***
Они — инь и янь. То, чего нет в одной, в избытке хватает в другой. Необыкновенная гармония и взаимопонимание. Порядок и хаос, которые вместе рождают взрывную смесь. Посредственные по отдельности и великие вместе. Буйноцветик — это цветущие розы. Буйноцветик — это переплетение нежных пионов. Буйноцветик максималистка и в крайностях порой доходит до предела. У нее внутри — пожарище, жадное до опасности; практически физическая зависимость от чужих эмоций. Она всегда ходит по лезвию судьбы — считает, что если доверять, то без малейших сомнений, если привязываться, то отчаянно и неотвратимо. Если быть рядом, то до самого конца. У Душки же от собственного имени — кромешное ничего, и с каждой луной это становится все заметнее. Душка не ласковая, Душка не мягкая, Душка состоит из одних острых углов и резкой угловатости, у нее сердце обвито терновником, а разум — сплошная кровоточащая рана. Полезешь к ней — убьет, протянешь руки — обожжет ладони. А Буйноцветик ластится, крутится рядом хвостиком, преданная и готовая стерпеть все что угодно: всплески ярости, выстрелы слов и острия колких фраз. Она вьется змейкой всегда неподалеку, юная и наивная, с клубничными мечтами и верой во все-все светлое. Как бы Душка не испортила ее.***
Они не были подругами. Даже близко нет, хотя в племени Ветра почему-то все считали иначе. Просто Буйноцветик всегда тянуло к недосягаемому — к звездам, к смерти, к легкости, которая возникает, когда перекладываешь ответственность на чужие плечи. Ее тянуло к Душке — отчаянно, самозабвенно. Душка не была красивой в привычном смысле этого слова: серые глаза отражали, как зеркало, глухое дымчатое небо, а черная шерсть хранила в себе пыль со всех уголков лагеря и песок, потому что Душка ее практически не вылизывала. Душке всегда было плевать на собственный внешний вид. Ее не заботило чужое мнение, ее не волновали чужие чувства. Ей было плевать на отношение к себе окружающих. Душка не думала о других, Душка думала о собственных планах и целях и о способах их реализации. Душка видела в соплеменниках не более, чем средство для выполнения поставленных задач — и, что самое главное, Буйноцветик это не пугало. Буйноцветик сама тянулась к Душке, как брошенная собака, преданным волком смотрела на то, как она игнорировала попытки сблизиться. Как обрывала с трудом установленную связь. Душка была жестокой — и, как позже поймет Буйноцветик, эта жестокость текла в ее венах с самого рождения. Но это показательно нескрываемое безразличие, отсутствие реакции и излишняя резкость лишь подстегивали Буйноцветик к новому контакту. Порой она чувствовала себя бабочкой, которая летела на живительный ясный свет — и неизбежно, раз за разом сгорала в нем. И возрождалась снова.***
Как-то раз Буйноцветик решилась на откровенный разговор. — Почему ты это делаешь? — спросила она у Душки. Та оторвалась от разглядывая собственного ужина — мелкой мышки — и бросила косой невпечатленный взгляд. — Делаю что? — уточнила с равнодушием она. — Каждый раз отдаляешься. Стоит мне наконец почувствовать, что между нами... Что-то есть, некое дружеское взаимопонимание, как ты уходишь. Закрываешься от меня, чтобы начать все с самого начала. Душка изогнула губы в ледяной улыбке и ответила многозначительным взглядом. Это был первый признак раздражения. Буйноцветик в ответ отзеркалила эту улыбку и продолжила говорить как ни в чем не бывало: — Я ведь знаю тебя, — рассудила она, — знаю от кончиков ушей до пят. Знаю твои привычки, твою точку зрения, знаю, когда ты злишься по-настоящему, а когда просто дразнишь меня. Знаю, когда ты действительно желаешь побыть в одиночестве, а когда нуждаешься в компании кого-то, кто тебя понимает от первого до последнего сказанного слова. Кого-то, кто готов тебя поддержать и не дать упасть. Но я, если честно, не совсем понимаю, — призналась Буйноцветик и