Красная дверь

      Антон шёл по коридору и мечтал, чтобы он никогда не заканчивался. В отличие от других членов делегации, он не смотрел по сторонам, любуясь непривычными японскими интерьерами. Он смотрел только на медленно приближающуюся огромную красную дверь, за которой, как он точно знал, уже находились и другие делегации. И среди них… Дверь приближалась медленно, но неотвратимо. У Антона пересохло во рту, сердце бешено стучало, а ноги стали ватными. Последние полгода все усилия, время, деньги, мысли Антона были сосредоточены на том, чтобы оказаться у этой двери, но когда до неё осталось всего несколько метров, он позорно и совершенно по-детски испугался. Что бы за этой дверью ни произошло, его жизнь после этого изменится кардинально, абсолютно и навсегда.       Навсегда.        Их провожатый-переводчик остановился у Красной Двери и что-то сказал с широкой улыбкой. Антон не расслышал, да и не пытался. Он тяжело сглотнул, надеясь разогнать Сахару во рту, облизнул пересохшие губы и уставился на появившуюся между створками медленно расширяющуюся щель. Сердце колотилось уже не в груди, а как будто везде. В ушах, в пересохшем горле, в дрожащих руках и подкашивавшихся ногах. И только в голове было безнадежно пусто. Дверь распахнулась на удивление буднично. Без скрипа, без зловещей медлительности, без фанфар. Антон замер на мгновение, но тут же получил тычок в плечо от кого-то из коллег и поневоле сделал шаг вперёд, оказываясь в огромном зале, уставленном столами и столиками и заполненном народом. Их делегация была одной из последней.        Зал был внушительным и, наверное, красивым, но Антона это не интересовало. Он нашёл взглядом того, ради кого приехал, почти сразу, и все остальные перестали для него существовать. Узкая прямая спина в кипенно-белой футболке. Чёрные строгие брюки на подтянутой заднице. Слишком широкий для делового костюма и какой-то грубый ремень, обнимающий узкую талию. Непривычно короткие и гладко лежащие волосы.       Антон смотрел и не мог насмотреться, мечтая, чтобы он обернулся. Надеясь, что он не обернется никогда.       — Мсье Шипулин, позвольте познакомить вас с главой олимпийского комитета Японии, — ворвался в пустую голову Антона громкий голос переводчика. Шипулин не заметил, как их делегация оказалась возле хозяев Игр, как не замечал ничего вокруг. Он заметил только то, что он наконец обернулся.       Ледяной взгляд, нервно дернувшаяся щека, сжавшиеся в полоску губы.       Антон закрыл глаза, чувствуя опустошение. Всё бессмысленно.       Больше Антон на него не смотрел. Знакомился с представителями разных делегаций, пытался запомнить непотребно звучащие имена и различить лица организаторов, с которыми придётся непосредственно работать. Даже смеялся над собственной неуклюжей попыткой связать пару слов по-японски. Не зря же он целых полгода занимался с опытным педагогом! В голове было пусто, в душе холодно. Как только официоз закончился, он подхватил первый попавшийся бокал, чтобы хоть чем-нибудь занять руки, и прислонился спиной к стене в темном углу. Взгляд его то и дело находил стройную фигуру в белой футболке с синим петухом на груди, а перед глазами снова всплывали сжавшиеся в тонкую злую полоску губы. Всё зря.        Антон горько усмехнулся и машинально поднес к губам бокал. Острый, сладкий, пряный запах шампанского защекотал ноздри, вызывая тошноту и воспоминания. Антон резко отдернул руку. В голове слегка прояснилось. В конце концов, он прекрасно знал, что Фуркад его презирает, а надежда на возрождение хотя бы былого подобия дружбы — призрачна и очень мало осуществима. Если быть с собой абсолютно честным, то он и ехал-то сюда просто для того, чтобы увидеть не на фоточке в инстаграме. Живого. Реального. И сейчас он смотрел и не мог насмотреться. Как он поворачивает голову, как привычно запускает руку в кудри и на мгновение теряется, не находя их, как улыбается и как глотает.       Просто запомнить. Просто впитать столько, сколько возможно. А потом попытаться научиться жить. Или нет…       Антон зажмурился и снова вдохнул запах шампанского, теперь уже не такой резкий и тошнотворный.       Напиться бы… Хоть раз в жизни напиться и действительно забыть…       — Зачем тебе бокал, если ты не пьёшь?       От звука этого голоса, такого знакомого, такого родного и такого чужого одновременно Антон вздрогнул и несколько капель шампанского плеснулось на лицо. Он медленно опустил бокал, ещё медленней поднял вторую руку, брезгливо стёр липкие капли с лица, и только потом открыл глаза и посмотрел на внезапно появившегося собеседника. Сердце сжалось и пропустило удар.       — Привет, — хрипло проронил он, жадно изучая каждую черточку дорогого лица. Идеальные губы, которые столько лет хотелось поцеловать, скривились в презрительной усмешке.       — Ну да… Давно не виделись, — Мартен поднес свой бокал к губам и сделал крошечный глоток. Антон зачарованно следил за тем, как медленно раскрываются его губы, как нежно они обнимают тонкое стекло, как кончик языка собирает задержавшиеся капли, как медленно двигается кадык, помогая жидкости продвинуться дальше. Антону стало жарко.       — Так зачем тебе бокал, если за полчаса ты не сделал ни одного глотка? — равнодушно повторил Мартен, глядя куда-то в зал. Откуда он знает, что не сделал ни глотка? Откуда он знает, что Антон стоит тут полчаса? Он что… Следил? Смотрел? Неужели? Заполошные мысли метались по пустой голове, не позволяя сосредоточиться хоть на какой-нибудь из них. Сердце отчаянно колотилось, руки вспотели.       — Я… — Антон тяжело сглотнул, кашлянул и попытался снова. — Я взял не тот бокал, а идти за новым лень.       — Чем тебя не устраивает этот? — лениво растягивая гласные, как будто вовсе не интересуясь бывшим соперником и гораздо более бывшим почти другом. Зачем он спрашивает? Настолько скучно?       — Не пью алкоголь, не перевариваю, — Антон пожал плечами и попробовал найти в толпе хоть одно знакомое лицо. Кого угодно, лишь бы не смотреть на Мартена.       — Да? — в голосе Фуркада прозвучало сомнение, и сердце Антона ëкнуло в дурном предчувствии. — Странно, мне казалось иначе.       Шипулин в ответ лишь снова пожал плечами, старательно игнорируя громко вопящую в голове сирену. Он не может знать, нет! Не может! Не должен!       — Как твоя жена? — сипло спросил Шипулин, лишь бы что-нибудь спросить. Что-нибудь не такое опасное, что-нибудь уводящее в сторону от его взаимоотношений с алкоголем.       — Прекрасно! — Мартен холодно улыбнулся одними уголками. — А твоя?       — Когда она у меня появится, я обязательно спрошу, — вымученная улыбка была нужна скорее самому Антону, чем Фуркаду, который смотрел только в зал или собственный бокал, но на этот раз Мартен обернулся.       — А как же… Эта, как её? — Мартен помахал в воздухе рукой. — Предложение в кино, свадьба на берегу озера.        — Это был спектакль, — Антон улыбнулся уже искренней, вспоминая то беззаботное, наполненное смехом время и думая о том, откуда Мартен мог об этом узнать. — Фиктивный брак, выгодный нам обоим.       — Зачем? — Мартен посмотрел на Антона прямо и зло. С лица Шипулина сползла улыбка, а по позвоночнику пробежали ледяные мурашки.       Он сам загнал себя в ловушку. Спасаясь от неловкого разговора об алкоголе, он сам привёл к разговору гораздо более опасному.       Впрочем, теперь уже всё равно.        — В сети стали появляться слухи, что я гей, — голос спокойный, равнодушный, взгляд прямой и открытый. Поднести бокал к лицу, вдохнуть мерзкий запах, напрочь вымораживающий из сердца все сантименты. — В России не любят геев. А Луизе нужны были протекции. Ты удивишься, но моя фамилия уже тогда открывала многие двери.       — Гей, значит? — голос Мартена был странным, но Антон не решился на него посмотреть, лишь пожал плечами.       — Не думаю, — не считать же за проявление ориентации неловкие юношеские попытки с представителями обоих полов. То, что было… То, что было потом, Антон за осознанный выбор принимать отказывался. — Похоже, я оказался однолюбом. С тех пор, как… Как… В общем остальные меня не интересуют.       Мартен странно зло выдохнул сквозь зубы и выхватил у Антона задолбавший бокал.       — Минералка, — прошипел он, пихая Антону в руку свой бокал и залпом проглотив шампанское. Шипулин, растерянно наблюдая за перекошенным от непонятных эмоций лицом Мартена, поднес бокал к губам. Это и правда оказалась минералка, но из этого бокала, которого касались пальцы и губы Мартена, Антон выпил бы и яд.       — Однолюб, значит? — выплюнул Мартен, прожигая Шипулина взглядом. — И где же этот твой. Один?       «Передо мной», отчаянно хотелось закричать Антону, бережно касаясь губами стекла, где, как ему казалось, касались губы Мартена. Сердце давно уже устало раз за разом учащаться и замирать, и билось теперь где-то в желудке. В ушах шумело так, будто Антон всё-таки выпил это проклятое шампанское, да не одно.       — Это неважно, — выдохнул он, не отводя взгляда от лица Мартена. — Я ни о чём не прошу. Просто хочу наглядеться, а потом…       Он осекся, увидев, как за ровным пламенем ярости в глазах Мартена полыхнуло… Боль? Тоска? Обида? Всего этого не может быть. Потому что не может быть никогда.       Мартен скривился, скрипнул зубами, кинул на него ещё один странный взгляд, и стремительно развернулся, Антон успел только заметить, как до белизны сжались у Фуркада кулаки.       Только сделав шаг за ним Антон обнаружил под ногами осколки бокала. Резко пахнуло шампанским…              — Давай детка, снимай штаны, поворачивайся и наклоняйся, — голос звучит, кажется, сразу со всех сторон и в пустой голове. Наглые, жадные руки помогают подняться с колен, стянуть джинсы и трусы, развернуться и облокотиться грудью о спинку кресла. Антон не знает почему он слушается. Он не хочет слушаться, ему не нравится происходящее, но он даже не пытается воспротивиться. Кажется, он должен это делать, потому что только пройдя через это сможет быть с Мартеном, но он не уверен. Мысли путаются, сбиваются, плавают в каком-то густом тумане, а звучащий отовсюду голос хвалит, убеждает, направляет и Антон послушно выпячивает зад.       — Молодец, послушный мальчик, — шепчет голос в самое ухо, в самый мозг и Антон содрогается от приступа тошноты, но в этот момент в него резко врывается что-то огромное и раскаленное, раздирая его на сотни частей, заставляя закричать от адской, невыносимой боли.       — Сдурел, идиот? — снова шипит голос, рот затыкает жёсткая рука, а другая придерживает за горло — Заткнись и будь таким же послушным, каким был последние полчаса. Ты же хотел понравиться, вот и не ной!       Огромное и горячее начинает двигаться, сначала совсем легко, но уже через несколько секунд резко и глубоко — сначала полностью выходя и тут же снова проникая до упора. Каждое движение отзывается бесконечной болью во всём теле, но Антон больше не кричит. Во-первых, рука держит крепко, а во-вторых, он вспоминает…       Вспоминает, как напившись до невменяемого состояния жалобно рассказал о своей глупой любви. И как согласился на «обучение», чтобы потом не опозориться перед возлюбленным, который, по словам его собутыльника, любил хороший секс и не любил сопливую романтику. Вспоминает, как послушно опустился на колени, как понукаемый мягким голосом с лихорадочными интонациями расстёгивал чужой ремень, стягивал с узких бёдер брюки, высвобождал член — пока ещё не очень большой и твёрдый. И как этот член сосал. Старательно, послушно, методично. И как потом его схватили за волосы, зафиксировали голову и принялись ритмично и грубо трахать в рот уже полностью твёрдым и сильно увеличившимся членом, а он боролся с тошнотой, отчаянно стыдился текущих слёз и мечтал, чтоб это скорее закончилось. Оно и закончилось — приказом подняться и снять штаны. Что он и сделал…       — Как будто куклу резиновую трахаю, — зло цедит всё тот же голос, рука с горла пропадает и ягодицу тут же обжигает хлёсткий удар, потом ещё один. Движение внутри замедляется, а потом и вовсе замирает, зато неожиданно начинает жечь шею. Антон не сразу понимает, что это такой поцелуй. Ласка. Антону хочется расхохотаться, но горло сводит спазмом. Не разреветься бы…       — Будешь ещё орать? — в голосе почти не слышно угрозы, наоборот, даже какое-то участие, но Антон понимает, что должен слушаться. И он мотает головой. Нет. Орать он не будет. — Умничка!       Рука, зажимающая рот, расслабляется. Пальцы проникают внутрь, гладят язык, делают поступательные движения. Антон понимает не сразу, но потом всё-таки начинают сосать. Когда пальцы становятся мокрыми, член выскальзывает из его задницы и его заменяют пальцы. Холодная влага и тонкие пальцы дарят успокоение, боль утихает.       — Прогнись в спине, вот так, — велит голос, и Антон послушно прогибается, выставляя задницу. Ещё пара шлепков, ягодицы горят, и в анус снова начинает проникать член. — Не зажимайся! Двигайся сам! И вспомни, что голос у тебя не для того, чтобы орать, как свинья, а для того, чтобы показать, как хорошо я тебе делаю!       Антон послушно насаживается на член и пытается стонать. Он смотрел порнуху, он знает как надо. И он сделает, потому что назад дороги нет. Пусть больно, пусть мерзко, пусть тошно. Скоро это закончится, надо перетерпеть. Надо только перетерпеть, а потом как-то научиться жить заново. Теперь без мечты о Мартене Фуркаде…                     Антон резко сел на кровати и попытался отдышаться. Сердце колотилось как бешенное, по щекам текли слёзы, а анус хоть и не болел, но пульсировал так, будто угроза вторжения была абсолютно реальна.       