Капитан

Флагман Черноморского флота «Императрица Мария» Пожарную тревогу забили в шесть-девятнадцать. Сигнал донесся до каюты Терентьева, где были двое: лейтенант Никитский и матрос Полевой. ...Матрос пригвоздил к полу Никитского, стараясь отнять у него кортик. Опытный моряк, лейтенант флота казался хрупким и нелепым в его ручищах. Подмятый, как мальчишка в драке, он задыхался, но упрямо держал оружие. «В глаз целит, сволочь», — подумал Полевой и малость приналег. В боку Никитского пессимистично хрустнуло. Он вскрикнул и вцепился в волосы матроса, оттягивая его от себя. Уличив момент, Полевой свернул его запястье. Злосчастный кортик выпал на ковер. Никитский съежился, увидев над собой пудовый кулак. — Нет! — выпалил он. — Испугался?.. — Не в нос... — униженно уточнил Никитский; он боялся этого панически. Взбешенный Полевой схватил его за ворот и тряхнул, как куклу. — Барская рожа! — прорычал он. — За что старлея застрелил? — Не твое дело!.. Рассказывать, чтó дорогой Терентьев делал с его сестрой в постели, Никитский и не собирался. Ханжой он не был, но от откровенного письма Ксении у него волосы стали дыбом. Да кем Терентьев возомнил ее — дешевой шлюхой? — думал он, вышагивая по каюте с револьвером. Еще и кортик... этому болвану дай похвастаться богатствами, а бедная сестрица, случись с ним что, получит годовое жалование, и всё — живи, как хочешь. Не вылезавший из долгов Никитский содержать ее не мог. — Молчи, молчи, — недобро усмехнулся Полевой. — Небось, дело чести? Дуэлянтствовали? — Смешно! — прижав локтем саднящий бок, бросил Никитский. Как бы злорадствовал Терентьев, узнав, за что они стреляются... От одной мысли у Никитского вспыхнули щеки и забилось сердце. — Как барышня, краснеешь, — усмехнулся матрос, играя костяшками пальцев. — Вставай! Сдам тебя каперангу. Пусть разбирает ваши склоки благородные... — Не могу, — сознался Никитский. — Дай мне руку. По широкому лицу матроса скользнула тень, но руку он подал — и вдруг спросил: — Из немцев, что ли? — Кто? — не сообразил Никитский. — Ты, ты, — Полевой смерил взглядом его пшеничные усы и шевелюру. — Тебе зачем? — Да так... интересуюсь. Тихо ругнувшись, Никитский принял помощь. Матрос поднял его — и бровью не повел, будто он и правда был мальчишка. Никитский одернул китель, втянул живот — от боли, а не из чувства прекрасного — и ядовито бросил: — Кандалы мне полагаются? Полевой не ответил, только пальцы хрустнули. Шагнув к Никитскому, он подцепил его за ворот. — Немчура чертова. Мало вас били! — При чем здесь я? — вспылил Никитский. — Я офицер русского флота! — Поменьше бы таких! Кулак матроса взмыл, как пушечный снаряд. Никитский зажал нос. Тут-то и прозвучал сигнал тревоги. — Что за ...? — бросил Никитский. — Горим? — не поверил Полевой. За дверью гремел топот, раздавались крики, брань. — Матрос! Полевой вытянулся по струнке. Вражда враждой, а служба — службой... — Быстро наверх! Узнай, что там! — собранно и жестко приказал Никитский. — Я догоню. «От тела решил избавиться», — подумал Полевой, косясь на распростертого Терентьева. — Есть, ваш... Корабль содрогнулся. Никитский, — на черта ему мертвец? — не ринулся на палубу из-за саднящих ребер. Цепляясь за большое плечо матроса, он выдохнул: — Какого... Грянул взрыв.