сглотнула, потупив взгляд, — почему ты все время сжигаешь за собой мосты. Почему все время уходишь от меня. Почему? — испытующе спросила она и резко развернулась к Душке. Внутри клокотала злость, только непонятно, чья — ее или Душки. Та, к слову, прижала уши к затылку и сощурила глаза предупредительно. Это был второй признак раздражения, который грозил стать яростью. Но Буйноцветик сейчас плевать на это хотела. Единственное, что она действительно хотела — это знать правду, какой бы тяжелой она ни была. — Не лезь не в свое дело, — огрызнулась Душка и, не сказав ни слова, поднялась и ушла с гордо поднятой головой. Буйноцветик смотрела ей вслед и думала, что вот, что она получила в ответ за желание добиться искренности. И не понимала, где допустила ошибку.***
Проходили луны, время текло быстро и неумолимо: проносилось диким ветром, не давая и оглянуться. Секунда — и котячество закончилось, детство ускользнуло из сжатых когтей ловкой птицей, помахав на прощание хвостом, вторая — началось ученичество и обучение воинскому ремеслу. Буйноцветик рассталась со своим старым именем, но обрела новое, которое, если признаться хотя бы самой себе, более чем отражало ее сущность. Одержимая. Она даже знала, кем именно была одержима все это время. С кем была рядом чтобы ни случилось, кому позволила поселиться в своем сердце и забрать кусочек души. Одержимой на это было все равно. У нее душа бездонная и кромешная. Темная. Потому что некому ей освещать путь в самую мрачную ночь и быть проводником к солнцу. Некому выводить ее из собственного безумия. Душка за эти луны тоже изменилась. Она стала Хитролапой, и это имя как нельзя точно описывало ее: бескомпромиссную, жесткую и свирепую. Хитролапая была готова идти по головам, если понадобится — видела Одержимая, а ей никто не верил. В Хитролапой присутствовала какая-то тьма, внутреннее противоречие, контрастные стороны — но этим она совершенно не отталкивала. И с прошедшими лунами, начавшимся воительством, которое оставило их с новыми именами, это никак не изменилось. Теперь их звали Безумная и Вероломная.***
У Вероломной взгляд был по-зимнему холодный, отчужденный, как изморозь колючий. Она сама — острые лезвия и битое стекло, иной раз думаешь, глядя на нее, как не порезаться, избежать яда, пропитанных желчью слов. Глаза — холодные зимние рассветы, треснувший лед. Безумная иной раз не замечала, как задерживала дольше нужного взгляд на Вероломной. Однако Вероломная была не той кошкой, за которой бегали коты. Она от кончиков ушей до пят — резкая, порывистая, как ветер на диких пустошах, с огненной живой душой; горит, не переставая. У Безумной порой возникала мысль: «Когда же кончится фитиль?». У Вероломной была не улыбка — оскал, кривой и звериный. И что самое страшное, Безумную это привлекало. К ней тянуло неумолимо, тянуло с катастрофической силой — и противостоять этому она не то что не могла, не желала попросту. Всю жизнь как бегала хвостиком, так и продолжала, не зная как остановиться. Вероломная говорила ей, что не умеет любить, что у нее нету сердца. И, что же, если у нее не было сердца — значит, Безумная ей его подарит. Даже если для этого придется лишиться своего собственного.***
В один день она решила признаться и рассказать о своих чувствах, надеясь, что они взаимны. Пригласила выйти из лагеря поздним вечером и привела на чудесную полянку, окутанную закатным светом, где открыла свою душу насквозь перед единственно родным существом. И получила в ответ категоричное: — Я тебя не люблю, Безумная. Ее сердце, которое она доверчиво вручила в когти самой близкой на свете кошки, казалось, сейчас разлетелось вдребезги.***