Как же давно ему не снились эти сны. Настолько давно, что он уже начал считать себя свободным. Настолько, что снова позволил себе мечтать о Мартене, даже организовал встречу с ним. Вот только прошлое никуда не исчезло. Оно было с ним, было в нём, оставалось его частью. Хватило одного разговора, одного призрачного намёка Мартена и он снова тот самый Антон, который сидит на полу душевой в своём номере, не замечая, что вода, которая бьёт по макушке почти ледяная, и пытается собрать себя из осколков.       Нет, той ночью он не винил того, кто стал свидетелем его пьяных признаний и воспользовался ситуацией. Он винил только себя, но от этого было ещё хуже. Тяжёлая, пульсирующая боль в заднице, распространявшаяся по всему телу от каждого неловкого движения, была пустяком по сравнению с пустотой в душе. Антон чувствовал себя грязным, мерзким, низким, и час мытья в душе не помог.       Шипулин застонал и свернулся в клубочек. Воспоминания грозили нахлынуть рекой, принеся с собой всю боль, отчаянье, одиночество и страх, которые оставила ему та ночь и её последствия. Антон крепче сжал зубы, нащупал под подушкой телефон и нашёл видео, которое пять лет назад скинул ему Арнд. Антон хранил его бережно, тщательно оберегая от случайно потери, дублировал на всех носителях и во всех облачных хранилищах. И даже в последние два года, когда стал считать себя свободным, когда больше не открывал его, не пересматривал, всё равно, сменив телефон, закачал его в память нового девайса в первую очередь.       Небольшой номер отеля с двумя кроватями. Шторы плотно задёрнуты. В комнате пятеро. Вернее — четверо и один. Четверо обнажены, возбуждены, улыбаются зло. Один обнажён тоже, но возбуждения нет и в помине, а на лице страх.       — Ну что, поиграем? — говорит один из четверых, высокий, мускулистый. Его крупный член подёргивается, а испуганный тяжело сглатывает и вжимается в стенку.       — У тебя нет выбора, — смеётся другой, и у Антона от этого смеха по спине проходит холодок. А испуганный в это время обводит четверых затравленным взглядом, а потом послушно опускается на колени. Антон, затаив дыхание, смотрит, как четверо обступают одного и тот принимается послушно сосать возбуждённые члены. После парочки понуканий он начинает сосать не послушно, а жадно, будто всю жизнь мечтал ублажить именно этих четверых. Пройдёт ещё совсем немного времени, и он попробует заглотить сразу два. А ещё чуть позже начнёт умолять его трахнуть.       Видео длится два часа, и Антон знает его наизусть.                     Спустя две недели Антон уже не очень понимал, на что именно надеялся, затевая всё это. Мартена он видел, каждый день и не по разу, но наглядеться не получалось. Уж точно не ненавидящий взгляд и ходящие на скулах желваки он мечтал запомнить, а другим он Фуркада не видел. Тот всегда очень чётко улавливал момент появления Шипулина рядом. Обрывал разговор, прекращал улыбаться, одаривал его ледяным взглядом, сжимал зубы и исчезал. Антону оставалось только смотреть вслед и так же сжимать зубы. Чтобы не закричать. И с каждым днём сжимать зубы становилось всё труднее.       Он просыпался каждую ночь. Картины менялись, состояние нет. Бешено колотящееся сердце, стекающие струйки пота, сбитое дыхание, впившиеся в ладонь ногти и фантомная боль в анусе. Антон пытался пить снотворное, но оно лишь прибавляло к уже имеющемуся «удовольствию» тупую боль в висках и дерущую сухость во рту и горле. Спасительное раньше видео больше не приносило облегчения, скорее причиняло боль, но Антон раз за разом смотрел отдельные эпизоды, повторяя, как заведённый «так тебе и надо». Но больше не верил.       После одного из таких пробуждений, Антон, сжимавший зубы, чтобы не завыть, и зло стучавший кулаком по подушке, зачем-то написал Арнду. Он не знал — зачем, не знал, чего хочет. Просто это был единственный человек, с которым он мог говорить об этом. Арнд ответил, что само по себе было неожиданностью. Ответил почти сразу. Но лучше бы не отвечал.       «Ты должен поговорить с ним. Рассказать. Вам обоим станет легче».       Никогда. Никогда он не сможет рассказать. Лучше умереть сразу.       «Ты же знаешь, иногда чтобы вылечиться нужно вскрыть нарыв, пережить сильную боль. Зато потом всё наконец-то сможет зажить».       Нет. Лучше вечная боль, чем такая боль.       «Мне кажется, ему это тоже нужно. Ты вправе мучать себя, но зачем мучать его?»       Арнд несёт какой-то бред. Конечно. Не стоит даже думать об этом!              Боль накапливалась с каждой встречей, с каждым бездарно закончившимся днём, с каждым подуманным и несказанным словом, с каждым ночным пробуждением. За несколько дней до закрытия Игр её было уже столько, что Антон боялся лишний раз тряхнуть головой, лишний раз вдохнуть, лишний раз открыть рот. Он был уверен, что ещё немного и боль выплеснется из него, выльется, погребая под собой всю его так долго выстраиваемую жизнь. Он не боялся этой грядущей лавины, он лишь надеялся, что продержится до дома.       Не стоило портить спортивный праздник окружающим.              Гостеприимные японцы раз в два дня проводили автобусные экскурсии для представителей иностранных делегаций. Накануне церемонии Закрытия Антон вдруг решил, что стоит развеяться. Работы для него осталось мало, и он вполне мог позволить себе день тишины и созерцания. Может это поможет ему наконец-то сглотнуть застрявший в горле комок и хоть немного продышаться, чтобы дожить до того момента, когда за его спиной закроется привычная чёрная железная дверь его квартиры, вместо опостылевших красных деревянных дверей, давно уже раздражавших своей видимой лёгкостью.       Когда он обнаружил на стоянке возле экскурсионного автобуса Фуркада, отступать было поздно. Да и в конце концов, почему он должен отступать? Он не сделал Мартену ничего плохого! Он вообще никому ничего плохого не сделал! Да, мечтал когда-то о том, что у них с Мартеном могло бы что-то сладиться. Да, искал и находил в поведении Мартена подтверждение своим надеждам. Но это было давно и сколько с тех пор воды утекло… То… То, что было после, поставило на этих надеждах крест, но его вины в этом не было! Почти не было. Во всяком случае, не настолько много, чтобы отвечать за это всю жизнь!       Антон резко выдохнул и собрав всю волю в кулак, прошёл мимо Мартена в автобус, даже не взглянув на него. Если Фуркаду так неприятно его общество, он может отказаться от поездки, пожалуйста. Он, Антон Шипулин, отказываться не будет. Он поедет, и получит это чёртово удовольствие от проклятых видов!       И, как ни странно, он его действительно получил. Антон старался держаться подальше от остальных, в том числе от гида, поэтому понятия не имел, где они и что это за места, но бурлящая жизнью деревушка, совершенно чуждая архитектура и смешные каменные истуканы в красных вязанных шапочках и с красными же, повязанными на манер слюнявчика, тряпочками на груди, почему-то наполняли душу покоем. Боль не исчезла, но как будто отступила, дав Антону возможность вдохнуть полной грудью. Ровно до того момента, как они оказались на смотровой площадке высоченного водопада.       Всё это время, начиная с того момента, как Антон сел в автобус, Мартена как будто не существовало не только рядом, не только в Японии, но вообще на одной с ним планете, в одной с ним вселенной. Здесь, где впереди было только небо, а внизу — несмолкающий сокрушительный гул, вся планета, вся вселенная стала Мартеном. Антон смотрел на него и не мог оторвать взгляд. Впервые с их первой встречи в Японии лицо Мартена было спокойным, без тени ненависти или злости. Он смотрел вниз, на свободно падающие струи, а Антон смотрел на него и мечтал быть этой струёй.       Как дурак. Как мальчишка.       Мартен зажмурился, по его расслабленному лицу скользнула тень, в которой Антону почудился отголосок его собственной боли, и он всё-таки смог отлипнуть и отвернуться. Боль внутри колыхнулась, заворочалась, напомнила о себе, и Антон посмотрел вниз. Метров семьдесят, наверное. С его весом лететь совсем не долго, но, говорят, что даже за эти несколько секунд перед глазами успевает пролететь вся жизнь. Интересно, что пролетит у него? Его первые неуклюжие шаги на лыжах? Отец, торящий лыжню? Мама, ободряюще улыбающаяся и протягивающая руку? Настя, вечно закатывающая глаза от его непрестанных, глупых «почему»? Анька, показывающая ему язык из-за маминой спины, после того как в очередной раз свалила на него свои проказы? Первая медаль? Проклятый последний выстрел в сочинском спринте?       Или… Смеющийся над его шуткой Мартен? Случайное прикосновение пальцев? Быстрый нервный взгляд из-под ресниц? Робкая, пока ещё недоверчивая улыбка и затаившееся на дне глаз «ты меня не оттолкнёшь?»? Крепкое рукопожатие и почти прямой взгляд? Отчаянно бьющееся в надежде сердце, желание увидеть и искренняя, какая-то детская вера в то, что вот сейчас, вот именно сегодня всё сбудется…       Антон до боли сжал зубы и яростно, отчаянно задышал, пытаясь заставить отступить боль и тошноту обратно вглубь. Туда, где они сидели весь сегодняшний день. Нет, не эти милые сердцу картины он будет видеть в те несколько мгновений полёта. Даже в последние секунды жизни его не оставит в покое крах наивных надежд и то, что заставляет его просыпаться по ночам. И почему он решил, что имеет право начать жить заново…       — Эй, Шипулин, ты спятил? — в шипении Мартена кроме всепоглощающей ненависти было что-то ещё. Что-то очень важное, но что именно Антон за пеленой плеснувшей в уши боли разобрать не смог.       — Тебе какое дело? — своим ответным шипением Антон мог бы гордиться, если бы мог хотя бы дышать. — Ты вполне успешно делал вид, что мы не знакомы, продолжай в том же духе!       — Если ты сделаешь это, проблемы будут у нас у всех! — Фуркад схватил его за руку, и Антон замер, как загнанный в угол кролик, не в силах ни отвести взгляд, ни отнять руку.       — Сделаю что? — Антон смотрел в карие, сверкающие ненавистью глаза, как загипнотизированный. От крепко и больно сжимающих его пальцев по руке поднималось тепло, и от этого тепла и этой боли отступала та, другая боль.       — Не делай из меня идиота, — зло выплюнул Мартен и качнул головой в сторону семидесяти манящих метров свободы. Антон с трудом отлип от его глаз и посмотрел вниз, но тут же снова сцепился с Мартеном взглядом.       Он понял не сразу, но всё-таки понял. И чуть не расхохотался. Яркая, чистая ненависть в карих глазах требовала ответить что-нибудь в духе «ты сам из себя делаешь идиота», но сжавшиеся на запястье пальцы и мелькавшие в ненависти искры шептали странное. Будто ещё не всё потеряно. Будто что-то ещё можно сделать, чтобы в последние секунды своей жизни перед глазами проносились совсем другие картины, не те.       — Я ничего не собираюсь делать, Мартен, — мягко сказал Шипулин, делая крохотный шажок к Фуркаду. Просто чтобы было лучше видно. И чтобы, может быть, если повезёт, почувствовать его тепло, услышать его запах. — Я просто смотрю. Думаю. Вспоминаю.       О нас. О том, что не случилось.       — Я же говорил тебе, — ещё крохотный шажок. Только один. — Я хочу насмотреться.       Мартен смотрел так же внимательно и будто даже не мигал. И, кажется, тоже сделал на встречу шаг. А потом вдруг зло выдохнул, отшвырнул от себя зажатую руку и отвернулся.       — Тогда тебе в Германию надо было ехать, а не в Японию, — когда Антон думал, что в голосе Мартена ненависть была до этого, он очень сильно ошибался. По сравнению с тем, что там звучало сейчас, раньше был верх дружелюбия и лояльности.       — Что? — почему-то теперь Антон смотрел на свою руку. В тех местах, где касались пальцы Мартена, наливались красные пятна и Антону очень хотелось, чтобы они никогда не проходили.       — Шемппа, говорю, тут нет, — Фуркад совершенно неожиданно сплюнул Антону под ноги, но Шипулин этого уже не заметил. — Свендсена тоже нету. Не на кого смотреть.       Мартен исчез так же стремительно, как и в их первую встречу в Японии, только разбитого бокала не хватало. А Антон стоял и думал, что семьдесят метров воспоминаний, пожалуй, были бы действительно наилучшим выходом…              «Ты должен поговорить с ним. Рассказать. Вам обоим станет легче»       Эта фраза билась в его мозгу с того самого момента, как он вернулся в автобус и увидел сидящего у окна Мартена. Из него как будто выпустили воздух и это было… Непривычно, страшно и совершенно непонятно.       Вернувшись в номер, Антон предпринял несколько безуспешных попыток собрать вещи. Номер нужно будет освободить утром, потом несколько часов суеты, два часа личного времени, церемония Закрытия и всё. Игры закончатся, он полетит домой. И, скорее всего, больше никогда не увидит Мартена Фуркада. Всё закончилось. Нужно учиться жить заново. Иначе. Совсем иначе. «Ему это тоже нужно»…       Бред! Ничего бредовее в жизни не слышал.       Антон покрутил футболку, которую хотел отложить на завтра, но уже забыл зачем взял в руки. Перед глазами снова и снова вставал образ Мартена, сидящего в автобусе. Ни идеальной осанки, ни огня в глазах, опущенные уголки губ и сжимающие ткань шорт пальцы.       «Ты должен поговорить»…       Если не сейчас, то когда? Вероятно, это действительно их последняя встреча. Да, Мартену вряд ли хочется узнать, что Антон Шипулин его любил. Да, ему глубоко наплевать, почему почти шесть лет назад Антон Шипулин, который раньше постоянно искал встречи, вдруг начал его избегать. Да, Мартен презирает его и будет презирать ещё больше. Но он не хочет, чтобы Мартен думал, что Антон любит Шемппа. Раз Мартен знает, что между ними что-то было, пусть он знает ВСЁ. Он, Антон, имеет на это право. Ему уже нечего терять, он потерял гораздо больше, чем мог представить. Он уже никогда не соберёт себя из осколков и не научится дышать, но хотя бы это пятно со своего проклятого прошлого он может себе позволить смыть. Вряд ли кому-то из них действительно станет от этого легче, но жить, вспоминая это «Шемппа тут нет» он не сможет совершенно точно. А не жить, наверное, все-таки рано…              Очередная красная дверь навевала тоску. Антон на мгновение замер перед ней, собираясь с мыслями. Дверь была точно такой же, как его собственная, но Антону казалась совершенно другой. Монументальной. Непроходимой. Такая закроется за твоей спиной, и ты никогда не сможешь выбраться из западни.       Как же жаль, что она не зелёная…       Стучать пришлось долго, но Антон уже не был готов отступить. Выросшее, вызревшее решение рассказать заменило собой всё, и Антон стучал снова и снова. Почему-то ему даже в голову не приходило, что Мартена может не быть в номере. Не сейчас. Уж точно не сегодня.       Дверь распахнулась внезапно, когда рука Антона уже начала уставать. Мартен выглядел так, будто они расстались не несколько часов назад, а как минимум месяц. И весь этот месяц Фуркад не ел и не спал. Запавшие щёки с прорезавшейся щетиной, круги под глазами. И обнажённый торс, заставивший Антона тяжело сглотнуть.       — Что?       — Поговорить, — это было глупо, но ничего лучшего Антон не придумал. Он знал, что хочет сделать, но за всё время, что решался, что шёл сюда, так ни разу и не подумал — а что он, собственно, скажет?       Мартен скривился, но посторонился, пропуская Шипулина в номер. Дверь захлопнулась с тем самым, отчаянно пугавшим звуком. Пути назад больше нет. Мир будет разрушен.       Фуркад прошёл к бару, плеснул в бокал виски и залпом выпил, потом налил ещё и протянул Антону. Шипулин мотнул головой и Мартен усмехнулся:       — Ну да. Ты же вроде как не пьёшь, — он снова опрокинул в себя бокал и снова плеснул. — Лжец.       — Мартен, послушай, — Антон замялся. Муторным, тошнотворным запахом виски пропитался весь номер и где-то в глубине сознания отчаянно мигала тревожная лампочка, но Антон понимал, что пути назад нет. — Ты спрашивал о Шемппе… Я хочу тебе рассказать. Объяснить…       — А я знаю, — Мартен презрительно скривился. — Я видел. «Да, Симон! Ещё, Симон!». Обойдусь без подробностей!       — Мартен, пожалуйста, позволь объяснить, — Антон блеял и сам понимал, что выглядит последним идиотом. Даже не так — последней идиоткой. Если Мартен действительно видел… — Всё не так!       — Не та-ак? — протянул Фуркад и неожиданно кинул стакан в стену. — Что там может быть не так? Ты шлюха, Антон, ты просто грязная шлюха!       Мартен схватил бутылку и глотнул прямо из горла, а Антон стоял и сжимал кулаки, не в силах совладать с растекающейся по телу предательской дрожью. Не прав был Арнд. Всё это не имело смысла.       — Ты просто шлюха, — шёпотом горько повторил Мартен, аккуратно ставя бутылку на стол и закрывая лицо руками. — Шлюха, в которую я так долго был влюблён…       Антон вздрогнул и ещё сильнее сжал кулаки, так что ногти в который раз за эти две недели впились в ладонь. Влюблён? Мартен сказал «влюблён»? Значит ему тогда не казалось? Значит у него действительно были шансы? Ну почему! Почему тогда, в Эстерсунде, он так глупо, так бездарно всё просрал?!       — Мартен… Выслушай меня, пожалуйста, Мартен! — мысли метались в голове, сердце отчаянно колотилось, дыхания не хватало. Антон положил дрожащую руку на обнажённое плечо, пытаясь привлечь внимание. — Всё действительно не так, ты прав только отчасти. Дай…       — Заткнись! — Мартен дёрнул плечом, скидывая руку и обернулся. — Ненавижу! Как же я тебя ненавижу, Антон Шипулин! Видеть тебя не могу, находиться рядом, дышать одним воздухом!       — Мартен… — Антон снова успокаивающе положил руку ему на плечо, но этого Фуркад уже не стерпел. Зарычав раненным зверем, он замахнулся крепко сжатым кулаком. Удар пришёлся вскользь по скуле и плечу, но от неожиданности Антон отшатнулся и неуклюже приземлился задницей на пол, слегка приложившись затылком о подлокотник стоявшего рядом кресла.       Мартен посмотрел на свой кулак, а потом на оказавшегося у его ног Антона.       — Хорошая поза. Тебе идёт, — он усмехнулся, и Антон не смог понять, чего в этой усмешке больше — отвращения или странной горечи. — Валил бы ты отсюда, пока я не сделал чего похуже.       На Антона вдруг навалилась усталость. Всего этого было слишком много для него одного. Он летел в Японию твёрдо зная, что его жизнь после этого изменится. Он не был уверен, что после Токио для него возможно какое-то будущее, но в том, что закончится прошлое не сомневался. Пока не услышал этого сдавленного, горького, на выдохе «был влюблён».       — Будто ты сможешь сделать что-то хуже, чем то, что делал Шемпп, — Антон равнодушно пожал плечами и закрыл глаза. От ненависти на лице Мартена он действительно устал. Невозможно устал.       — А что он такого делал, а? — Голос Фуркада звенел от едва сдерживаемой ярости. Антон был уверен, что сдерживаться Мартен будет не долго. Но ему уже было действительно всё равно. –Что такого страшного он с тобой делал? Трахал? Так ты сам просил! Ты его умолял, я видел! Я сам видел! Давай, скажи мне, что ты этого не хотел, ну!       — Не хотел, — Антон по-прежнему не открывал глаза и прилетевший в левую скулу удар стал для него неожиданностью. Голова мотнулась, затылок снова встретился с подлокотником, теперь уже гораздо чувствительней. Антон отчётливо ощутил во рту металлический привкус. Но глаза не открыл. — Не хотел…       — Мразь! — шипение Мартена раздалось над самым ухом, и Антон всё-таки открыл глаза, обнаруживая Мартена очень близко и сталкиваясь с пылавшим ненавистью взглядом. — Какая же ты лживая мразь. Уму не постижимо, что я в тебе нашёл, что столько лет…       Антон задохнулся, ожидая продолжения. Столько лет что? Столько лет — сколько? Но Мартен закусил губу и в его взгляде вдруг появилось что-то странное. Странное, страшное и очень опасное. Что-то, что Антон не раз видел в других глазах. Тревожная сирена громко вопила в глубине сознания, но было безнадёжно поздно. Поздно и бессмысленно.       — Зря ты не ушёл, — почти ласково процедил Мартен, медленно проводя пальцем по той самой скуле, где теперь наверняка наливался синяк. — Очень зря.       И вдруг неуловимым стремительным движением встал в полный рост, перетёк ближе, схватил Антона за волосы и уткнул лицом себе в пах.       — Ты же любишь сосать, Антон?              — Ты же любишь сосать, Антон, — Симон ухмыляется и давит ему на плечо, заставляя опуститься ниже.       Антон кривится, к горлу подступает тошнота, но он послушно садится на корточки и кладёт руки на бёдра Шемппа. Туалеты в Поклюке грязные, кабинки тесные, но Шемппа это не останавливает, а может наоборот — зажигает. Он облокачивается спиной на дверь, запрокидывает голову и запускает руку Антону в волосы. Он уверен, что Шипулин всё сделает так, как ему нравится. И Антон делает. Сначала трётся щекой о пока небольшую выпуклость в паху, потом проводит кончиком носа, находит головку, невесомо касается губами раз, другой, третий… Как только Симон начинает дышать чуть чаще, Антон прикусывает уже затвердевший член, борясь с тошнотой обводит языком его контур по ткани и только потом медленно приспускает штаны.       Когда в туалете раздаются голоса, Антон уже вовсю насаживается ртом на член и даже не пытается остановиться, только крепко зажмуривается, расслышав среди этих голосов тот, что узнал бы среди тысячи. Прямо за дверью звучат шаги, кто-то цокает языком, что-то цедит сквозь зубы, и Антон слышит смех Мартена. Двери в кабинках туалета Поклюки не доходят до пола и любой, кому это интересно, может сообразить, что именно в этой самой кабинке происходит. Шемпп хватает Антона за волосы, фиксирует его голову и начинает трахать в рот, загоняя член глубоко в горло. Жёсткие волоски лезут в нос, щекочут, горло саднит, кожа на лице болит. А Антон думает о том, что он предпочёл бы остаться здесь навсегда, если бы только рядом был не Симон Шемпп.              — Ты же любишь сосать, Антон!       В Рупольдинге туалеты гораздо комфортнее, но всё равно не вызывают желание вставать на колени. Да и для троих кабинка тесновата. Антон удивлённо смотрит то на Шемппа, то на смущённого мальчишку, сегодняшнего дебютанта. За время их с Шемппом «отношений» Антон был готов уже, казалось бы, к чему угодно, но не к этому.       — Ему нужно снять напряжение перед первой гонкой, — Симон одной рукой проводит по груди мальчишки, заставляя того смущённо покраснеть и задышать чаще, а другой совершенно недвусмысленно давит Антону на плечо. И Антон послушно садится на корточки, гладит узкие бёдра, запускает пальцы под резинку штанов. И снова слышит знакомые голоса за дверью. Дежавю. Особенно по части «остаться навсегда».       —  После минета от Олимпийского Чемпиона ты, несомненно, выступишь отлично, — шепчет Шемпп, намеренно переходя на английский. Он просто не знает, что прямо сейчас уже не способен сделать Антону больнее, чем есть.              — Ну же, давай! — Мартен подался бёдрами вперёд, больно сжимая волосы и рыча как раненный зверь. Антон попытался отвернуться, но Фуркад держал крепко. — Тебе же нравится, ну!       — Нет, — воздуха не хватало, Антон схватил Мартена за бёдра и попытался оттолкнуть, но поза была слишком неудачная и ему удалось лишь сделать глоток воздуха и прохрипеть своё «нет». Он даже не сразу понял, что сказал это по-русски. Но Мартен, видимо, понял.       — Не ври! Я видел, я знаю! — Мартен отстранился и, продолжая одной рукой держать Антона за волосы, второй рукой приспустил пояс домашних шорт, под которыми не оказалось белья.       Антон как зачарованный смотрел на сморщенный, абсолютно невозбуждённый член Мартена и что-то в его голове перемкнуло. Всё закончилось. Его жизнь окончательно превратилась в дурное кино категории В с элементами нуара и впереди финальные титры. Дальше только пустота, одиночество и абсолютно бессмысленные попытки начать жить. Антон знал это наверняка. Как и то, что видит Мартена последний раз. Так почему бы и….       На этот раз он легко освободился от захвата. Сделал пару глубоких вдохов, привычным движением положил руки на бёдра и посмотрел на перекошенное, какое-то опрокинутое лицо Мартена.       — Хорошо, — равнодушно сказал Антон, всматриваясь в безумные глаза человека, ради которого столько лет продолжал дышать. — Я отсосу. Но не потому, что мне это нравится, а потому что это ты.       Наверное, это была всего лишь игра теней, или собственное воображение, но Антону показалось, что в глубине глаз Мартена мелькнули боль и стыд. Вот только Антону было уже не до чужих глаз. Он бережно подхватил пока ещё безучастный член, погладил нежную бархатную кожу, сжал, расслабил, снова сжал. И улыбнулся, почувствовав отклик. Медленно потянув сморщенную кожицу, он лизнул головку и с удовольствием услышал первый, пока ещё лёгкий вздох. Бедро Мартена под его рукой расслабилось, а член, наоборот, напрягся. Антон снова улыбнулся и вобрал его в рот полностью, мягко перекатывая на языке. Новый вздох, и Антон, не выпуская члена изо рта, устроился поудобнее, стягивая с Мартена мешавшиеся шорты. И руки, и губы, и язык как-то очень быстро вспоминали позабытые навыки. Вот только тогда, пять лет назад, Антону даже в голову не могло прийти, что он будет получать удовольствие от чужого члена во рту и от того, как стремительно он перестаёт быть вялым.       Полностью возбуждённый, член Мартена оказался даже больше, чем у Шемппа, и Антон, выпустив его изо рта, принялся целовать по всей длине, целенаправленно игнорируя головку. Когда Антон добрался до яичек, Мартен коротко и зло застонал, а Шипулин с удивлением обнаружил, что его собственный член не остался равнодушен к происходящему. Снова заглотив член Мартена, теперь уже полностью, Антон сделал несколько движений и, не выдержав, положил руку на собственный пах, слегка поглаживая и сжимая. Второй рукой он то придерживал член Мартена, то гладил его бёдра, то играл яичками. Мартен коротко и тяжело дышал, хватался и тут же выпускал из рук антоновы волосы, собирал в кулак ткань на его плече. И в какой-то момент Антону вдруг показалось, что всё происходит по-настоящему. Что не было того кошмарного сезона, не было Шемппа, не было удара по скуле и злых слов. Что есть только они двое. Что можно всё.       Подбодрённый почти лаской запутавшихся в волосах пальцев, он быстрее задвигал головой и запустил руку к себе в штаны. От прикосновения горячих сухих пальцев к возбуждённой плоти он застонал, посылая вибрацию по стволу Мартена, и он застонал в ответ. Антон сжал рукой его ягодицу, притянул ещё ближе к себе и, сжав свой член, ласково прикоснулся пальцами к манящей, плотно сомкнутой дырочке.       