На ноль

Дивеев едва не шатался от усталости, когда они гуськом спускались всей командой на ужин. У него болели ноги, и на тренировке изрядно напекло макушку, так что в голове гудело и звенело, как после всех этих бесконечных столкновений затылка с чужими затылками. Или собственными коленями, как было в его первой игре за основную взрослую сборную, но об этом было стыдно вспоминать, да и не к спеху вовсе: на носу висели все эти товарняки и само Евро, когда хуй пойми, отсидишь ты на скамейке, как сыч, все матчи, или выйдешь в старте вместо пошедшего вразнос временного товарища по команде. — Блять, Дивей, че как не свой? — Евген тяжело плюхнулся на стул рядом, проскрипел ножками, придвигаясь поближе. — В принципе, жратва у них здесь вкусная, а мы пашем как кони. Так что жри, пока дают. Дивей согласно угукнул. Лениво ковырнул свою порцию чего-то горячего и, кажется, мясного, на пробу сунул вилку в рот. От перенапряга ему толком не хотелось есть, хавка казалась безвкусной и пресной, как диетическая веганская хрень, и он пихал ее силком, заставляя себя жевать, с завистью поглядывая, как Евген трескал со своей тарелки за обе щеки. Еще и хлебушком прикусывал, засранец. С вратарского стола слышался звонкий Мотин смех, а вихрастая белобрысая башка выглядывала то и дело из-за плеча Шуни, и когда Антон наклонялся к тарелке, Дивей видел счастливое и усталое Мотино лицо с полосками отечных мешков под глазами. Не то, чтобы Мотя был прямо уж красавцем. Да Дивей и не понимал ничегошеньки в мужицкой красоте. Ну, там всякие роналды — это и так было ясно, а вот чтобы нормальных простых пацанов со своей команды делить по какой-то шкале, как девок, Дивей в жизни не мог предположить. Это Кучай по приколу мог обсасывать по пол часа, что все люди красивые, и Чал вон какой видный, и у Обли глаза добрые, а у него, Дивея, видите ли, нос классный. Сам Дивей так не умел, но Мотя просто выделялся из всех: цеплял этой своей ямочкой на подбородке, сшибал наповал широкой зубастой улыбкой так, что забывалось обо всем нахрен, о чем только можно было запариваться. А уж от этих губ, чуть приоткрытых от сосредоточенности, мягких расслабленных, у Дивея вообще вышибало все предохранители, и второе дыхание открывалось само с собой, а в паху отдавалось таким недоебом, что хоть сейчас иди дрочи вместо ужина. — Эй, — Евген пнул под столом ощутимо, враз отрывая от пошленьких мыслишек. — Слюни подбери, ты палишься, — он поглядел через плечо на вратарский столик, одобрительно усмехнулся. — Сафонов хорош конечно. Не зря и дамочкой обзавелся, и ребенка ей настрогал. Везде поспел. Дивей зачерпнул побольше с тарелки вилкой. — А наш ровесник, — с набитым ртом согласился он. — Вратарь, — кивнул Евген. — Они все отшибленные. Знаешь, говорят их в детстве кидают об землю, чтобы кошачью ловкость вырабатывать. Типа видал, кошки всегда на четыре лапы приземляются, как их не кинь. Вратари туда же. Дивей мотнул головой. — Хуйня. — Хуйня или нет, но они рил отшибленные. Летят ебалом вперед — и похуй что разъебет. Видал, что Шунин наш творит? — Акинфеев себя щадит, — Дивей пожал плечами, — и колени свои тоже. Только пиздюлей раздает самоотверженнее некуда. — Ну, Акинфеев в возрасте. И всякого пиздеца сток повидал. Нам и не снилось. А этот молодой и неебаный. Тут Дивей чуть не поперхнулся. — Ну не совсем неебаный, — у них такой междусобойчик был на тех осенних сборах, что стены ходуном ходили, и пацаны