На следующий день Безумная думала над планом, думала-думала-думала. В груди болезненно ныла пустота, напоминая о разрывающей на кусочки невзаимности, а душа — прежде светлая и солнечная — обратилась в пепел, разносимый ветром по воздуху. В том месте, где раньше билось сердце, сейчас не было ничего. Безумной было некого терять и нечего бояться, Безумная лишилась последних рамок, сдерживающих ее буйную натуру, и наружу совсем скоро вырвется давно сдерживаемое сумасшествие. Бесы, сидящие в груди, уже шепчут ей про упущенные возможности и скалятся маниакально, предвкушающе, готовые сорваться с цепей. Плевать на всех. Она достанет для Вероломной сердце во что бы то ни стало, и тогда та, может, и признает, что разделяет ее чувства.***
Безумная долго приглядывалась к соплеменникам, выбирая, кому выпадет честь стать подарком для Вероломной. В конце концов, им оказался старший воин Победоносный, который раньше был целителем, но, поняв, что это не его и обучив соответствующе ученика, сложил с себя обязанности и вернулся к воинским обязанностям. Ходили слухи, что, если бы не Штормогривая, возлюбленная предводителя, на месте глашатая сейчас был бы он. Безумной казалось, этот кот — идеальный вариант. У него была кудрявая черная шерсть практически точь-в-точь, как у Вероломной. Пусть и немного мягче и шелковистее на ощупь. А еще серые глаза отражали те же безмолвные небеса, что привыкла видеть Безумная. Она предвкушающе усмехнулась. Пора действовать. — Победоносный! — окликнула она воина. — Да? — Как насчет того, чтобы вместе поохотиться? — напрямую спросила Безумная, с удовлетворением заметив, как вспыхнул взгляд кота. — Я согласен, — проурчал он. Безумная чуть не скривилась от отвращения. Голос Победоносного был донельзя приторным, чересчур мягким: тягучие, как мед, гласные растягивали слова, делая звуки более плавными. «Вероломная говорит совершенно по-другому». Вероломная разговаривала оскольчато и рублено. Слова для нее были кинжалами, чтобы уколоть собеседника, а интонации — отравленными пулями, что вонзятся под кожу змеиным ядом. «Ждать осталось совсем немного», — успокоила себя Безумная и дружелюбно улыбнулась Победоносному, указывая кончиками ушей на выход из лагеря. Только вот улыбка эта не коснулась расчетливого взгляда.***
Кровавые полосы рассвета расчертили огненный небосвод, а солнце разорвало ослепительными лучами сумерки, заставив ночь отступить и раствориться в загорающемся дне. — Безумная, зачем нам надо было отходить от лагеря настолько далеко? — с недовольством поинтересовался Победоносный. В окружении вереска и золотистых колосьев было очень тихо. Уединенно. Никто бы не услышал их, да и не зашел бы так далеко вглубь территории — знала Безумная. Прекрасное место для осуществления ее плана. Она усмехнулась, обнажив кончики клыков в оскале. Вмиг сбросила маску доброжелательности, и то, как сильно она изменилась, очень пошатнуло Победоносного. Он смотрел в ее глаза — и не видел больше веселых искорок в бездне янтарных глаз. От по-милому неуклюжих движений и мягкости в походке не осталось и следа. Белоснежная шерсть воительницы поднялась на загривке. Безумная истончала животный голод — и звериную злость. Однако Победоносный был старше и ни на секунду не позволил подвергнуть себя сомнениям. Соплеменница стояла напротив и определенно готовилась напасть — это угадывалось по напряженному телу и сжатым мышцам. — Что ты творишь? — спросил он, не до конца веря в происходящее. Эта наивность в голосе воина поразила Безумную в самое сердце. И рассмешила. Кстати, о сердце. Взгляд Безумной скользнул к груди Победоносного. Под ней еще билось живое, пульсирующее жадно сердце, которое прогоняло кровь по венам. И которое теперь принадлежало Вероломной. Взгляд Безумной заострился. Хватит уже медлить. Секунда — и она бросилась вперед.***
