не молчи

      Он знает наизусть каждое действие Олега утром, каждое его слово, каждый ритуал, каждый поцелуй в макушку и губы, каждый толчок в постели. Каждую его девушку, про которых тот даже не рассказывает. Да и зачем рассказывать, когда по одному его взгляду на них в университете можно определить, с кем он спал, с кем спит, а с кем хочет переспать? У них нет никаких обязательств. Это было первым правилом, что стояло выше отсутствия табачного дыма в квартире. Они ничего не должны друг другу около года. Должны были, когда ночами напролёт лежали в обнимку на крыше приюта, когда строили домик из одеял холодными зимами. Должны были, когда, в конце концов, врали на первом курсе, что всего лишь друзья детства, а на первой же вписке друзей Волкова целовались в туалете, когда последний обнимал унитаз после смешивания пива с водкой. Но долг исчерпал себя как-то сам. Исчерпал, когда в первый раз прозвучало слово «ненавижу». То, что раньше могло завести с пол-оборота — сейчас с пол-оборота злило. Олегова злость уходила в грубый секс с кем-то, Серёжина — в истерики и учёбу. Серёжа знает наизусть каждое его действие, и каждое его действие Серёжу раздражает. Раздражает до дрожи в коленках, ведь их набор сокращается чуть ли не с каждым месяцем. Волков даже в универ ходить перестал со временем, уезжая лишь на тренировки, чтобы не подводить команду на соревнованиях. Всё время только и залипает в ноутбук или электронную книгу, периодически отжимается с кулоном во рту, перебирает струны старой гитары, даже не думая её нормально настроить, и готовит. Готовить продолжает на двоих. Всегда молча ставит вторую тарелку на стол рыжего. Каждый день в одно и то же время — хоть часы по нему сверяй. Серёжу раздражает даже это. Он бьёт посуду в ссорах, обзывает каждую пассию Волкова рыжими шлюхами, которые ему самому и в подмётки не годятся, пытается сам вывести того на ревность, предлагает разъехаться и перестать сдавать его квартиру ради денег, раз они уже не вместе, рыдает в ванной после всего этого… «Сделай хоть что-нибудь новое, блять, Олег, покажи, что тебе не до конца плевать!» Он лишь тяжело вздыхает и хлопает дверью, уходя на улицу в одних тапочках на босые ноги, когда за окном свистит январский ветер. Олегу не плевать. Олег сам себя собой не чувствует. Серёжа оставляет на тумбочке терафлю, когда собирается к однокурснику на репетиторство. Он всегда боялся того, что они когда-то могут друг от друга устать.

***

— Ну и какого хуя ты опять здесь надымил? Серёжа так и останавливается в дверном проёме, недовольно скрещивая руки на груди. Его удовлетворённая улыбка, заметная в глазке, исчезла в секунду. На нём футболка с большой эмблемой юридического факультета со стороны сердца. На Олеге — маска удивления, граничащего с равнодушием, которую он прячет за клубом дыма на выдохе. Не курить в квартире было даже не негласным правилом — это было распечатано в виде подобия советского плаката на листе бумаги и прикреплено к кухонному шкафу, в котором как раз и хранились запасы сигарет Волкова на чёрный день, тремя разноцветными канцелярскими кнопками. «Бросай курить и выбрось телик — тебя ждут ролики и велик!» И Олег не курил. Не курил в квартире, не курил на прогулках с Серёжей, не курил на балконе, да почти бросил курить когда-то на первом курсе. Исключительно ради друга, с которым они проводили вместе почти все двадцать четыре часа в сутки. Но потом у того появились олимпиады, проектные работы, заказы на курсовые и дипломы, которые тот предпочитал делать на более быстрых компьютерах в университетской библиотеке, нежели ехать домой на окраину города за старый, подаренный детдомовским на новый год от спонсоров, ноутбук, который держался на божьей милости, когда Олег играл на нём в героев меча и магии, потому что ноутбук того даже эту игру не тянул. Дальше — выездные мероприятия, новые знакомства и компании… Серёжа вписывался везде. Ещё позже Серёжа сказал, что ненавидит его. А ещё позже — стал отворачиваться от поцелуев и ласк. Его Серёжа перестал любить его. Затянувшаяся пауза слегка взбесила Разумовского, и на очередной Волковской затяжке тот просто выбил сигарету из его рук, тут же туша о пластиковую подставку для обуви. Брюнет даже бровью не повёл. — Я со стеной разговариваю или тебя на твоих тренировках оглушить успели? — щёлкает пару раз пальцами перед лицом. Для них это всегда было нормой. Олег никогда не провоцировался на конфликты. Молчал, отворачивался, переводил тему, стоял с каменным лицом, будто никого рядом с ним и нет на самом деле, уходил, но ссориться не начинал. Максимум проявления его эмоций в таких случаях — посыпавшаяся от ударов в стену извёстка и содранные в кровь костяшки. Раньше Серёжа был готов боготворить друга за такую неконфликтность наедине. Сейчас же — готов разбить всю посуду в доме ради хоть какой-то реакции, но кроме двух кружек из московской сувенирной лавки, сковороды и двух кастрюль осталось только пластиковое. — Тебя почти неделю не было, — всё-таки подаёт голос Олег, пожимая плечами, — ты даже не предупредил, когда явишься, чтобы я проветрил здесь всё. «Не предупредил, чтобы я каждый день не готовил на двоих, думая, что ты придёшь загнувшийся от голода» В ответ — раздувающиеся в ярости ноздри, тяжёлое дыхание. — Ты, блять, никогда меня не слушаешь! Трясущиеся руки судорожно шарят по полкам в поисках жёсткого постельного белья, которое с парой одногруппников удалось стащить у кастелянши в детдоме. Скрипучая раскладушка. Полные ненависти взгляды. Приторный запах освежителя воздуха во всей квартире. Серёжа снова что-то кричит, когда Олег хочет сам лечь на раскладушку, оправдывая это больной спиной Разумовского. Кричит, говорит, что ему больше ничего от него не нужно в этой жизни, если он не может банально поговорить с ним. Толкает в грудь. Убегает в ванную и запирается там, когда на стол через несколько минут приземляется пластиковая тарелка с омлетом. Олег уходит, чтобы не слышать рваных всхлипов. Его самого раздражает каждое своё действие. Он прекрасно понимает, что люди друг от друга устают со временем. Вот и от него устали.