жаловались, что ебутся мол, моржи у Сафонова, аж с потолка внизу краска летит. — Очень даже ебаный, если так посмотреть. Евген фыркнул, пнул под столом со всей дури: — Не посвящай меня в дела любовные. — А че? — Че-че? Приревную и отобью. Дивей только фыркнул. — Не-а. Ты мне ни холодно, ни горячо не делаешь. — Да не тебя, — Евген усмехнулся, — его отобью. Буду сам проверять, кто у вас там ебаный и насколько. А ты в одиночку будешь плакать. И руки об хуй стирать. Хавай давай, остынет. И обернувшись, махнул рукой вратарскому столику, где как раз остался один Мотя. Тот показал два пальца: типа заметил, всем пис, и ткнулся носом в телефон, сразу потеряв к Евгену какой-либо интерес. Дивей одобрительно хмыкнул, принялся активнее жевать, чтобы справиться, пока все не свинтили по комнатам. — Игорь, — от поглощения еды его отвлек Мотя. — Приветик, — он сел как раз на место уплывшего в сторону Дзюбы и Ко Евгена, сложил на столе руки замком. — Ну привет. Они почти не общались в Нойштифте: все не хватало времени, а Мотя то был занят по-вратарски с Шуниным, то чего-то перетирал клубное с Ионовым или клеился к Дзюбе, а Дивееву просто не хватало морально-волевых, и Евген не пускал от себя дальше пары метров: то ли и впрямь ревновал, то ли сам себе места толком не находил в основе со стариками и держался за Дивея, как за последний оплот прежнего понятного еще из молодежки. — Как делишки? — Мотя придвинулся поближе: в глазах блеснули отсветы боковых ламп. — Как Рома Евгеньев твой? — Евген? — Дивей завис взглядом на его ладони, на криво сросшемся пальце, сломанном в двух местах в первом матче Лиги Чемпионов, на всех этих браслетиках и колечках, обручальных и не очень. — Да че ж ему будет? Мотя пожал плечами. Не стал ничего говорить. Дивей опять вставил свои пять копеек, глядя прямо на него и мимо: — Как эта твоя взрослая жизнь? — А чего с ней будет, — хехекнул тот. — С моей взрослой жизнью? И замолчал. Дивей не сообразил, чего бы еще сказать. У Моти на лице была такая лыба, как будто все было как раньше, и они опять тусовались в молодежке, и намечалось что-то конкретное. Но было понятно, сколько воды утекло почти за полгода с осенних сборов, все эти Мотины травмы, и женитьба, и ребенок, а на мартовском коротком перерыве они ничего не делали вместе такого. Личного. И Дивей не знал, как у них вообще все обстоит: они типа этого или уже нет. Нужно было поговорить в самом начале сборов. За полем в Нойштифте места не было всякой неформальности: слишком уж уматывали все эти беговые-прыжковые, чтобы что-то делать такое-этакое, как можно было под руководством Галактионова. Кое-кто из ребят конечно гонял в приставку или шахматы, но Дивею остатки сил разумнее казалось копить, чтобы выкладываться на полную на тренировках перед Саламычем. С командой хотелось быть хоть в запасе на скамейке, но вместе, а не дома у телика с очередным стаканом воды с водой, чтоб не набрать чего лишнего к сборам. — И что мы? — спросил он честно, хоть сейчас уже запоздало. Мотя поправил отросшие волосы. Поглядел выжидательно блестящими глазами, пытаясь что-то углядеть в Дивеевском лице: — К тебе или ко мне? — улыбнулся всем своим большим ртом, дернул светленькими бровками. Дивей такого поворота не ожидал. — Подожди, все типа как обычно? — переспросил он. — Игорек, блин, нахуй усложнять-то? Дивей отодвинул тарелку, поставил поверх пустой стакан. — Не знаю, как у вас вратарей, а у нас как бы