Когда дело было сделано, Безумная замерла над неподвижным телом Победоносного и слизнула кровь с когтей. Она была вся перепачкана, а у лап ее лежало сердце. Вырвать его из груди оказалось на удивление сложной задачей. С которой, тем не менее, удалось справиться. «Ради Вероломной», — напомнила себе Безумная, когда сомнения захлестнули ее, а от взгляда, брошенного на перегрызенную глотку соплеменника, бросило в дрожь. Она чувствовала себя выпотрошенной, как рыба, и грязной. Она чувствовала себя падалью — одной из тех подлых собак, которых влек к жертве один лишь запах крови. Но вместе с тем она чувствовала себя обновленной. Свободной. Самой живой кошкой на всем белом свете. И от этих чувств напрочь теряла рассудок.***
Был вечер, когда Безумная отправилась в лагерь. В груди пело, а под кожей бегало стаей муравьев острое предвкушение. Она несла сердце в пасти, надеясь отдать его по приходу Вероломной. Та наверняка оценит потраченные усилия. Всегда ценила, на самом деле, пусть и не признавала вслух. Безумная еще никого так не любила, как Вероломную: отчаянно, самозабвенно и так нелепо. До одури сильно и абсурдно. Ее любовь к Вероломной была неизмеримой, всепоглощающей, и Безумная тонула в ней мучительно, отдавала себя без остатка, чтобы в конце стать единым целым с той, кто стал ее миром. Ее воздухом, ее опорой под лапами. Ее зависимостью, из которой выкарабкаться не представлялось возможным. Безумная любила беззаветно, и этого в какой-то момент ей стало мало. Безумная захотела влезть Вероломной под кожу, врасти в кости и плоть, слиться с ее сознанием — наверняка прекрасным и будоражащим — чтобы заполнить внутри себя пустоту. Безумная желала увидеть Вероломную настоящей. Без всех этих масок и неприступной брони. Безумная желала добраться до самого сокровенного — и вырвать с корнем, прибрать к своим лапам и хранить как восьмое чудо света, нечто прекрасное и восхитительное. Спрятать там, где никто не найдет. «Душа Вероломной наверняка такая же красивая, как и она сама», — позволила себе мечтать кошка. Душа пряталась в ее теле, однако тело было всего лишь материей, которая однажды станет ничем. Материя у всех была одинаково-серой и безличной, и только кровь могла раскрасить эту материю в яркие цвета. Безумная вынырнула из болота мыслей — и вдохнула воздух. Он пах солнцем, пах знойным ветром и вереском. Пах теплом сезона Зеленых Деревьев. Вдалеке нарисовался лагерь — и Безумная поспешила вперед, ускорив шаг. Земля под лапами, казалось, дрожала — или это дрожала она, вся взволнованная и радостная. Голова немного кружилась. Безумная вздохнула, быстро переводя дух, и направилась на главную поляну. Взгляд сразу же зацепился за Вероломную, которая спорила с одним черным воином — Полуночником, вроде? Они никогда друг друга не выносили. Безумная ступила в лагерь — и мгновенно притянула к себе чужие взгляды. Некстати вспомнилось о том, что сердце уже остыло, растеряв ту кровавую красоту, которую она впервые узрела. Собственное сердце вдруг ожило и затрепетало раненой птицей в груди. Не обращая ни на кого внимания, Безумная прошествовала по направлению к Вероломной и опустила кровавый подарок на землю. Посмотрела в родные серые глаза — и разлетелась снова на миллион осколков. Потому что Вероломная смотрела не на нее, а на сердце, лежащее прямо у лап, и смотрела сначала непонимающе, а в следующую секунду — со все нарастающим отвращением. Дикое омерзение отразилось во взгляде и заставило отшатнуться. Ни теплоты в хрустальный радужке, ни одобрения. Всего того, чего добивалась Безумная этим поступком, она не получила. — Зачем? — бесцветно спросила Вероломная. Полуночник рядом скривился от брезгливости. Несколько воинов подошли поближе только затем, чтобы отскочить в испуге. Одного из них вырвало, отметила краем сознания Безумная, не отрывая взгляда от Вероломной. И ощущая при этом себя так, будто всю ее преданность, нежность и любовь вырвали и безжалостно растоптали. От чужого непонимания щеки почему-то жгло, а в горле вставал невыносимый ком. Почему Вероломная не понимала? Почему она не могла