***

Ослепнув на мгновение, Никитский вжался в свою последнюю опору — матросское плечо. В ушах свистело, голова раскалывалась, словно его огрели обухом. Зловеще замигало электричество. — Погреба рвануло, — догадался Полевой. — Наверх, наверх!.. Матрос скрылся за дверью. Никитский дал себе минуту отдыха, обдумывая положение. Рвануть так сильно могли только боеприпасы для бортовых орудий. Хорошо еще, их не задело... Диверсия? Случайность? Вдруг — новый взрыв! Сбитый с ног, Никитский, влетел в дверь каюты. Боль ошпарила лицо; кровь хлынула из носа, мгновенно залив китель. Выпрямившись, он ватными руками коснулся щек и нестерпимо медленно дошел до переносицы. Нет, не сломал — но хрящ пришлось вправлять. Дрожащий, весь в крови, Никитский толкнул дверь. Вокруг царил полнейший хаос. Нижние чины, офицеры, — все метались по узким коридорам, не разбирая званий и погон. Никитского толкали, поливали бранью, тянули за собой. Кто-то пырнул его локтем. Согнувшись вдвое, лейтенант схватился за бок. Под кителем и взмокшей рубашкой выпирало сломанное ребро. На палубу Никитский, скорее, вывалился — и влетел прямо в обожженную спину помощника стармеха. — Сука!.. — прорычал тот — и замер. — Вашбродь! Ранены? — Нет... — выдохнул Никитский. — Что здесь?.. — Катастрофа! Рвануло в погребах боезапаса в носовой части. Горим! Никитский оглядел палубу. Еще рвались снаряды, и осколки летели во все стороны, воспламеняя парусину. Кругом — тела различной степени увечности. Выжившие у правого борта, ждут катера и шлюпки. Черные, в копоти лица без бровей, ресниц. Белые суставы и сухожилия, торчащие из обугленных кистей рук. Страшные раны и увечья тех, кого накрыло взрывом. Один матрос цепляется за поручни, хрипя и выгибаясь. На месте ног — живое месиво из мяса, крови и обломков костей... Никитского повело. Заметив это, помощник отвел его к ближайшей стенке. — Где... командир судна? — малость отдышавшись, спросил лейтенант. — Хрен его знает! — не постеснялся тот. — На корме последний раз был, в одном исподнем. — Что здесь? Доложи ситуацию... — Чехлы горят на башне, сбить бы. — Что, некому? — процедил Никитский. — Да они там ополоумели! Как зайцы, мечутся, чтоб их... Одернув китель, Никитский на негнущихся ногах подошел к башне. Вокруг валялись трупы; у некоторых был расколот череп или вытекли внутренности. Никитский глубоко дышал, считая про себя, чтобы не рухнуть в обморок. Под башней, невзирая на пылающую парусину, орали друг на друга несколько матросов. Другие суетились и метались туда-сюда, как и было сказано. — Вашбродь! Чехлы горят! — объявил матрос с рассеченной бровью. — Там, на прожекторах! Сорвутся к е..ням на раненых! — Вы — что? — слабо прикрикнул Никитский. Голос не слушался. — Откуда паника?.. Матрос пожал плечами: отовсюду! Сначала пол твоих товарищей сгорает заживо в боевом отделении. Потом ты среди взрывов и огня, тел развороченных. Есть от чего... — Вашбродь, прошу! Лестницу сбило... — Почему я должен это делать?! — Вы... — запнулся матрос, теребя бескозырку. — Вы целы вроде... Мы пытались, так нас помяло порядочно до этого... Никитский оглядел компанию. Матрос не врал: состояние у всех было неважным. Сам говорящий держался за башенный корпус — берег подвернутую ногу. Что до раненых на палубе, то бóльшая их часть была обречена: не здесь скончаются, так в госпитале. «Может, старшего дадут», — бледно подумал Никитский. Сняв китель, он взял широкий ремень у матроса, обернул вокруг груди и затянул, как смог. Ребра в восторге не были, но все же лучше, чем добить их окончательно. Лестницу кормовой боевой рубки и часть площадки с дальномером разнесло осколками. Они же подожгли парусину, которая грозила слететь вниз. Добравшись до лестничной площадки без потерь, Никитский мрачно оглядел пробоину. Он мог бы подтянуться, зацепившись за обломки поручня. И остаться без руки: не успел еще остыть металл. Ругнувшись через зубы, Никитский разорвал рубашку и плотно обмотал кисть левой. Ну, вперед! Прыжок — и пальцы лейтенанта сомкнулись на поручне. Жар опалял кисть, локоть, бедро, голень, — всё, что касалось горячего металла. Он подтянулся, надорвав все мышцы, и выбрался на площадку. Огромный столб черно-желтого дыма завис над носом судна. Фок-мачту и первую трубу снесло к чертям. Судно кренилось на правый бок, правда, несильно. К гибнущей «Императрице» спешили мелкие суда и шлюпки. На воде горела нефть, поймав в ловушку тех, кто прыгнул за борт и не успел отплыть. Ужасающие крики сменялись грубыми командами; надежда — смертью; смерть — надеждой. Раненых с палубы выгружали через баржу на подошедший пароход. Дело не спорилось, и его помощь была нужна. Собрав себя в кулак, Никитский взялся за скобы. До прожекторов было рукой подать, но в бок словно всадили нож. Поднявшись, он схватил канат и взобрался еще выше, не давая слететь правому чехлу. Пара надежных морских узлов — и решена проблема. Канат даст время на эвакуацию, а после падай хоть вся рубка, без разницы. Он свое дело сделал. Спустившись к дальномеру, Никитский навалился на поручни и свесил кисть, подставив ее слабому ветру. Все-таки обжег... Поморщившись, он бросил рассеянный взгляд на корму — и остолбенел. Внизу, в обществе офицеров и раздетого каперанга стоял невысокий худощавый человек. Фуражка была надвинута на самые глаза; на сутулых плечах сидели вице-адмиральские погоны. «С ума сошел. Здесь же снаряды», — мелькнуло в голове Никитского. Он громко свистнул, сунув пальцы в рот. Задергал головой один из офицеров. Никитский повторил, но среди шума, объявшего гибнущее судно, он терялся. Что остается — дальномер?.. Взобравшись на прибор, Никитский стал во весь рост и снова засвистел. Его заметили; он замахал руками, отчаянно указывая на дым из оружейных погребов. Очнулся каперанг, что-то крича командующему. Офицеры схватили того под руки, насильно разворачивая к трапу. Вдруг за спиной Никитского раздался грохот — и другой, глушащий свист. Над судном взмыл огненный шар, стремясь к корме. «Конец», — успел подумать он. Мгновение — и рубку потряс мощный удар. Сорванный взрывом, Никитский рухнул в пустоту.