нагрузки, сон. Мотя шоркнул по полу ножками стула. — Деловой ты, Дива, что пиздец. Не к месту, по-твоему? — он встал из-за стола, и нагнувшись, шепнул в ухо жарко и зло на прощание, — дрочи один, раз такой серьезный, Дива. Бельгию провалили всей командой. Без Моти конечно. Тот сидел весь матч на скамейке с Дюпиным, и только когда Дивей во втором тайме, выходя вместо Баринова, кинул манишку на землю по направлению скамейки запасных, они встретились взглядами. Мотя вроде прищурился, крикнул что-то, что Дивей не услышал. Наверное, что-то типа, «давай, порви их там». Дивей так никого и не порвал. А бельгийцы забили с одного прохода, когда Лукаку обогнул их всех: и Марио, и Джику, и его, Дивея, а потом и Шунина уложил в противоход точному удару под перекладину. Может, будь в рамке ворот Мотя, потащил бы. Антону не хватило не мастерства. Исключительно везения и упрямства. За день до финнов Дивей шел по коридору к Евгену погонять в приставку, когда Мотя его окликнул сзади. — Чего такой? — спросил он просто. Подошел поближе, мягко по-кошачьи перекатываясь с носка на пятку. — Какой «такой»? Мотя объяснять не стал. — А ну давай ко мне, — кивнул он и подтолкнул плечом в плечо. Дивея едва не накрыло от этого откровенного на грани дружеского и всякой пошлятины прикосновения. — Зачем? — непонятливо спросил он. Мотя улыбнулся широко, до клыков. — Надо, — и облизнулся, чуть-чуть мелькнув языком между сжатыми губами. — Мотивироваться и заряжаться. — В смысле? Мотя хехекнул, прищуривщись, двинул светленькими рыжеватыми бровями. — Давай, отказы не принимаются, — и поманил за собой рукой. Дивей потащился хвостиком, откровенно забив на Евгена, с которым обещал зарубиться в приставку после ужина. И на хороший расслабляющий сон забив хотя бы на часок. Хер с ней с игрой — все равно Саламыч не поставит с первых минут. — Тише только можешь? — Мотя аккуратно прикрыл дверь, еле слышно щелкнул замком, пряча их в сгущающихся сумерках неосвещенной комнаты. — Шуня за стеной хоть и глухой на одно ухо, но второе у него работает ого-го. Как часы. Швейцарские. Дивей думал, что бы сказать такое. Чтобы и в тему, и не уходить в дебри, а ближе к делу. — Ага, — так ничего и не надумав, просто согласился он. Мотя глянул на него с полуприщура, как на конченого придурка. — Ага, — повторил он насмешливо. Подошел вплотную плечом к плечу, подтянул к себе за шею, шепнул прямо в лицо, обдавая теплым влажным дыханием: — Иди сюда, — и прижался сам крепкой грудью, так что Дивей почувствовал жар его молодого натренированного тела. Дивей не знал, что делать, куда девать руки, поэтому прихватил робко самого чутка под спину, придавил к себе. Мотя податливо повиновался, вжался пахом в пах, колено к колену, как танцор чего-то типа танго, и у Дивея от этого контакта напрочь отшибло мозги. И мысли все, простирающиеся дальше ближайшей плоскости, на которой Мотю можно было разложить, отшибло враз. Он вскользь поглядел в сощуренные глаза, стопорнулся на губах, больших приоткрытых и мягких даже на вид. Нагло без лишних рассусоливаний ткнулся прямо туда, в горячую влажную глубину рта сухо и серьезно. Мотя назад не дернулся, наоборот, скользнул по губам языком, размягчая жесткое давление, и Дивей расслабился, неловко открывшись этому плавному напору. Целовался Мотя ловко: это Дивей понимал особо ясно, хоть и не был прямо уж экспертом, но было круче не придумаешь. До нехватки воздуха, до ебаных звезд в глазах. — Резко