взять в толк, что ради нее Безумная пойдет на все? — Я люблю тебя, Вероломная, — повторила маниакально Безумная и шагнула вперед, не глядя на сердце. — Ближе тебя у меня никого нет. Ты разбила мое сердце в прошлый раз, но я принесла тебе новое! Я не остановлюсь и буду делать это до тех пор, пока ты не признаешь свои настоящие чувства по отношению ко мне. Я знаю тебя, Вероломная, поэтому и решилась на это, — голос сорвался на крик. — Тебе должно было это понравиться! Я убила Победоносного, чтобы дать тебе самое лучшее сердце из нашего племени. Самое доброе, самое чувствующее. Самое-самое, — зарычала Безумная и хлестнула себя хвостом по бокам. Послышались пораженные вздохи. Она наклонилась вперед, стремительно сократив расстояние. Дыхание Вероломной — размеренное, монотонное — осело на губах привкусом стали и железа. Глаза Безумной сверкнули судорожно. — А теперь ты отвергаешь мой дар?! Ответил ей Полуночник: — Ты сошла с ума! — прошипел он полным отвращения голосом. — Я чую твою гниль за три лисьих хвоста! То, как ты кипишь от этой больной любви, не в силах с ней совладать, и как... Воздух наполнился яростью — горячей, настоящей, как никогда реальной. Безумная обнажила зубы и зарычала — низко, зверино, протяжно. Предупреждая не лезть. Это было только между ней и Вероломной. — Хватит! Однако предводитель так не считал. Бессильное раздражение заклокотало в глотке, но не вырвалось волчьим воем наружу. Река эмоций пока еще не разорвала на кусочки плотину самоконтроля. Безумная повернула голову в сторону рыжего кота. Одним плавным и стремительным прыжком он оказался на земле, размахивая тонким хвостом как плетью. Взгляд его хранил в себе отблески лесного пожара, отражение преисподней. В черных как смоль зрачках ворочалась непроглядная тьма. — Утренняя Звезда! — воскликнул кто-то из соплеменников. — Ты убила соплеменника, — по воздуху ядом растекся голос Вероломной, приобретший змеиные нотки, — и переступила грань, за которой я не смогу с тобой быть. Из-за того, что не вытерпела быть отвергнутой. Посмотри, на себя, Безумная, — слова Вероломной всегда били по самому больному, безжалостно и колко. Только раньше они никогда не предназначались ей. — Какая же ты жалкая. — Но... — оправдания застряли в горле смутным шумом. — Достаточно, — оборвал ее Утренняя Звезда, — не думал, что это скажу, Безумная, но отныне ты — предательница для племени Ветра! Она рассмеялась. Сначала неслышно, но потом сорвалась на хриплый лающий смех. Ей не было ни горько, ни больно. Все ощущения будто выскребли из грудной клетки слова Вероломной, снова оставив внутри пустоту. Только теперь ее было уже нечем заполнить. Безумная хмыкнула безрадостно, ее янтарные глаза сверкнули маниакально. Она любила Вероломную беззаветно, преданно — и оказалась на этой любви распята. — Я вернусь, — пообещала Безумная, — вернусь и убью вас всех! Лисьи душонки! Утренняя Звезда мгновенно переменился в настроении: выражение морды заострилось, а взгляд наполнился чем-то темным и непонятным, как неразличимые в ночи тени. Движения приобрели неведомую угрозу. Опасность, укрытую обманчивой мягкостью шагов. — А знаешь, ты, пожалуй, даже права, — задумчиво проговорил он, — я не могу позволить тебе уйти. Прости, Безумная, у меня просто не осталось выбора. Сожаление в голосе было настолько фальшивым, что кошку чуть не передернуло. — И как же ты собираешься меня остановить? — вызывающе усмехнулась Безумная. — Убьешь меня? Ответ в наступившей тишине прозвучал громом: — Нет. Она не сразу осознала, что вырвавшийся вздох облегчения принадлежит ей. Но последующие слова разломали самоконтроль вдребезги и перевернули все внутри вверх дном: — Тебя убью не я, — успокоил Утренняя Звезда и добавил, — а Вероломная. Этого не могло произойти. Безумная до сих пор не верила предводителю. — Ты лжешь. — Неправда, — покачал головой