***

Госпитальное судно «Император Петр Великий» — Извозчиков, сигнальный. Обожжен. Ивáнов, гальванер. Обожжен. Полевой, матрос. Сильно контужен и отравлен дымом при затоплении башенных погребов. Смеляев, матрос. Отравлен дымом... Лейтенант Радецкий взглянул на бесконечный ряд носилок. Жгло распоротое веко; к ране гадко липли бинты. Имена, звания, увечья, — всё сливалось в пустой и бесполезный шум. — Никитский, где Никитский? — бросил он. — Сейчас, вашбродь... Да вон он, в конце палубы. Сощурившись, Радецкий разглядел знакомое лицо. — Никитский! — бодро объявил он, присев рядом с лейтенантом. — Нашелся, черт! Ну, как ты, жив? Никитский медленно открыл глаза. Набухшие соленой водой пряди, как шрамы, рассекали лоб. Ослабший, совершенно бледный, он не шевелился — только руки сминали одеяло. Вынув бумагу, Радецкий с торжественностью зачитал: — Лейтенант Никитский! Личным распоряжением комфлота вы производитесь в звание капитана второго ранга за проявленное мужество. Ваш подвиг спас жизни команды и вышестоящего офицера... — С ним — что?.. — Ранен в плечо. Вон там, курит на палубе. Кивнув, Никитский приоткрыл сухие губы. — Я... — Да погодь ты. Здесь о твоем судне... — Я отказываюсь... — С ума сошел? Тебя назначили на крейсер! — Я с... сломал спину. Никитский страшно улыбнулся. Похолодев, Радецкий снял с него одеяло. Обе ноги были стянуты ремнем. Он растерянно коснулся коленей, затем бедер. — Что... совсем? У Никитского лишь дернулась щека. — Я... — Радецкий чувствовал, как сам немеет. — Я вернусь... Шли долгие минуты. Наконец, послышались шаги, и над Никитским нависло бледное лицо с орлиным носом и живыми, нервными глазами. Под шинелью, косо наброшенной на плечи, сверкала перевязь. Какое-то время они, не отрываясь, смотрели друг на друга. Сняв «Георгия» с расстегнутого кителя, командующий вложил его в руку Никитскому. — Благодарю вас. Плохо соображающий Никитский улыбнулся. Не так пугающе, как раньше, но и не так, как полагалось для момента. Командующий, забываясь, ответил ему тем же, показав безнадежно испорченные зубы. — Держись, — шепнул Радецкий, провожая глазами вице-адмирала. — Он обещал тобой заняться. Скоро прибудет катер, и тебя доставят в Морской госпиталь. Там первоклассные врачи... Никитский окатил его безумным взглядом. — Со мной все кончено, — процедил он. Испуганный Радецкий посчитал нужным уйти. Оставшись в одиночестве, Никитский вспомнил о награде. Сдавив ее отчаянно, до боли, он зашелся истерическим, беззвучным смехом. Капитан!..