ты, — отстранившись, Мотя обтер ладонью рот, поплывший и потемневший от поцелуя. Дивей спрятал руки в карманы. — Провоцируешь, — проговорил он тяжело сквозь зубы. Мотя улыбнулся во все тридцать с хером. — Провоцирую, — кивнул он и поглядел так странновато и с вызовом, что у Дивея все поджилки перетряхнуло от этого взгляда, и кровь прилила вся в пах к яичкам. – На развратные действия сексуального характера. Вновь прижался всем собой, отрезая все пути к отступлению, приник пахом к паху, потерся как надо. Так, что показалось, будто все кончится вот сейчас, еще не начавшись. Дивей судорожно схватил его под зад, сжал мягкое упругое, толкнулся сам навстречу, чувствуя сквозь одежду ответную твердость. — Подожди, — прошипел Мотя, просунул меж ними руку, — дай я. Сжал в ладони член. И когда только успел и в штаны залезть? Пошарил, находя удобный угол. — По кайфу? — спросил он с хитроватой улыбкой. — Даже слишком, — как на духу, выдал Дивей, — спущу счас. Мотя поглядел на него серьезно, как будто это не его рука проделывала у Дивея в штанах такие непотребства, улыбнулся всем своим большим ртом. — Ты себя недооцениваешь, — и скользнул куда-то вниз: только коленки об пол глухо стукнулись. — Давай сюда свой самый ценный. Эта Мотина прямолинейность будоражила. — Прямо так? — Нет, блять, — Мотя оскалился, — всю команду позовем. Дзюба пусть обдрочится. Евгена своего не забудь: хоть чему-то малец научится, — и сам сдернул Дивеевы шорты до колена, обнажая его каменный стояк. — Так на всякий: это прикол такой. — Да понял я, — буркнул Дивей неловко. Перехватил член, скользнул пальцами по наитию. Трогать себя, представляя Мотино лицо, если не приелось, то было уже как-то так. Прозаично. Другое дело оказалось дрочить прямо на эти губы, разглядывать при этом насмешливо сощуренные глаза, в потемках номера, погруженного в июньские сумерки, чувствовать на коже его жаркое и размеренное дыхание. — Понял? Охуеть. Наконец-то дошло с первого раза, — Мотя запрокинул голову, блеснув кромкой зубов: хорошо хоть в голос не заржал. Только он, наверное, мог, стоя на коленях с чужим хуем перед носом, смотреть так, что заставлял, просто-таки обязывал чувствовать себя полнейшим дебилом. — Ну ты... — Чего я? — Этот... — говорить между Мотиными движениями было сложно, — т..т... Мотя пошловато облизнул пальцы. — Тварь? — провел прохладными влажными подушечками по головке, аккуратно сжал. — Токсик, — выдавил из себя Дивей. Мотя хехекнул. — Не стал бы оскорблять человека, который держит твой член во рту, — шикнул он и заглотил шумно сразу на пол ствола. Насадился поудобнее, сжав плотно губы, и Дивей не придумал никакого нормального ответа, хотя хотелось сказать что-нибудь гадкое и токсичное. До жути хотелось, пока Мотя не задвигал горячим ловким ртом по члену, пока не прижал головку языком за упругой и мягкой щекой. Сосал он круто. Или Дивею так казалось от общего романтического настроя, помноженного на напряг напополам с недоебом. Он робко придержал Мотин затылок, на пробу прихватил отросшие на макушке волосы. Брать инициативу в свои руки было неловко, да и чужому напору казалось как-то проще доверять, чем собственному наитию. — Чего как в первый раз? — выпустив изо рта, насмешливо спросил Мотя. Сжал ствол всей своей широкой вратарской ладонью. В ответ хотелось сказать и что так еще у них не было, и что с ним каждый раз как первый, но сформулировать мысль Дивею не дал ловкий Мотин