Утренняя Звезда, — подойди сюда, Вероломная. Та казалась сжатой пружиной, готовой в любое мгновение вырваться. Ядовитой коброй, которая свернулась в клубок ради смертельного укуса. Тигром, который готовился к последнему стремительному броску. В ее глазах небеса заволокло грозовыми тучами. — Докажи свою преданность, Вероломная. Убей свою подругу, — приказал Утренняя Звезда и отошел назад, отдав место Вероломной. В ее взгляде сверкнула сталь, обнажив мрачную решимость. Безумная почувствовала, как подогнулись лапы, и только силой воли она осталась стоять — все такая же воинственная и испачканная в чужой засохшей крови. Восхищенная непоколебимостью Вероломной, едва могущая дышать, потому что дыхание каждый раз перехватывало от осознания, что ее убьет не кто-то чужой, а она. Ее любовь, ее потребность. Вся ее жизнь. — Ты готова умереть? Взгляд Вероломной — холодная бездушная сталь, равнодушные зимние бури — утягивал ее на самое дно. Безумная судорожно вдохнула и выдохнула. Кивнула быстро. Она пыталась запомнить Вероломную такой, какой та была сейчас, отпечатать ее образ на подкорке и впитать в себя ее голос. От ее присутствия легкие сжимались, а все мысли сметала волна нежности. Покорность вовсе не сковывала тело, а обволакивала его, как вода ласково вилась вокруг камня в центре реки. Безумная раскрыла рот — и поняла, что не знает, что сказать. Миллион слов роились на языке, но они были слишком незначительными, слишком мелкими, чтобы иметь честь быть озвученными. Вероломная вдруг подалась вперед и улыбнулась. Нет, не так. Подарила ей свою улыбку — слабую, но искреннюю. Ломкую и колкую, о нее можно было нечаянно порезаться, но Безумной было плевать на это, все, чего она хотела, это отпечатать в разуме каждое мгновение их взаимодействия, каждый мимолетный всполох эмоций в серизне глаз, малейшее изменение в выражении морды. Безумная дышала — и задыхалась. Она протянула лапу и с небывалым трепетом коснулась уголка губ Вероломной. Это было бесценно и невероятно прекрасно. Величайший в мире дар. Божественный акт доверия, после которого не страшно даже умереть. Она осторожно улыбнулась в ответ, взглядом стараясь передать все, что чувствует, и накрыла лапу Вероломной своей. «Я сделаю все что ты пожелаешь. Убей меня, если действительно нуждаешься в этом. Моя жизнь в твоих лапах». Во взгляде Вероломной — никаких сомнений. «Ты умрешь. Ты принадлежишь мне, а я — тебе. Твоя жизнь — в моих лапах. И я ее оборву». Мир сузился до знакомых серых глаз, в которых отражались ее собственные — буйство морской стихии, ураган в самом сердце океана. Сердце стукнулось о ребра, а дыхание перехватило. Дрожь проскользнула по телу, и Безумную охватил трепет. Как будто она наконец получила доступ к чему-то божественному. Непостижимое величие. Духовное прозрение. Агония в каждой клетке теле — вот, что ощущала в эти минуты Безумная. Вероломная не смотрела — врезалась взглядом, как смертоносным клинком, вспарывала и пронизывала насквозь. Она дотронулась лапой до шеи, и это прикосновение, выверенное и точное, ожогом отпечаталось на горящей коже. Не надавливала и не выпускала когтей. Пока что. Безумная подняла подбородок, обнажив шею. Отдала всю себя в лапы той единственной, кому безгранично доверяла. Это был важнейший жест преданности, ужаснейшая в мире мука. Безумная осознавала, к чему все идет, но не боялась. Мыслей в голове не было совершенно. В один момент колкая боль пронзила шею, и во рту растеклась вязкая кровь. Тьма ввинтилась ночной мелодией в уши, позвала ее — и Безумная поддалась, откликнулась, закрывая глаза и чувствуя, как потяжелели лапы. Последний вдох — опьяняющая легкость закипела в жилах. Безумная сбросила с себя материю тела играючи и полетела бесплотным духом в небо. К звездам.***
Только после смерти воительница осознала, что в своей безграничной любви потеряла саму себя.