Мартен дёрнулся, зашипел и резко отстранился, смотря на Антона широко открытыми глазами. Шипулин скривился, хорошо понимая, какое зрелище он сейчас представляет: растрёпанные волосы, красное лицо, струйка слюны на подбородке и запущенная в штаны рука…       — Ублюдок, — прошипел Мартен, остановив свой взгляд на этой самой руке. — Ты ещё большая грязная шлюха, чем я думал.       Антон вытащил руку и откинул голову на подлокотник кресла. Перестарался. Место которым он сегодня уже дважды ударялся заломило и Антон почувствовал подступающую тошноту. Каждый раз, когда он думает, что может начать жить, мир напоминает ему, что его жизнь закончилась давным-давно, в небольшом номере эстерсундской гостиницы, когда он в первый раз опустился на колени перед Симоном Шемппом.       — Значит, хочешь меня? — Мартен снова оказался слишком близко. В его голосе, сквозь ярость прорывались истерические нотки, но вряд ли сам Мартен способен был их отразить. — Хочешь? О, я видел, как тебе нравится, когда тебя трахают. Значит, это ты и получишь.       Он в который раз схватил Антона за волосы, похлопал членом по его губам и потянул наверх. Антон послушно встал. Воспоминания мешались в голове с происходящим, погружая его в состояние, близкое к трансу. Это не Мартен. И его самого тут тоже нет. Он сам остался в том далёком дне, когда, переполненный надеждами и фантазиями, искал Мартена среди приехавших биатлонистов. А нашёл Шемппа. И больше Антона Шипулина никто не видел.       — Раздевайся! — короткий злой приказ ударил по ушам больнее, чем кулак по скуле до этого. Но ему же не больно, правда? Его же здесь нет.       Антон равнодушно расстегнул рубашку, стянул с ног спортивные штаны и остался в одних трусах. Если бы его спросили, холодно здесь или жарко, он бы не смог ответить.       Мартен оглядел его с ног до головы и положил руку на его пах. Погладил почти ласково, а потом резко и больно сжал, заглядывая в глаза.       — Хочешь?       Антон зажмурился. Это не Мартен. И его самого тут тоже нет.       — Смотри на меня! — резкая пощёчина обожгла уже пострадавшую щёку, и Антон против воли распахнул глаза, встречаясь с окончательно обезумевшей чёрной бездной. — Смотри на меня. Как я смотрел то видео, где человек, в которого я был влюблён, скачет на членах моих друзей и хнычет от удовольствия.       Мартен снова до боли сжал его член и вдруг впился в его шею поцелуем, больше похожим на укус. Антон до крови закусил губу. Это Мартен. И он сам тоже тут.              — Сегодня у меня для тебя сюрприз, — Симон гладит Антона по щеке и тот едва сдерживает тошноту. За две с половиной недели он забыл, как омерзительны прикосновения. Как режет уши шёпот. Как тяжело держать лицо. — Ну, не хмурься, милый. Не забывай — ты должен быть мне благодарен. И я должен это видеть.       Антон выдыхает, берёт себя в руки и улыбается. А потом слегка поворачивает голову и ловит губами пальцы. Симон улыбается и тут же засовывает пальцы глубоко в рот. Антон принимается их сосать.       — Молодец, — Симон резко шлёпает Антона по ягодице. — Уже лучше. Надеюсь, мой рождественский подарок с тобой? Вернее — в тебе?       Антон едва сдерживается, чтобы не отшатнуться, но только кивает, по-прежнему посасывая пальцы. Свободной рукой Шемпп притягивает его к себе и поглаживает задницу, сжимает ягодицу, оттягивает и нащупывает сквозь тонкую ткань брюк навершие анальной пробки.       — Послушный мальчик. Раздевайся, — он вытаскивает из его рта пальцы, вытирает их о футболку Антона и отходит к двери. — Сегодня у нас будет гость. И он должен быть уверен, что ты обожаешь чужие члены. Не подведи меня.       Антона трясёт. Он привык к тому, что его тело теперь принадлежит Шемппу. Он привык опускаться перед ним на колени, открывать рот, расслаблять горло. Привык после послушно нагибаться и раздвигать ягодицы, до боли натягивая кожу. Научился стонать и просить ещё. К тому, что с ними будет кто-то ещё, он не готов. К тому, что надо изображать удовольствие не готов ещё больше. Но он видит в одной руке Симона телефон, а в другой знакомую каждой клеточкой спины плётку и понимает, что у него нет выбора. Он уже увяз в этом дерьме по уши.       — Давай, милый, — на кукольном лице Шемппа появляются первые признаки злости, и Антон стягивает футболку. Назад дороги уже нет.       Когда дверь в номер Шемппа открывается, Антон уже привычно стоит на коленях с членом во рту.       — Привет, Эмиль, — тянет Шемпп. — Извини, мы начали без тебя. Он та-а-акой нетерпеливый.       У Антона всё обрывается внутри. Свендсен. Лучший друг Мартена. А ведь где-то в глубине души оставалась надежда, что всё ещё можно как-то исправить. Нет. Нельзя.       — Антон? — в голосе Эмиля кроме изумления звучит что-то ещё. Разочарование? С чего бы?       Антон отрывается от своего занятия и натужно улыбается, обернувшись к норвежцу.       — Привет, не ожидал? — он старательно облизывает губы и прогибается в пояснице, выставляя на показ оголённый джоками зад, с торчащим из дырки декоративным сапфиром. — Присоединяйся, будет весело.       И возвращается к прерванному занятию, мельком заметив одобрение на лице Симона. О растерянности в глазах Эмиля он не думает. Это не важно. Впрочем, судя по тому, как быстро на его заднице появляется непривычная рука, а в анусе начинает двигаться пробка, растерянность Свендсена длится не долго.       Недостаток Свендсена в том, что в отличие от Симона он не трахает Антона, он занимается сексом. С ним. Он целует его, он гладит, он дрочит ему и даже подлезает под него снизу, когда Шемпп привычно размашисто трахает, и берёт в рот, вызвав одновременно удовольствие и нестерпимое желание дать в морду. Но Антон только стонет, сосёт, подмахивает. И даже садится на два члена сразу. А потом кончает от наглой грубой руки на члене и настырных губ на шее.       Раньше ему казалось, что самое страшное с ним было тогда, в Эстерсунде. Теперь понимает, что нет. Самое страшное — два члена в заднице, капли собственной спермы на животе и улыбка Эмиля. Лучшего друга Мартена.       Лучше бы он умер в Эстерсунде.              — Как мне тебя трахнуть, а? — в голосе Мартена больше не было ни ярости, ни ненависти, одна голая истерика. Наверное, сейчас Антон справился бы с ним. Мог бы ударить, оттолкнуть и выскочить из номера. И ему было бы даже плевать на то, что пришлось бы идти через всю гостиницу в одних трусах. Но Антон не шевелился. Стоял и смотрел в перекошенное болью (теперь это было отчётливо видно) лицо, в блестящие безумием глаза и мечтал поцеловать. Заставить Мартена очнуться не от боли, а от ласки. Подарить ему себя таким, каким когда-то был и каким в глубине души и оставался — нежного, ласкового, наивного и до безумия влюблённого. Вот только Мартен не примет.       — Ну! — Мартен сорвался на крик, и Антон очнулся. Тяжело вздохнул, поднял руку, мечтая дотронуться до лица, но не решился. Пожал плечами.       — Как хочешь, мне всё равно, — он отвернулся, но лицо тут же обожгло очередной пощёчиной. На этот раз, с другой стороны. Правой рукой Мартен всё ещё сжимал волосы Антона и ударил левой, от чего пощёчина вышла смазанной, неловкой, но почему-то гораздо более обидной. Антон усмехнулся.       — Смотри на меня, дрянь, — прошипел Мартен. — Смотри и не смей ухмыляться.       Антон послушно повернул голову и стёр все эмоции с лица. Что-что, а подчиняться ему не привыкать. Думал, что забыл, на самом деле — нет. Мартен схватил его за бедро и прижал к себе.       — Так значит всё равно? Значит тебе без разницы как, лишь бы трахали, да? — Антон не ответил и Мартен всхлипнул, но тут же сжал зубы и зарычал. — Значит прямо тут. Так.       — Тебе будет неудобно, — голос Антон был ровным, ничего не выражающим.       — Только мне? Тебе значит нормально будет?       — Какая разница?       — Действительно! — Мартен наконец отпустил его волосы и схватил за плечо, подталкивая в сторону кровати, но не позволяя отвернуться и перестать смотреть в глаза. Когда непривычно низкая кровать ударила его по икрам, Антон потерял равновесие и упал, снова стукнувшись многострадальным затылком. Мартен равновесие сохранил, но даже не попытался смягчить падение, рухнув на Антона всем весом. Из Антон вышибло воздух, и он зажмурился, широко открывая рот, но тут же снова открыл глаза, получив очередную пощёчину.              Мартен, тяжело дыша, навис над ним и внимательно разглядывал, не предпринимая никаких действий. Антон, с трудом отдышавшись, закрыл рот и посмотрел Фуркаду в глаза. Теперь в них плескалось смятение.       — Почему ты… — еле слышно выдохнул он. — Почему так?       — Наверное, я заслужил, — больше всего Антону хотелось погладить Мартена по щеке. Не обнять, не поцеловать, и уж тем более не рассказывать всё от сотворения мира и до сего дня. Просто погладить по щеке.       — Но ты позволяешь… — ещё тише, так, что Антон скорее угадал, чем услышал.       — Потому, что это ты.       Зря он это сказал. Антон понял это сразу. Когда Мартен зажмурился на мгновение, а потом снова посмотрел на Антона полными ненависти и ярости глазами. И ни капли боли в них больше не было, как не всматривайся.       — Сука! Как же я тебя ненавижу, мразь!       Мартен схватил его за ноги и развёл их так резко и широко, что Антону стало больно в паху, но он не позволил себе даже поморщиться. Обнаружив на Антоне трусы, Мартен зарычал и почему-то вместо того, чтобы выпустить ноги Антона, снять с него трусы, а потом продолжить, он закинул ноги Антона себе на плечи и принялся пальцами раздирать ткань. Антон не шевелился. Просто лежал и смотрел. Только когда ткань наконец поддалась и Мартен подтянул его бёдра к себе и приставил головку, сипло выдохнул:       — На сухую больно будет не только мне, но и тебе самому.       — Насрать! — Мартен устроился поудобнее, шире развёл ноги Антона и, неотрывно смотря в глаза Шипулина, толкнулся внутрь.       Резкая боль стрельнула от ануса по всему позвоночнику. Это было даже больнее, чем тогда, в Эстерсунде. Всё-таки тогда он был не в себе, да и член у Мартена был толще. Антон с трудом сохранил равнодушие на лице, только крепко закусил нижнюю губу. Но взгляд не отвёл. Не потому, что боялся очередной пощечины, нет. Был уверен, что Мартену это действительно нужно. Вот так — глаза в глаза.       Мартен протискивался с трудом, рыча и чертыхаясь, но на ещё одно предложение смазать хотя бы слюной, послал так витиевато, перемешав в речи ругательства на английском, французском и даже русском, что Антон восхитился. Но больше говорить не решался.       — Почему, блять, так узко, — прерывисто выплюнул он, войдя до конца и пытаясь перевести дыхание.       — Пять лет воздержания, — Антон скупо улыбнулся той стороной, которая почувствовала на себе ярость Фуркада только один раз и то ладонью.       — Что? — в глубине глаз Мартена снова мелькнула растерянность, но тут же пропала. — Врёшь ведь, шлюшка. Только и делаешь, что врёшь.       Он упëрся руками в кровать и дёрнулся, выходя. Тело Антона снова прострелило болью, и он закусил губу, передумав отвечать.       — Всё ты врёшь, сволочь, — Мартен с трудом вышел и снова стал толкаться внутрь. — Врёшь, что однолюб. Врёшь, что сосать на нравится… врёшь, врёшь, врёшь…       С каждым словом, с каждым толчком его член входил всё свободнее, всё легче. Антон смотрел на него не отрываясь, боясь моргать, и крепче сжимал на губе зубы, радуясь металлическому привкусу во рту. Когда член стал свободно входить в анус, Мартен окончательно сорвался с катушек и принялся вбиваться с силой и скоростью отбойного молотка. И чем сильнее и яростнее он вбивался, тем больше менялся его взгляд. Не злость, не ненависть, не ярость теперь плескались в его глазах, грозя затопить Антона. Боль и отчаянье.       Когда очередное «врёшь» сменилось каким-то жалобным «ненавижу», Антону сделалось по-настоящему больно. Не в заднице, не в четырежды стукнутом затылке, не в прокушенной губе, а в душе. Если бы он мог, он бы расхохотался над глупостью и иронией ситуации — больше всего ему сейчас хотелось утешить, успокоить человека, который, если называть вещи своими именами, насиловал его. Но вместо этого он поднял руку и сделал то, что так давно хотел сделать — погладил Мартена по щеке. А потом с трудом разлепил слипшиеся от крови губы и прошептал:       — Я не вру, Мартен. Я однолюб, — он попытался улыбнуться, но отчаянный полурык-полувсхлип Мартена заставил его продолжить. — Я люблю тебя.       Фуркад отчаянно застонал, особенно глубоко толкнулся и упал на Антона, наконец разрывая зрительный контакт. Антон закрыл глаза и, не отдавая себе отчёта в том, что делает, положил руку Мартену на макушку. Если не вспоминать о том, как всё произошло, если не замечать физическую боль, то можно представить, что у них просто был секс. Как у двух нормальных, любящих друг друга людей. Имеет он право хотя бы пару минут считать себя нормальным человеком?       — Ты всем это говоришь? — сдавленно прошептал Мартен, щекоча своим дыханием подмышку Антона.       — Нет, — Шипулин провёл пальцами по волосам Мартена, как никогда жалея о том, что он обрезал свои кудряшки. — Никому не говорил.       — Врёшь, — в этом выдохе не было ни обвинения, ни злости. Просто констатация факта. Сердце Антона болезненно сжалось. Вот и закончилась его пара минут.       В последний раз проведя пальцами по жёстким волосам, он убрал руку и тускло сказал:       — Мне, наверное, пора.       