного понимания. — Ты часто спотыкался? Юнги скосил на него взгляд в темноте, разомкнув губы. — Я- Да. — Типа, часто часто? Юнги громко сглотнул. — Часто часто. Хосок улыбнулся, и воздух стал теплее. — Хей, у меня есть идея. Юнги улыбнулся, чувство ностальгии прокатилось по его спине. — Скажи мне. — Дай мне свою ногу. Это было, как той ночью в спальне Хосока, все по новой. Младший сел, и Юнги откинулся назад, приподнимая ногу, позволив бледным пальцам Чона обхватить ее. Он чувствовал, как они обвели контур его бесчисленных синяков, старых и новых, тех, что он получил от нескончаемого количества падений. — Ох, малыш, — проворковал Хосок, поглаживая голень старшего, его взгляд был нежным, а губы мягко изогнувшимися. — Юнги. Нога младшего вытянулась вдоль него, и Юнги увидел, Юнги понял, мельком рассмотрев голубые и черные тени, шрамы и царапины, рассыпанные тут и там. Хосок тоже спотыкался. Хосок тоже спотыкался. — Смотри, смотри, — улыбка Чона была такой прелестной, когда он схватил воображаемую нить, что связывала их вместе, нить, что он повязал годы назад, нить, что скрепила их судьбой и обещанием. — Ты видишь ее? — Да, — Юнги начал плакать, шмыгая влажным носом, глаза заволокло слезами счастья. — Я вижу ее. Хосок тоже шмыгал, все еще сияя, даже когда его мягкие щеки начали блестеть от влаги. — Ты можешь? Юнги мог ее видеть, мог чувствовать ее натяжение вокруг своей щиколотки, знал, что никогда не споткнется снова. — Она зеленая, — промурчал он в губы Хосока, целуя его родинку, чувствуя его сердце, позволяя рукам ближе притянуть младшего в свои объятия. — Хоби, она зеленая. Зеленая, как наш дом. Зеленая, как время, когда мы встретились и влюбились. Зеленая, как трава, на которой мы разделили наш первый поцелуй, зеленая, как яд, отравивший меня, когда ты ушел. Зеленая, потому что это твой любимый цвет. Лучший цвет во вселенной.