язык, которым он облизнул головку умело и правильно, а потом опять заглотил поглубже, — так, что Дивей почувствовал мягкое и дрожащее горло. С завтрашней игрой хоть и было ничего не ясно, но он все же сжал плотнее ладонь на затылке. Пропустил волосы меж пальцев. Да похуй, и хоть в очко оно все ебись. Без них все проебут. Ткнулся в Мотино горло, закусив кулак. Прижал покладисто подставленный затылок к себе покрепче. — Мне тебе тоже? — когда Мотя полоскал глотку из бутылки, спросил Дивей, включая прикроватный ночничок. Свет, теплый и слабый, разлился по тесной отельной комнате, освещая влажное Мотино лицо бледными оранжевыми бликами. — Не бери в голову. Главное, чтоб я завтра ничего не пропустил, — Мотя лег на кровать, растянувшись всем своим длинным красивым телом. — Давненько не было так кайфово, — он заложил руки за голову, — заваливайся уже поверх. Дивей оседлал его бедра. Задрал футболку до подбородка, задумчиво провел кончиками пальцев на себя от яремной ямки, ощущая тонкую дорожку волос меж плавных объемов грудных мышц. Мотя отвел от лица задранный ворот, поглядел в ответ непонятно, то ли чуть испуганно, то ли недоверчиво. — Чего пялишься, как на девку какую? — Типа нравишься. Мотя хехекнул, дрогнув всем телом. — Прикол. Дивей наклонился поближе. Коротко приложился к ямочке на подбородке, клюнул неловким поцелуем губы. Намечался второй тайм. — Молодежь со спермотоксикозом, — Мотя вспотевший и счастливый зачесал волосы назад. Не по-вратарски коряво выкорабкался из-под простыней, пошатываясь, подобрал с пола шорты. — Ага, — Дивей, потянувшись, сел, — к тому же, с женой на сносях. Мотя обернулся через плечо. — Это типа как ревновашки? — Типа, — Дивей знал, что ревнует на ровном месте, но не мог перестать. Мотя махнул рукой с татуировкой этого его гладиатора со сломанным щитом. Хотел, наверное, сказать что-то вроде, «забей», но не успел: по двери настойчиво забарабанили. — Кому неймется, — закатив глаза, он дернулся к двери. Сунулся по пояс в проем. — Игоря не видел? — послышался голос Евгена снаружи, — Дивеева? — Нет, блять, Акинфеева, — шикнул в ответ Мотя, — тише будь, Шуню не буди. — Сафон! — Нет, Дзюба нахуй. Здесь он, твой Игорек, подожди пару минут. Евген сунул круглую рыжую башку в комнату. Видно, не поверил сразу. — Ба, Дива, — гаркнул он во все легкие. — Ты рил. Сорян, что помешал, — и слился бочком в коридор. Мотя прикрыл за ним дверь. — Еще вопрос, кому тут ревновать и кого, — хмыкнул он. — Тебе пора, кстати. Реально. Играть еще завтра. — Или нет, — Дивей натянул на потную грудь футболку. — А это, Игорек, не тебе решать. И не мне. В клубе будешь для тренера первым, а тут мы на птичьих правах. Утром на установке, когда Саламыч назвал их обоих в старте, Мотя лишь показал большой палец, мол, круто все, заебись, а потом после разминки перед самой игрой поймал Дивея за руку и напомнил горячим шепотом в ухо: — Играем на ноль, помнишь? — А ты сам уж постарайся. Мотя в ответ хехекнул. Шлепнул по спине по-дружески, так что кожа горела от этого прикосновения еще долго. — И только попробуй наделать мне проблем. И Дивеев старался, как мог, и даже лучше. Достарался до победы и счастливого Моти, простецкого без выебонов «спасибо» и крепких до хруста объятий. Отстояли. На ноль. Никому не хотелось думать, что рано или поздно настанет время проигрывать. А вот верить, что это случится хотя бы не следующий матч, хотелось. Хотелось, сильней некуда.