Мартен приподнялся на локтях, вгляделся в его лицо и скатился с Антона. Молча отпуская его. Шипулин сел на кровати и не смог сдержать болезненного вскрика. Так больно ему не было ни в Эстерсунде, ни даже в Преск-Айл.       — Извини, — хмуро процедил Мартен. — Я не хотел… Так.       — Хотел. И именно так, — Антон снова закусил губу и заставил себя встать. Но не выдержал и усмехнулся. — Не ври.       Фуркад немедленно взвился, соскочил с кровати, оказался близко-близко. Сверкнул глазами, в которых снова полыхали лишь ненависть и ярость, замахнулся сжатым кулаком и внезапно замер. Застрял взглядом на окровавленных губах, на наливающемся на скуле синяке, на потухших глазах.       — Антон, я… — Мартен испуганно смотрел на него, отступая на шаг. Споткнулся о штаны Антона, поднял, протянул. — Я правда… Прости!       Шипулин аккуратно вынул свои штаны из судорожно сжатых пальцев и принялся надевать их, стараясь делать как можно меньше движений, чтобы было не так больно. Отвечать не хотелось, да и нечего было. Мартен внезапно полез в сумку, выбрасывая оттуда всё подряд.       — Вот, возьми, — он протянул небольшой тюбик, избегая смотреть в глаза. — Это заживляющее. Очень хорошее.       Антон усмехнулся, но тюбик взял. Натужно кряхтя, поднял с пола рубашку, накинул её на плечи и шагнул к двери. Здесь, внутри, она не казалась красной. То ли игра света, то ли воображения, но она выглядела зелёной. Антон протянул руку и замер. Сейчас он выйдет и больше никогда не увидит Мартена. Всё, что у него от Мартена останется — синяк на скуле, боль в теле, тюбик с «очень хорошей» мазью и память об отчаянии в глазах. Шипулин уронил руку и приложился лбом к двери, надеясь, что очередная порция физической боли приведёт его в чувство и даст силы уйти. Не привела.       — Антон… — голос Мартена, тусклый, надтреснутый, заставил вздрогнуть. — О чём ты хотел поговорить?       — Ты всё равно не поверишь, — это ведь правда. Он не поверит. Всё бессмысленно, всё закончилось. Так почему он не может уйти?!       — Я… Я попробую. Пожалуйста, Антон!       Шипулин обернулся. Мартен так и стоял посреди номера абсолютно голый и смотрел на него взглядом побитой собаки. Это было бы смешно. Если бы не было так больно.       «Ему это тоже нужно»…       Твою мать…       — Прикройся! Пожалуйста… — Антон аккуратно обогнул торчащего столбом Мартена, подошёл к окну и уткнулся лбом в холодное стекло. Не засыпающий даже глухой ночью огромный город сиял огнями, дышал жизнью. Пугал. Антон сосредоточился на отражении и увидел, что Мартен сел на кровать, укрылся простыней и смотрит ему в спину. Выражения глаз он не видел. И слава Богу!       — У нас в России есть такое выражение: «Увяз коготок — всей птичке пропасть». Это про меня, — Антон замолчал, не зная с чего начать. Отчаянно захотелось курить. Он бездумно провёл ладонями по карманам и с удивлением обнаружил в них айкос и пачку стиков. Рванул на себя оконную раму, вставил стик в держатель, вжал палец в кнопку, чуть не ломая хрупкую вещь, и с наслаждением затянулся. Голову, как обычно, слегка повело. Но стало гораздо легче.       — Шесть лет назад я был наивным придурком. Отчаянно влюблённым, надеющимся на взаимность, верящим в счастливое будущее. Я не видел т… его целое межсезонье и, приехав в Эстерсунд, едва успел бросить вещи в номер. Понёсся искать по отелю, как глупый щенок хозяина, — Антон скривился, вспоминая себя. Действительно — щенок. — Он был занят разговором с братом и, посмотрев на меня как на пустое место, ушёл в свой номер. Я остался один на один со своими надеждами, мечтами, фантазиями. Разбитыми.       Мартен хотел что-то сказать, но Антон махнул на него рукой и вставил держатель в зарядник. Нужно было покупать айкос, рассчитанный на два стика подряд. Кто же знал.       — Дальше я помню не очень хорошо. Бродил по отелю, вышел в одной футболке на улицу, ловил снежинки ртом. В какой момент рядом появился Шемпп я не знаю. Помню только, что он повёл меня к себе в номер и налил выпить. А дальше всё совсем в тумане. Это уже много позже Арнд объяснил мне, что он подмешал мне в пиво какие-то таблетки. Арнд говорил какие, но я не запомнил. Не хотел.       — Арнд? — тихо переспросил Мартен. — Пайффер?       — Да, — Антон пожал плечами, гипнотизируя лампочку зарядки на айкосе. — Так вот… в тот вечер я отключился, а пришёл в себя от дикой, раздирающей боли.       «Как сегодня», хотелось добавить ему, но вместо этого он снова закурил.       — Я даже не сразу понял, что происходит, просто заорал, но чья-то рука сразу заткнула мне рот, а смутно знакомый голос зашипел мне в ухо, что я сдурел. В этот момент я как-то сразу понял, что голос принадлежит Симону, а в заднице у меня его член, который, сука, двигается, причиняя дикую боль. Я хотел было вырваться, скинуть его с себя, но… Вспомнил. Вспомнил, как пьяно плакался, что люблю лучшего биатлониста мира, а он на меня даже не смотрит. И как Шемпп сказал мне, что хорошо знает своего друга Фуркада, — Антон кинул взгляд через плечо, но разглядеть что-то на бледном лице не смог. — Он сказал, что Мартен Фуркад никого не любит, но ценит хороший секс. И чтобы завоевать его… тебя, нужно уметь хорошо сосать и хорошо давать. И предложил меня потренировать.       Антон вздохнул и всё-таки обернулся, смотря прямо на Мартена.       — Я мог бы сейчас повторить слова Арнда, что это всё таблетки, которые туманят разум, лишают воли. Но мне кажется, что я поверил ему сам. И согласился тоже сам. За это я прошу у тебя прощения.       Мартен посмотрел ему в глаза и сглотнул. Антон выдержал несколько секунд этого тяжёлого и какого-то больного взгляда и снова отвернулся.       — В ту ночь, придя в себя, вспомнив, что говорил ему, вспомнив как согласился, как сосал… Я перестал сопротивляться. А потом вернулся к себе в номер и до утра просидел под ледяным душем. Я знал, что больше никогда в жизни не посмотрю на тебя. Знал, что больше не имею права даже думать о тебе. А ещё я знал, что всеми фибрами души ненавижу Симона Шемппа. В ту ночь мне было за это стыдно. Я знал, что сам во всём виноват, но ненавидел почему-то его. Но я не знал, что это ещё ненастоящая ненависть. Ненавидеть его по-настоящему мне ещё только предстояло научиться.       Антон замолчал. Полной грудью вдохнул ночной холодный воздух, неуклюже переступил с ноги на ногу, только сейчас заметив, что собирался уйти из номера Мартен босиком. И, зажмурившись, продолжил.       — Через несколько дней он подошёл ко мне на стрельбище и сказал, что ему понравилось и надо бы повторить. В тот момент я впервые пожалел, что в винтовке не осталось ни одного патрона. Конечно, я его послал. Он только хмыкнул в ответ. А парой часов позже он прислал мне сообщение. Два видео и всего пара слов. «Сегодня в 7». Это просто чудо, что мой сосед по номеру где-то задержался и я открыл видео один. Ты, наверное, уже догадался? — Антон горько усмехнулся, вспоминая, с каким ужасом смотрел на самого себя с чужим членом во рту, с чужим членом в заднице. Мартен не ответил. — Нет? Хорошая вышла порнушка, качественная. Я, оказывается, очень киногеничен, и выглядело всё так, будто я получаю просто неземное наслаждение, отсасывая и подставляясь.       Антон замолчал, понимая, что ещё чуть-чуть и сорвётся на истерику. Дрожащими пальцами он выстегнул из пачки ещё один стик и чуть не уронил за окно айкос. Ему потребовалось несколько глубоких затяжек, чтобы хоть немного взять себя в руки. Раньше он рассказывал это только одному человеку — Арнду. И только они двое знают, чего Антону это стоило. Шипулин обернулся на Мартена. Тот сидел, закрыв лицо руками, уперевшись локтями в колени. Интересно, ему уже стало противно, или всё ещё впереди?       — Конечно, в тот вечер я пришёл ровно к семи, — Антон криво улыбнулся сам себе. — Он встретил меня стаканом, наполовину наполненном водкой, и словами «хороший мальчик». Перед тем, как велеть мне выпить, он сказал, что у меня только два выбора — слушаться его, или ждать, пока эти видео окажутся сначала у тебя, а потом и во всех спортивных СМИ планеты. Ты понимаешь, что именно я выбрал…       А дальше снова мутный туман, но уже не такой плотный. Я осознавал, что делаю, но спорить или сопротивляться не было ни сил, ни желания. Я разделся, встал перед ним на колени… Подробности тебе не нужны, я надеюсь? Он трахнул меня сначала в рот, потом в жопу, снова снимая всё на телефон, и отпустил, сказав, что позовёт. И позвал через два или три дня. В тот день я впервые, умирая от омерзения к самому себе, смазал и растянул себя. На четвёртом или пятом свидании появилась плётка и приказы. Ему стало скучно просто трахать меня, ему захотелось чтобы я просил. Просил дать мне в рот, просил выпороть меня, просил вставить мне…       Антон снова осёкся и зажмурился, сглатывая.              Пожалуйста, накажи меня, я сегодня посмел обойти тебя на финише. Пожалуйста, выпори меня сильнее!              Очередной стик отправился в держатель, а Антон смотрел на свои трясущиеся руки и не верил, что спустя столько лет по-прежнему хочет орать, вспоминая. Мартен не издавал ни звука и Антону стало казаться, что он в номере один.       — Когда пришло время рождественской паузы я готов был петь от счастья. Но Шемпп предусмотрел всё. Накануне отъезда он вручил мне подарочную коробку и велел установить скайп, если его у меня ещё нет. Сказал, что подарок пригодится мне на время, когда мы не сможем быть вместе. В коробке оказался резиновый член и анальная пробка с дурацким стразом в навершии. На сборах между этапами мне пришлось прятаться в туалете и трахать себя резиновым членом по видео-связи. Один раз я заметил, что пока я трахаю себя дилдо, ему кто-то сосёт. Тогда мне с трудом удалось сдержаться, но стоило ему отключиться я долго блевал, а потом ещё дольше сидел голой жопой на полу и пытался понять, есть ли смысл жить дальше?       Мартен слишком громко вздохнул, и Антон вздрогнул, но не обернулся.       — В первый же день в Рупольдинге он велел мне прийти к нему с «его подарочком» в заднице и я, конечно, послушался. В этот день к нам присоединился Эмиль. — Антон сглотнул. — Знаешь, всё, что было до этого казалось мне настоящим адом. Но всё познаётся в сравнении. Потому что настоящий ад случился со мной в тот вечер. Эмиль… Ты с ним не трахался, нет?       Шипулин и сам не знал, зачем это спросил, но обратно слова не запихнёшь. Мартен промолчал, а посмотреть на него у Антона не хватило храбрости.       — До того, как у меня… Короче, до Шемппа у меня секса было мало. Как-то всё это было скомкано, нелепо, неуклюже. Подрочили друг другу с одним, обменялись минетами с другим. С девушками пытался и то больше. Я вообще романтик тупой был, считал, что для секса нужны чувства. А потом со мной случился Шемпп и я секс возненавидел. А Свендсен секс любил. И не просто удовольствие получать, а ещё и дарить это самое удовольствие, — Антон сделал паузу, достал очередной стик, затянулся. — И, в общем, до оргазма он меня тогда довёл. И я никогда в жизни, ни до, ни после, никого так сильно не ненавидел.       Антон прислонился виском к стеклу и замолчал. Смотреть на Мартена было страшно, но его терзал один вопрос и прежде, чем продолжить, он хотел узнать на него ответ. Это ничего не меняло, но…       — Откуда ты узнал об этом?       Тишина за спиной давила. Антон зажмурился, вдохнул, выдохнул и обернулся. Мартен так и сидел, некрасиво сгорбившись и закрыв лицо руками. Его плечи странно подрагивали.       — Мартен? — голос вдруг перестал слушаться. Антон кашлянул, позвал ещё раз. Фуркад вздрогнул, но рук от лица не оторвал.       — В тот день, — прерывисто прошептал он, потирая глаза. — В тот день, в Эстерсунде, я просто испугался. Я так ждал тебя, так скучал, а когда увидел тебя такого… Открытого, такого сияющего… Предпочёл сбежать. Слишком остро, слишком ярко, слишком больно было то, что я чувствовал!       Мартен поднял голову и посмотрел прямо на Антона. Шипулину сделалось холодно. Хотелось верить, что мокрые дорожки на щеках — лишь странная игра теней, отблеск диких японских светильников…       — Если бы я знал, Антон! Если бы я знал… — Мартен шептал отчаянно и горько, и Антону стало стыдно. Он давно привык с этим жить, зачем этот груз Мартену?       — Мартен, это не важно…       — Важно! — Фуркад вскочил, простыня упала на пол, а он в два шага оказался возле Антона. — Ты понимаешь, это я виноват! Я, слышишь? Не ты…       Он протянул руку, но Антон инстинктивно отшатнулся. Странное дело, пока Мартен замахивался кулаком, Шипулину даже в голову не приходило бояться. Когда он протянул открытую ладонь, Антона сковал леденящий ужас…       Мартен скривился, уронил руку и отступил на шаг. Потом будто заметил себя — обнажённого — и, опустив голову, вернулся на кровать. Поднял простыню, замотал бёдра, сел.       — Прости, — тусклый, надломленный голос царапал то ли мозг, то ли душу. Антону отчаянно хотелось упасть перед ним на колени, целовать руки и утешать, утешать, утешать… Ведь кто-кто, а Мартен точно ни в чём не виноват. Но он не мог даже пошевелиться.       — Ты ни в чём не виноват.       Мартен хмыкнул, но промолчал. Антон достал ещё один стик.       — Так как ты узнал?       — Я… Я психовал жутко. Ты избегал меня, а я злился и срывался на всех. На брате, на команде, на тренерах, на друзьях. И однажды Симон… Шемпп однажды сказал, что мне нужно сбросить напряжение. Ну… — Мартен замялся, и Антону захотелось рассмеяться. Цветочек невинный, тоже мне… — Потрахаться, короче. А я ведь тоже, знаешь ли, тупой романтик. Секс ради секса меня как-то не привлекал никогда, а уж когда… когда влюблён по уши — тем более. И ведь Си… Шемпп об этом знал прекрасно, не первый день мы дружили. Но ему, как я теперь понимаю, очень уж надо было показать мне видео, и он настаивал. Начал рассказывать о том, какую чудесную и безотказную шлюшку знает. Я отшучивался, отнекивался, пока он не сказал одну фразу.       Мартен замолк, и Антон снова закурил. Стиков осталось всего несколько штук, во рту и горле прочно поселилась табачная горечь, но эти движения помогали успокоиться. Сосредоточиться на чём-то другом, кроме памяти. Памяти и боли.       — Какую? — хрипло спросил он, когда стало понятно, что Мартен не собирается продолжать. — Какую фразу он сказал?       — «Удивительно, насколько неправильны были наши представления о русских», — деревянным голосом процитировал Мартен.       Антон хмыкнул. Да уж. Абсолютно неправильны.       — И?       — И для меня в то время существовал только один русский… Так что ему удалось заставить меня посмотреть. Си… Шемпп зашёл сразу с козырей и показал мне эпизод, где ты… Ты… — Мартен шумно втянул в себя воздух и замолчал. Антон продолжил затягиваться давно потухшим айкосом.       — Где я радостно прыгаю на двух членах? — сказать это оказалось гораздо проще, чем думать и вспоминать. Будто не о себе, о ком-то другом. О порно, которое они с Мартеном оба смотрели, но не вместе. И теперь обсуждают.       Мартен как-то странно булькнул в ответ, но стало понятно, что именно этот момент он и увидел.       — Я… Мне сложно описать свои чувства в тот момент, а мысли я и сам толком не отразил, их было слишком много. Я зачем-то попросил Шемппа скинуть мне это видео и потом смотрел его очень много раз. Я… я почти выучил его наизусть. Но Симон им не ограничился. Он скинул мне ещё несколько файлов, и их я тоже посмотрел. Я не знаю зачем. Прости.       — Не извиняйся, — Антон, сосредоточенно потрошил выкуренный стик. Отделил бумагу, разделял на волокна табак. — Пожалуйста. Когда ты извиняешься, я чувствую себя виноватым.       — Антон! — Мартен вскинулся было, вскочил, но под тяжёлым взглядом Антон сел обратно.       — Пожалуйста! — Антон повторил, и что-то в его интонациях заставило Мартена кивнуть. Какое-то время оба молчали. Антону хотелось хоть немного отдохнуть от памяти, а Мартен… Антон надеялся лишь на то, что он прекратит себя винить.       — Я тогда с Эмилем поссорился напрочь, — нарушил вдруг тишину Мартен. — И так и не смог ему простить, что он… с тобой… Знал ведь…       — Он-то тут при чём? — Антон уже разделил на мелкие фракции табак и принялся раздирать фильтр. Пожалуй, вот этой пластиковой хрени хватит надолго.       — Он знал, понимаешь? — в голосе Мартена слышалась усталость. От того, что время уже ближе к утру, чем к вечеру, или от всего происходящего? — Он знал, как я к тебе отношусь. Я бы не смог переспать с Тареем даже если бы от этого зависела моя жизнь.       — Ну да, — более осмысленного ответа у Антона не нашлось. Зато стало понятно, почему так растерянно и даже расстроено смотрел тогда Эмиль. Только это не помешало ему ни тогда, ни когда он подошёл к нему один и предложил… Хорошо, что хотя бы ему Антон имел право отказать.       — А ты бы смог? — в голосе Мартена вдруг послышалось какое-то лихорадочное, жадное любопытство. — Смог бы переспать с тем или той, кого любит твой друг?       — Не знаю, у меня было не так чтобы много возможностей отказаться, — внезапно оказалось, что пластиковая спрессованная лента раздирается слишком легко. Антон не был уверен, что говорить правду — правильно. Но и лгать не было никакого смысла. Рано или поздно этот разговор закончится, он уйдёт, улетит, и между ними останется очередная недоговорённость. Зачем? Всё равно уже ничего не изменить.       — Но я уверен, что ненавидел бы Эмиля чуть меньше, если бы он не был твоим лучшим другом.       Он вздохнул и снова замолчал. Тишина длилась так долго, что Антон начал думать, что Мартен уснул и ему пора уходить. Но Мартен вдруг оказался рядом. Встал у окна, обмотанный в свою простыню, сохраняя дистанцию. Подышал глубоко.       — Тебе будет очень неприятно, если я постою рядом? — очень тихо спросил он.       — Нет.       «Мне будет тяжело, больно и очень страшно. Тяжело не прикоснуться, больно, что ты так далеко и страшно, что я не справлюсь. Что мне пора прощаться».       — Тем более, что мне всё равно пора, — как же тяжело дались эти слова! Но ведь рано или поздно всё равно придётся прощаться. Прощаться навсегда!       Антон обернулся на дверь. Она по-прежнему казалась зелёной. Странно.       — Пора? — Мартен потерянно смотрел на отражение Антона в стекле. — Ты… Ты не дорассказал…       — Да, действительно, — Антон сам не заметил, что вместо использованного стика уже почти разодрал свежий. Он помял его, придавая форму, и вставил в держатель. — Что ещё ты хочешь узнать?       — Что было дальше, чем всё закончилось. Всё, что ты готов рассказать.       Готов… Антон глубоко затянулся и принялся пускать колечки. Что он готов рассказать Мартену? Как сосал в туалетах чуть ли не перед каждой гонкой? Как у Шемппа снесло крышу от кончающего Антона, и он захотел видеть это каждый день, вот только выбрал для этого странные методы? Как он позвал того дебютанта, имя которого Антон так и не смог запомнить, вручил плётку и велел Антону им заняться? Или о том, как Шипулин потом весь вечер блевал, осознавая, что мальчишке это понравилось? А может, рассказать о том, как он забыл запереть дверь на сборах перед североамериканскими этапами, и Малышко застал его скачущим на внушительном дилдо? Тогда Шемпп уже требовал от него кончить, и Антон не только отчаянно насаживался на фаллоимитатор, но и яростно дрочил.       Антона затошнило.  Нет, пожалуй, Мартену уже хватит впечатлений.       — Да ничего особенно нового дальше не происходило. Разве что крышу у него снесло на всяких игрушках, да «приглашать» он меня стал каждый день. Тебе ведь не интересны подробности использования анальных шариков, правда? — Антон натужно засмеялся, стараясь не показать ужас и боль воспоминаний.       Мартен смотрел странно. Будто за весёлыми интонациями и наигранным смехом видел то, что было на самом деле. То, что Антон чувствовал.       — Нет, не нужны, — он аккуратно, будто испуганную кошку приручал, положил руку Антону на плечо и нежно, почти невесомо, погладил кончиками пальцев.Антон напрягся, но тут же благодарно выдохнул. Когда его последний раз вот так касались? — Если хочешь, можешь вообще больше ничего не рассказывать. Это больше не имеет значения.       Антон посмотрел на его осмелевшую руку, на склонённую голову и подумал, что тогда ему действительно пора. Но как же не хотелось…       — Тогда… — он сглотнул, пытаясь не выдать, как тепло ему, как радостно от гладящей плечо ладони. — Тогда я пойду?       Мартен вздрогнул, и рука соскользнула с антонова плеча.       — Ты хочешь уйти? — голос его снова звучал тускло, безжизненно.       Антон всмотрелся в его лицо. Неужели Мартен не хочет его отпускать? Но почему? Почему он уже второй раз подряд его останавливает? Разве ему не противно? Разве его общество может приносить какую-то радость кроме… Кроме той, что он уже принёс Мартену там, на кровати? И он ведь не собирается снова, правда?       — Я… Нет. Не знаю, — Антон больше не мог всматриваться в это лицо и перевёл взгляд за окно, где постепенно начинало светлеть небо. — Я пришёл, чтобы рассказать тебе правду прежде, чем ты навсегда исчезнешь из моей жизни.       Он всё-таки не справился с голосом и на словах «на всегда исчезнешь» сбился, захрипел. Он больше не мог видеть Мартена, но всем телом почувствовал, как он снова вздрогнул. Будто тоже не хотел этого «навсегда».       — Тогда расскажи, — он говорил так тихо, что Антон даже перестал дышать, лишь бы не пропустить ни слова. — Расскажи, как смог освободиться от всего этого. Это ведь не продолжалось до конца карьеры, правда?       Антон мотнул головой, показывая, что нет, не продолжалось.       — Зачем тебе это? — так же тихо спросил он. — Это ведь… Мерзко. Грязно. Тошно.       — Мне кажется, что это нужно тебе, — голос Мартена был удивительно серьёзен. — Чтобы окончательно освободиться. И нет, мне не мерзко. Мне больно за тебя, мне хочется убить Шемппа. Но мне не мерзко.       — Не надо его убивать, — Антон хмыкнул, с трудом веря в происходящее. — Он уже получил сполна.       — Я рад, — всё так же серьёзно сказал Мартен. А потом робко погладил его по плечу. — Только… Ты позволишь мне тебя обнять? Просто обнять. Может, тебе будет легче…       «Иногда чтобы вылечиться нужно вскрыть нарыв, пережить сильную боль».       А может Арнд и прав…       — Обними, — еле слышно, сам не веря, что говорит это.       Мартен нежно обхватил его за плечо, бережно притянул к себе и почти невесомо прижался к его спине грудью. Скорее обозначая своё присутствие, чем действительно обнимая. Именно то, что было так необходимо.       — Я… Я уже упоминал, что Шемппа потянуло на разные игрушки, — удивительно, но в кольце ласковых рук говорить это было гораздо проще. Не так страшно, не так больно. — И не все они были безобидны и безопасны. И чем дальше, тем больше у него срывало крышу. В Преск-Айл он нашёл где-то игрушку, изображающую член дракона. Его это очень веселило. Он был… Гигансткий. С каким-то чешуйками, колючками, отростками. Я даже ввести его толком не мог, не то что возбудиться от этой махины. В тот раз я впервые попробовал воспротивиться. И он окончательно озверел. Это был очень, очень длинный вечер.       Антон замолчал, пережидая приступ паники. Мартен погладил его по плечам, по предплечьям, по запястьям, а потом аккуратно, будто спрашивая разрешения, пристроил руку поперёк груди. И Антон рискнул. Расслабился, доверился, прижался спиной к груди.       — Я вышел от него поздно, с трудом соображая после двойной порции пойла, которым он меня в обязательном порядке поил. И не заметил Арнда, не поздоровался с ним. Он потом рассказал, что сначала даже не понял, что со мной не так, просто почему-то испугался. Только потом разглядел окровавленные губы, пустой, расфокусированный взгляд, нетвёрдую походку. Он мог бы решить, что я просто пьян, но почему-то не решил. И пошёл меня провожать. А я его не замечал. С трудом добрался до своего номера, но даже попасть картой в замок не смог, так тряслись руки. Арнд забрал у меня карту, открыл дверь, а я и тогда не заметил его. Для меня в тот момент существовала только одна мысль — дойти до ванны, раздеться, отмыться. Арнд шёл за мной шаг в шаг, страхуя, поддерживая, а я по-прежнему не отражал его. Хотя, казалось бы, любое прикосновение вызывало у меня отвращение, но в тот момент отвращение у меня вызывало само мое существование.       Мартен ещё крепче прижал его к себе, обнимая уже двумя руками, прижав открытую ладонь к груди. Там, где бешено колотилось сердце.       — Я заметил его только когда разделся, и он не смог сдержать эмоций. Это было действительно мерзкое зрелище. Я заметил его, но не узнал. Просто понял, что не один. И тогда я спросил «тоже хочешь меня трахнуть?» и расхохотался. Очень быстро мой смех перешёл в истерику. Я не помню, что именно кричал ему, смеясь и рыдая одновременно, но помню его побелевшее, искажённое яростью лицо. В тот момент мне казалось, что эта ярость направлена на меня… Мне до сих пор не понятно, почему он остался? Почему не ушёл, почему успокаивал мою истерику, отмывал, мазал мазью, выслушивал мою исповедь. Если ему так важно было знать, что произошло, он мог бы узнать на следующий день, а не возиться с пьяной истеричкой с суицидальными наклонностями. Мне тогда казалось, что он… Ну для себя меня в порядок приводит. Я как-то забыл о том, что бывают ещё другие, не сексуальные, человеческие отношения. А он оказался именно человеком. Настоящим другом. Я ведь и сюда пришёл потому, что он считает, что я должен тебе рассказать…       — Какое счастье, что тебе встретился именно он, — выдохнул Мартен ему в плечо, а потом вдруг поцеловал сквозь ткань рубашки. Антон вздрогнул и Мартен слегка отстранился. Антону тут же стало холодно и он, плох соображая, всё ещё видя перед собой номер американской гостиницы и перекошенное от гнева лицо Пайффера, закинул руку за голову, положил открытую ладонь на макушку Мартена и притянул его голову обратно себе на плечо. Фуркад громко выдохнул и крепко-крепко вжал его в себя, легко целуя в плечо. Антону вдруг стало очень, очень легко.       — Он просидел со мной до утра, пока ему не позвонил кто-то из сборной и не напомнил, что через час они уезжают. Но даже тогда он не ушёл сразу, а сначала побросал мои вещи в сумку, сомневаясь, что я смогу собраться. На прощание он сказал, что я сильный и что мне нужно продержаться ещё чуть-чуть. Совсем чуть-чуть, он что-нибудь придумает. И я ему поверил. Ему сложно не поверить. А может быть мне просто нужно было верить хоть кому-нибудь. И именно благодаря этой вере и благодаря разговорам с ним я как-то совершенно спокойно перенёс паузу перед Чемпионатом Мира и наши с Шемппом «сеансы» по скайпу. По совету Арнда я сказал Симону, что у меня, вероятно развилась импотенция от чрезмерного количества секса, поэтому его любимый приказ «кончи для меня, Антон» исполнить никак не получится. Он злился, психовал, но сделать с этим ничего не мог. Он даже стал реже вызывать меня. Может, стало скучно, а может сказались попытки Арнда лишить его личного времени. Накануне Чемпионата у нас был готов план, осталось пережить всего одну встречу. Одну единственную встречу.       