***

— Серый. Сумка уже собрана, такси до вокзала вызвано, а Олег стоит на пороге, зашнуровывая берцы. О том, что его призывают, он даже не говорил — Серёжа знал об этом без всяких слов. Знал, что друг хочет в армию осознанно, знал, что не сможет его отговорить, знал, что говорить им уже в принципе бесполезно. Его раздражали даже эти мысли. Раздражали до выступивших на глазах слёз. Олег выпрямился и похлопал себя по карманам, проверяя, всё ли взял. — Проводишь? — Куда? — голос предательски дрогнул, и он отвернулся, пряча лицо за выбившейся из-за уха чёлкой. — Четыре месяца подготовки под Воронежем, потом — Сирия. Губы задрожали, дыхание сбилось. Олег упоминал это вскользь, когда говорил по телефону с какой-то девчонкой, но надежда, что это — всего лишь способ отшить, успокаивала нервы до этого момента. Его могут отправить прямо в горячую точку, а тот даже бровью не ведёт! Не боится потерять его, не боится потерять себя, ничего, блять, не боится. Пришлось набрать воздуха и напрячь каждую мышцу тела, чтобы звучать более твёрдо. — Ты на такси опаздываешь, а мне ещё одеться надо, давай без меня. Кивает. Накидывает сумку на плечо. — Увидимся? Тоже кивает. Кивает за занавесом волос. Кивает много раз, нервно покачиваясь взад-вперёд, когда дверь, которая в их квартире обычно бесконечно громко хлопала, аккуратно закрывается. Кивает несколько минут, как болванчик в каждой второй машине, пока голова не начинает кружиться. Теперь ему не нужно запираться в ванной.

***

Оранжевый флакон валялся под тумбочкой почти полгода — Серый не любит убираться. Не любит находить старые вещи с приклеенным рецептом от психиатра, не любит на полной скорости бежать к ноутбуку, чтобы найти показания к применению таблеток из этой коробочки… Не любит судорожно перебирать их медицинские карты, чтобы найти выписки из психоневрологического диспансера и увидеть диагноз, из-за которого Олег перестал быть собой в считанные месяцы. В его — сооружённой из старой тетрадки со стаей волков — карте не было ничего про безразличие, усталость и нежелание разговаривать с Серёжей персонально. Не было ничего про то, что армия лучше, чем его компания, а смерть лучше, чем жизнь с ним. Там был настоящий диагноз с ворохом рекомендаций и таблеток. Но за своей очередной истерикой он не слышал ни одной попытки объясниться и предложить двигаться дальше вместе. Не слышит и Олег, когда один из парней сообщает, что к нему приехали и ждут возле забора. Не слышит, когда ему предлагают откосить от Сирии и остаться до конца службы в Воронеже с возможностью повышения. Не слышит военного психиатра, который качает головой на вопрос о том, есть ли у него таблетки из рецепта, задумчиво трясёт уже другой оранжевый флакончик и говорит о том, что договорится и Волкова в срочном порядке вышлют домой. Ведь Волкову незачем возвращаться. Его больше не ждут. За него вернётся похоронка, пока он будет задыхаться от пули в лёгком, а Серёжа — в собственных слезах.