Антон зажмурился, вспоминая эту самую встречу. Мартен утешающе гладил его по груди, целовал плечо, шептал что-то успокаивающее. Антон больше не вздрагивал и не отстранялся. Он был ему благодарен. Озвученная боль будто становилась меньше, отступала, переставала иметь власть. Оставалось сделать последний шаг и освободиться. Наконец-то стать полностью свободным!       — Я с тобой, слышишь? — Мартен потёрся кончиком носа о его шею, нежно поцеловал краешек уха. — Он больше никогда не сможет причинить тебе боль. Потому что я всегда буду рядом.       Антон улыбнулся. Во «всегда» он, конечно, не верил, но сейчас Мартен рядом и это уже гораздо больше, чем он мог надеяться.       — Для того, чтобы победить шантажиста, проще всего действовать его же методами — шантажом, — Антон запрокинул голову, умостив её у Мартена на плече. — Мы передумали сотни вариантов, но единственным по-настоящему действенным оказалась съёмка. Мне нужно было всего лишь заставить его напомнить мне о записях. Всего лишь…              Он сам удивлён, что ему удаётся избежать встречи с Шемппом в первый же вечер по прибытии в Холменколлен. Арнду нужно сначала разведать обстановку, приготовиться и он просит Антона сказать, что их не отпускает тренер. Антон не верит, что эта слишком простая отговорка подействует, да и лишняя встреча его не пугает. Зная, что свобода близко, он вообще ничего уже не боится. Боится Арнд. Мысль о том, что Антон с Шемппом останутся наедине вызывает у него приступ неконтролируемой ярости и поток смешной немецкой брани. И Антон смеётся. Он так давно не смеялся…       На удивление Симон совершенно спокойно принимаетказавшиеся Антону нелепыми отговорки, уточняет только, что после смешанки отвертеться уже не получится. Антон обещает. Он готов обещать что угодно и выходит на старт почти счастливым. Вот только после гонки лицо вновь проигравшего Симона заставляет сердце сжиматься от ужаса, а поджилки трястись.       Антон даже рад, что они не заняли призовое место и ему не нужно идти на пресс-конференцию. Он возвращается в номер и просто дышит. Глубоко, размеренно, пытаясь привести себя в чувство. Он справится. Должен справиться. У них с Арндом все ходы расписаны. Первым пишет Арнд. «Я готов. Я рядом. Держись». Следом летит от Шемппа: «Немедленно». И Антон бесконечно рад, что Арнд сумел Симона опередить, потому что ему нельзя сейчас паниковать. Ни в коем случае нельзя.       Он заходит в номер и первым делом спотыкается, неуклюже опрокидывая приготовленный для него стакан. Он уже знает, что там не просто водка, там таблетки. И отчаянно боится, что мозги снова ему откажут. Что сейчас Симон усмехнётся и сделает новую порцию, заставит его выпить и весь их план полетит к чертям. И он так и не сможет освободиться…       Но Симон сначала чертыхается, а потом внезапно улыбается:        — Чтож, может это и к лучшему, — он подходит к Антону и кладёт руку ему на пах. Антон дёргается, Шемпп смеётся. — Может, без допинга и потенция вернётся, а?       Антон отступает к двери.       — Симон, я… — в горле пересохло, руки трясутся, голос не слушается, но где-то рядом Арнд. Он поможет. Нужно только сделать то, что может сделать только он сам. — Я хотел попросить тебя… Давай прекратим, а? Я больше не могу. Пожалуйста!       — Прекра-атим? — удивлённо тянет Симон и внезапно в его руках оказывается давно знакомая плётка. — Хочешь бросить меня, милый?       — Да, пожалуйста!       Первый удар прилетает по паху. Антон вжимается спиной в дверь и закрывает глаза. Второй удар ложится на грудь, а третий, неожиданно, впервые — прилетает по лицу. Антон широко открывает глаза и понимает, что свобода ему уже вряд ли понадобится. Таким он Шемппа никогда раньше видел.       Мартен, Мартен, почему ты не проиграл эту гонку…              — Прости, прости, прости, — Мартен целовал его скулу, шею, плечо и шептал, шептал, шептал. — Если бы я знал! Если бы я только знал!       Антон потрогал сжимающие его крепкие руки и улыбнулся. Если бы ещё в горячечном шёпоте Мартена не было слышно всхлипов, он был бы абсолютно счастлив.                     Симон хватает его за рубашку, тянет на себя, рычит прямо в лицо:       — Ты забыл, шлюха, кто твой хозяин? Забыл?       Антону страшно так, как не было даже тогда, когда он под градом ударов пытался насадится на грёбанный «фаллос дракона». Но останавливаться нельзя. Соглашаться нельзя.       — Симон, пожалуйста. Отпусти меня. Ты же знаешь, я не хочу тебя.       На этот раз он бьёт рукой. Большим, тяжёлым, плотно сжатым кулаком. В живот, в грудь, в голову. Антон пытается закрываться, но он так привык подчиняться Симону, что сейчас чувствует себя ребёнком, который ничего не может противопоставить взрослому. Шемпп роняет его на стол, дёргает вниз штаны. На этот раз он даже не снимает происходящее. Впервые за все их встречи. Зато у него свободны обе руки, а это гораздо больше возможностей ударить, скрутить, подчинить. Но Антон всё равно продолжает вырываться. И получает всё больше и больше ударов.       — Не хочешь меня? — рычит Шемпп, сдирая с Антона трусы. — Не хочешь?       — Нет! Нет, пожалуйста! — он знает, что это бесполезно, но это часть плана. Осталось совсем чуть-чуть.       — Дрянь, сука, грязная шлюха! — Шемпп сопровождает каждое слово ударом. — Вспомни, как просил трахать тебя! Вспомни, как на коленях ползал, умоляя вставить!       — Ты знаешь, — Антон пытается сказать ключевые слова, но в этот момент Шемпп входит в него резко, грубо, сразу на всю длину и у Антона вырывается только крик. Симон снова бьёт его по лицу и Антону кажется, что сказать самого главного он уже не сможет.       — Не ори, тварь, — рычит Шемпп. — Ты обожаешь мой член в своей заднице.       — Я его ненавижу, — Антон тяжело дышит, дёргает ногами, пытается уцепиться за столешницу, чтобы найти хоть какую-то точку опоры. Но Симон начинает двигаться. Яростно, сильно, быстро. И у Антона не остаётся сил.       «Ты сможешь, Антон. Ты сильный», чудится ему голос Пайффера и Антон поднимает голову.       — Ты знаешь, почему я прихожу к тебе, — с трудом выплёвывает он, между дикими фрикциями. — Почему я позволяю тебе делать это со мной. Потому что. Ты. Меня. Шантажируешь.       Симон замирает. Смотрит на Антона, как на мерзкую букашку. Берёт в руку его вялый член, вертит, сжимает. Улыбается.       — Вспомнил, милый? Так я тебе скажу, что те славные видео никуда не делись. Или ты уже хочешь, чтобы весь мир насладился порно-роликами с тобой в главной роли? Так теперь их гораздо, гораздо больше.       — Теперь мне кажется, что лучше пусть весь мир смотрит на меня, чем один ты прикасаешься.       — Дешёвая шлюха! — Шемпп снова заносит руку, но ударить не получается. Рядом появляется Арнд и первое, что он делает — оттаскивает Шемппа от Антона. А второе — прописывает ему коленом по яйцам. Антон смотрит, как Симон корчится от боли и улыбается. На душе впервые с первого дня сезона светло и спокойно.                     За окном японской гостиницы занимался рассвет. Антон смотрел на него и улыбался, наслаждаясь крепким и очень надёжным объятием. Даже если на этом всё закончится окончательно и бесповоротно, Антон всё равно сможет жить. Прав был Арнд. Как всегда прав.       — Значит, он испугался? — глухой голос Мартена на мгновение испугал Шипулина, но бояться по-настоящему он бесконечно устал.       — Видео, которое снял тогда Арнд, тянуло лет на 25 по немецким законам. Он реально испугался, — Антон всё никак не мог перестать улыбаться.       — Но ты говорил, что он получил сполна. Не угрозу же реального срока ты так назвал?       — Немцы — весёлые ребята. Он почувствовал на себе всё то, что делал со мной. И не только. Его жертвами стали и несколько молодых ребят из немецкой сборной. Сценарий всегда был одинаков — добрый, внимательный Симон, стакан с пивом и парой таблеток, минет, секс, съёмка. Правда ни с кем из них он не был так часто и жёстко, но сам факт... Когда сезон закончился, а он уже думал, что отделался лёгким испугом, они пришли к нему вчетвером. Пайффер, Лессер, Долль и один из заслуживающих доверия тренеров. Снимали не на телефон, на хорошую камеру. Вот только расслабляющих таблеток ему никто не предложил. Арнд потом скинул мне это видео, я смотрел его каждый раз, как… Как…       — Тшш, — Мартен погладил его по груди. — Покажешь мне как-нибудь? Хочу удостовериться, что ему было действительно больно. И очень, очень страшно.       — Ты кровожаден, — засмеялся было Антон, но тут до него дошло, что именно сказал Мартен. «Покажешь мне как-нибудь». Значит… Значит он не собирается… прощаться навсегда?       — Ты… — этот вопрос следовало прояснить немедленно. Прямо сейчас. Потому что утро безжалостно наступало и до момента, когда им надо будет освободить номера оставалось часов шесть, не больше. А это значило, что времени не оставалось у них. — Ты собираешься встретиться со мной снова?       Мартен напрягся. Медленно, очень медленно убрал руки с его груди, отступил на шаг, а потом аккуратно, за плечи, развернул Антона к себе.       — А ты не хочешь? — голос Фуркада дрогнул. Он попытался поймать взгляд Антона, но Шипулин уставился на обнажённые ключицы.       Сказать правду — значит остаться полностью, абсолютно беззащитным. Отдать себя на волю Мартена. Снова потерять свободу. И в этот раз это будет свобода души, а не свобода тела.       Солгать — навсегда потерять шанс. Остаться свободным, остаться собой, но так никогда и не получить возможность узнать вкус поцелуя.       В конце концов, зачем он исповедовался тут всю ночь, если не для того, чтобы хотя бы попробовать?       — Как ты думаешь, почему я оказался в Токио? — усмехнулся Антон, зажмуриваясь, чтобы не видеть лицо Мартена. — Потратил кучу сил, времени, денег для того, чтобы войти в состав делегации. Занимался японским и английским. Мм?       — Почему? — зачарованно прошептал Мартен. Его пальцы снова невесомо касались плеч Антона, и это будило в нём что-то странное. Непривычное. Незнакомое. Пугающее. Но такое прекрасное.       — Однажды я подумал, что у меня всё ещё есть шанс начать жить, — Мартен убрал руки и отвернулся, и Антону стало холодно и пусто. Он совсем забыл, что шанса на самом деле нет. Что Мартен его ненавидит. — Но на самом деле его нет. Я понимаю, для тебя это всё слишком… Просто слишком.       Он подхватил с подоконника позабытый айкос и принялся судорожно запихивать его в карман, всё время промахиваясь и одновременно выискивая взглядом обувь. Теперь ему отчаянно захотелось оказаться подальше. Одному. Дать волю переполняющим эмоциям и даже, может быть, впервые за 5 лет пореветь. Сегодня можно. В последний раз.       — Для меня? — растерянно спросил Мартен, когда Антон, наконец, справился с карманом и даже нашёл один кед. — Для меня, не для тебя?       У Антона дёрнулась щека. Ну а для кого? Разве тут есть кто-то ещё? Отвечать он не стал, испугавшись, что голос его выдаст. Он аккуратно отодвинул Мартена со своего пути, нагнулся за обувью, напрочь забыв о том, что наклоняться не стоило. Боль немедленно напомнила о себе, и Антон почувствовал, как к глазам подступают слёзы. Чёрт, да почему в его жизни всё всегда идёт по звезде? Почему всё так через задницу?!       Он выпрямился, глотая воздух, загоняя слёзы поглубже внутрь и решил, что лучше пойти босиком. К черту всё. К чёрту…       — Антон, подожди! — голос у Мартена был деревянный, но Антон уже не хотел разбираться в оттенках его интонаций. Но послушно замер, не оборачиваясь. — То, что ты сказал… Там, в кровати, когда… Когда я…       Он осёкся, не в силах подобрать слова, и Антон физически почувствовал его боль. Стоило бы заставить его называть вещи своими именами, но он ведь не виноват в том, что Антон его любит. А если бы не любил — ничего бы не было.       — Что я люблю тебя?       — Да, — Мартен тяжело выдохнул. — Это правда? Или ты просто сказал, чтобы я… Чтобы всё закончилось?       Антон с тоской посмотрел на такую близкую, такую доступную дверь. Руку протяни и всё закончится. Навсегда…       А дверь несмотря на то, что уже рассвело, была всё ещё зелёная. Антон скривился.       — Это имеет значение?       — Имеет. Потому что если это не правда, то мне останется только попросить тебя забыть меня и всё со мной связанное, как страшный сон. Потому что просить прощения я не имею права. А если ты меня любишь, всё ещё любишь, то я хотел бы попробовать всё-таки заслужить твоё прощение. Искупить свою вину.       Антон задохнулся. Заслужить прощение? Искупить? Что он такое говорит? О чём он?       — Мартен, — с трудом выдохнул Антон и обернулся. В свете одновременно электрической лампочки и первых солнечных лучей тот казался не просто бледным — мертвенно бледным, только чёрные, лихорадочно блестящие глаза выделялись. У Антона защемило сердце. — Ты… Не вини себя, пожалуйста. Я сам во всём виноват. Даже… Даже вчера. Сегодня ночью. Ты сделал только то, что я позволил сделать, не больше.       Мартен усмехнулся.       — Узнаю благородного Антона Шипулина — защитника сирых и угнетённых. Не выгораживай меня, я виноват. По сути, я ничем не лучше Шемппа, поэтому прекрасно понимаю твоё желание уйти.       — Мар… — хотел было возмутиться Антон, но Фуркад резко вскинул руку, останавливая возражения и внимательно посмотрел Антону в глаза.       — Ты не ответил на мой вопрос.       — Я… Мартен, я, — Антон не мигая смотрел в снова ставшие безумными глаза и отчаянно хотел сказать «да». Но он не мог позволить Мартену что-то там искупать! Не мог!       — Значит, нет, — выдохнул Мартен. Глаза его потухли. Он опустил руку, сгорбил плечи, но всё равно сделал шаг к Антону. — Тогда я должен тебя отпустить. Только… Одно маленькое одолжение на прощание, прошу тебя. Чтобы я знал, как это могло быть. Чтобы я помнил.       Каждое слово он шептал всё тише и тише, и Антон, напряжённо вслушивающийся, не сразу заметил, что он оказался слишком близко. Положил руки на плечи, посмотрел в глаза, а потом… Потом зажмурился и прижался губами к губам. Антон ухнул в бездну.       Это было сладко. Это было горько. Это было больно и невозможно прекрасно. Мартен держал его за плечи, касался грудью его груди и тяжело дышал ему в губы, от чего у Антона почему-то дрожали коленки. Он, не очень веря, что это всерьёз, поднял руку и потрогал Мартен за лопатки. Удостоверившись, что он реальный, что всё происходит на самом деле, он прижал Мартена к себе и вдруг приоткрыл рот, уже сам ловя губами губу Мартена, вбирая её, нежную, бархатистую, в рот. Мартен как-то жалобно всхлипнул и притёрся ближе, вплавился в него, сжал руки на плечах и перешёл в наступление.       Антон не мог вспомнить, когда последний раз целовался, но мог с абсолютной точностью сказать, что так он не целовался вообще никогда. Такого, чтобы от одних поцелуев сносило крышу и возносило куда-то на небеса в его жизни точно не было. Он бы запомнил.       — Значит да, Марти, — решился Антон, когда этот сумасшедший поцелуй всё-таки закончился и они стояли, прижавшись друг к другу лбами. — И если ты не хочешь меня отпускать, то… не отпускай. Пожалуйста.       — Не хочу, — Мартен нервно облизал губы и прижался ими сначала к губам, а потом к скуле Антона, там, где наливался синяк. — Не хочу. Никогда.       Антон снова прижал его к себе и вдруг понял, что ноги дрожат уже не только от эмоций этой ночи, но и от банальной усталости.       — Ты не устал? — шепнул он в самое ухо Мартена, борясь с желанием провести языком по его изгибам. — Может, приляжем?       — Конечно. Конечно, как хочешь, — голос Мартена был странным, но Антон уже совершенно запутался в его интонациях.       Мартен бережно, как хрустальную статуэтку, подвёл его к кровати, помог ему лечь и лёг рядом. И только тогда Антон заметил, что простыня, которой он обмотался примерно жизнь назад, где-то потерялась и он абсолютно обнажён. И возбуждён.       — Ты… Ты меня хочешь? — с трудом преодолевая удивление и совершенно неуместное смущение выдавил он.       — Прости, — Мартен покраснел и попытался отвернуться, но Антон подцепил пальцами его подбородок и развернул к себе. Мартен зажмурился. — Прости, я ничего не могу с собой сделать, я понимаю, что это абсолютно неуместно…       — Это невозможно приятно, — хрипло перебил его Антон. — Я думал, что узнав обо всём ты даже смотреть на меня не сможешь без омерзения, а ты меня хочешь. Это обнадёживает.       Антон улыбнулся удивлённо распахнувшему глаза Мартену и поцеловал. Горячо, страстно, по-настоящему. Как мечтал тогда, шесть лет назад. Теряясь в поцелуе, забывая какой день и век за окном, какая страна, кто он сам. А Мартен будто получил карт-бланш. Гладил, сжимал, ласкал, тёрся. А когда у Антона закончился воздух и он разорвал поцелуй, принялся целовать лицо, шею, грудь, живот. Антон плавился, терялся, полностью растворялся в этих абсолютно непривычных ощущениях. Он чувствовал себя нужным, важным, почти любимым…       Когда Мартен добрался губами до его члена, Антон с трудом сдержал крик. На мгновение перед глазами пронёсся образ сосущего ему Эмиля, но тут же вспыхнул, сгорел, рассыпался пеплом, заслонённый чёрными волосами и сияющим тёплым взглядом. Он понял, что его свобода, настоящая свобода началась здесь и сейчас. Рядом с Мартеном. Вместе с Мартеном.       Поглощённый сладкими, невозможно прекрасными ощущениями он чуть не пропустил катастрофу, грозящую разрушить его новый, только что родившийся мир. Разрушить уже бесповоротно. Но он успел. Очнулся от волшебной сказки, когда Мартен сжал его член и приподнялся, увидел отблеск безумия в глазах и успел. Подхватил Мартена под ягодицы, не давая ему опуститься на член. Без смазки, без подготовки…       — Придурок, — зарычал было Антон, усаживая его у себя на животе, но вглядевшись в абсолютно несчастные глаза Мартена, резко выдохнул и привлёк к себе, прижал к груди, погладил по голове. — Зачем?       — Чтобы было так же больно, как тебе, — серьёзно сказал Мартен. — Зря ты меня остановил.       — Ты хочешь, чтобы мне стало ещё больнее?       — Нет! — Мартен вскинулся было, но Антон держал крепко. Жаль, всё-таки, что нет кудряшек. Но когда-нибудь ведь они отрастут! — Не тебе, мне!       — Мне тоже было бы больно, — ровным, очень ровным голосом. Не сердиться, не психовать, не жалеть.       — Потому что без смазки? Извини, я забыл…       — Потому что люблю, дурачок, — Антон перебрался ладонью с макушки на спину, а потом на бёдра. Дыхание Мартена сбилось. –Я много лет пытался научиться жить с тем, что со мной произошло. Не заставляй меня окунаться в это снова, да ещё и с другой стороны. Да ещё и с тобой.       Он тяжело вздохнул и нежно поцеловал Мартена в макушку, пытаясь смягчить резкость своих слов. Он понимал, что будет дальше.       — Я слишком хорошо знаю, каково это, чтобы суметь простить себе твою боль и научиться жить ещё и с этим.       — А мне? Мне как научиться с этим жить? — голос Мартена сорвался, и Антон крепче прижал его к себе.       — Если… Если ты действительно хочешь искупить причинённый вред, — Антон зажмурился, набрал побольше воздуха и решился. — Покажи мне как это бывает по-другому. У любящих друг друга людей.       Что если он ошибся? Мартен ведь не говорил ему, что любит до сих пор. Только, что был влюблён. Когда-то. Очень давно.       Фуркад, почувствовав, что его больше никто не держит, приподнялся на руках и вгляделся в лицо Антона.       — Сейчас? — сипло спросил он.       — Сейчас, — Антону отчаянно хотелось добавить «если любишь», но он не решился.       — Но… Тебе ведь будет больно.       — Будет, — открывать глаза он не собирался. Может быть вообще никогда. — Но только физически. Потом… Потом я могу и не решиться.       Мартен молчал и Антон, сгорая от стыда и смущения не сдержался:       — Пожалуйста, — это прозвучало жалобно, но сегодня это было не самым страшным. — Если. Если ты…       Мартен его поцеловал. Крепко, сильно, отчаянно. А потом принялся снова целовать шею, плечи, грудь, живот. Но теперь это были какие-то другие поцелуи. Будто до этого он целовал украдкой. Торопился почувствовать, насладиться, запомнить. А теперь присваивал. Позволил себе быть. Когда он добрался до промежности и бережно раздвинув ноги Антона принялся целовать ягодицы, ласкать языком тонкий кожаный шовчик, ведущий от яиц к анусу, Шипулин снова до крови закусил губу. Было так невыносимо хорошо, что хотелось умереть прямо здесь и сейчас. Потому что жить дальше не имело смысла — лучшего с ним точно никогда не произойдёт.       — Давай, Мартен, пожалуйста, — прошептал он, когда понял, что от горячего языка в анусе проваливается в яркую, звёздную бездну. — Сейчас.       Мартен молча посмотрел на него внимательным острым взглядом и зачем-то свесился с кровати, подхватывая штаны Антона. Шипулину на мгновение сделалось страшно, но тюбик с «очень хорошей заживляющей» мазью, извлечённый из антонова кармана, расставил всё по своим местам. Мартен открыл его, выдавил на пальцы, и вытянулся рядом.       — Когда-то, очень давно, я даже не очень помню, когда впервые, — очень тихо сказал он, подразнивая пока ещё одним пальцем вход. — Я мечтал, как буду делать это с тобой. Как медленно буду готовить тебя для себя, а ты будешь плавиться в моих руках, стонать и насаживаться на пальцы.       Палец Мартена скользнул внутрь, ласково поглаживая стенки, раздвигая их. Боли не было, и Антон расслабился, слушая журчащий шёпот Мартена.       — Каждый раз, каждый грёбаный раз, как ты оказывался рядом — на подиуме, или просто так, мне сносило крышу от твоей близости, от твоего запаха, от звука от голоса и особенно от твоей улыбки. Каждый раз я думал, что если прямо сейчас не получу тебя, то сойду с ума. Но ты снова и снова исчезал, а я приходил в себя. Но с каждым разом это давалось мне всё труднее.       Второй палец толкнулся внутрь, и Антон напрягся, чувствуя дискомфорт. Мартен заметил и поцеловал. Жёстко, требовательно, почти грубо.       — Когда ты промахнулся в Сочи, — продолжил он едва отдышавшись. — Я вдруг понял, что я дурак. Что всё это на самом деле чепуха — готовить, стонать, плавиться. Ерунда ничего не значащая. Я понял, что не просто тебя хочу, что я влюбился. Как дурак, как мальчишка. По уши. Без шанса на спасение.       Мартен нащупал простату и ласково огладил её пальцами. Антона выгнуло, вышибло воздух, он схватился за плечо Мартена, сцепился с ним взглядом. Он хотел дослушать раньше, чем мир перестанет существовать.       — Но ты был такой… Такой недоступный, такой далёкий, такой чистый и невинный, что я как-то сразу понял — здесь мне ничего не светит. Я очень долго учился с этим жить, Антон, целое межсезонье. Но научился. У меня даже появилась девушка. Очень славная, очень хорошая, добрая. Я почти поверил, что проживу без тебя.       Третий палец прокрался почти незаметно. Для Антона существовал только голос Мартена, только его взгляд.       — А потом ты вдруг стал постоянно появляться рядом. Улыбаться мне, трогать меня, обнимать. И вся моя так чудесно выстроенная жизнь полетела в бездну. Я дышал тобой, жил тобой, я чуть не сошёл с ума за следующее межсезонье без тебя. Я всё думал, мечтал, представлял, как мы встретимся. А когда встретились, я испугался. Испугался до одури, до мушек перед глазами. И сбежал. А потом ты исчез. Стал избегать меня, шарахаться от прикосновений, отводить глаза. Но я знал, что второй раз карточный домик построить не получится. И я злился. На тебя, на себя, на всех окружающих.       Он замолчал, набрал в грудь побольше воздуха и выдохнул:       — А потом Симон показал мне то видео, — Мартен резко надавил на простату, смягчая удовольствием тяжесть слов. — И я тебя возненавидел.       — Сейчас! — сквозь зубы процедил Антон, по-прежнему сжимая его плечо. — Пожалуйста!       — Нет! — Мартен вынул руку и переместил её на член Антона, принимаясь его ласкать, возвращая ему потерянную было твёрдость. — Я ненавидел тебя недели две, или три, не помню точно. А потом понял, что даже такого — люблю. Это было больно осознавать, знаешь ли. Мне потребовалось довольно много времени, чтобы смириться с этим.       Он, наконец, убрал руку и лёг сверху, по-прежнему не разрывая зрительного контакта. Пока ещё просто лежал, потираясь членом о член Антона.       — Когда ты ушёл, закончил, я думал, что мне станет легче. Но нихрена не стало. Я перешерстил весь интернет, в поисках хоть капли информации. Узнал, что ты оказывается давно женат и окончательно запутался. Пытался узнать о тебе у Шемппа, но он бросил трубку. Я медленно, но очень верно сходил с ума.       Он всё-таки приставил головку ко входу и приподнялся на руках, напряжённо вглядываясь Антону в глаза.       — Когда ты появился здесь, в Токио, я сначала решил, что спятил окончательно. Что у меня начались галлюцинации. А потом ты сказал, что ты однолюб. И я… — он толкнулся внутрь, мягко, плавно. Антон в который раз закусил губу. — Я решил, что ты говоришь о Шемппе. Я мечтал возненавидеть тебя снова, и у меня даже получалось. Но как-то странно, понимаешь? Я смотрел на тебя исподтишка, ловил каждое твоё движение и ненавидел. Но при этом всё больше любил. Впитывал, наслаждался, запоминал. И сходил с ума.       Он вошёл полностью и замер, давая им обоим возможность привыкнуть, отдышаться.       — И когда ты появился у меня на пороге, я всё-таки окончательно свихнулся. И теперь я не знаю, как с этим жить.       — Просто скажи мне это, — Антон разжал руку, которой всё ещё сжимал плечо Мартена и нежно погладил оставленные его пальцами отметины. — Просто скажи.       — Я люблю тебя, — Мартен закрыл глаза. — Ты сможешь меня простить?       Антон погладил его по лицу, по закрытым глазам, по плотно сжатым губам и скрестил ноги на его спине.       — Заставь меня кончить.       Мартен сглотнул, глубоко вздохнул, и открыл глаза. А потом поцеловал. Жадно, голодно, страстно. И принялся двигаться.       Если бы в этот момент Антону пришло в голову посмотреть на дверь номера, он увидел бы обычную, ставшую привычной, красную дверь без какого-либо следа зелёного оттенка.              Получасом позже, когда Антон лежал на груди Мартена, слушая, как бьётся его сердце и лениво вычерчивая на его животе зигзаги, в кармане валявшихся на полу штанов Шипулина прозвенел будильник. До сдачи номера осталось всего четыре часа. После сдачи была целая жизнь. Яркая, счастливая. Вдвоём.