«Воедино слились в ней трое — леди, шлюха и дура Вся моя жизнь не стоит её маникюра»
Кира — птица явно не его полета. Она не ходит в одном и том же, золото с ее пальцев могло бы помочь не одному детдому, а суммы, затраченные на обычный ланч, составляют едва ли не половину зарплаты Грома за месяц. Игорь это знает, а Гречкина не дает забыть. Кира презрительно фыркает, глядя на обувь Грома, кривит свое личико от запаха дешевых сигарет в кровати и никогда не остается на ночь. Потому что не хочет даже прикасаться лишний раз к обычным хлопковым простыням, ступать босой ногой на скрипящий пол или класть вещи на стул без спинки. Игорь не выносит, когда Кира обдолбана. Когда она под спидами, порошками или таблетками. Когда синтетическое счастье не крошит искусственную маску ее лица, а лишь укрепляет. Когда она что-то бессвязно мурлычет, трется о него, лезет, хватает за член через джинсы и за руку, чтобы положить ее на свою грудь. Когда зрачок почти полностью топит радужку, смотришь не в глаза красивой девушки — куклы, пустой и красивой, созданной для удовольствий. Гром не позволяет ей появляться у него на пороге в таком виде. Но и за руль садиться тоже не может позволить. Игорь зло сжимает ее руку, ведя к машине. И когда до помутневшего от алкоголя и наркоты рассудка Гречкиной доходит, что Гром вообще-то не собирается с ней трахаться и не готов прыгать вокруг от восторга только при ее виде, она начинает злиться. После очередного такого инцидента, она ерзает на сиденье, улыбается зло и хищно, скалит свои зубы. Она говорит, что просто хотела развлечься. Наркотики, алкоголь, вечеринки и Игорь. Это снимает стресс. Кира говорит, что такие как Гром, — никто в социальной структуре, — понимают свое положение в иерархии и поэтому трахаются лучше всего: стараются впечатлить. Игорю хочется, чтобы Кира замолчала. А Гречкина хочет... Она хочет, чтобы Гром разозлился. Ударил ее. Выкинул из тачки. Сделал хоть что-нибудь, потому что она уже не вывозит. Игорь слишком хорош для нее, и она это понимает. Она не может выкинуть его, как игрушку, как всех своих бывших, просто не может. Потому что Игорь — единственный из всех, кого она знала, которого она не может понять. У Грома разъебанная хата с огромными трещинами на обшарпанных стенах, такими же, как и у него самого внутри, и она боится туда лезть. Ей страшно делать их недоотношения более серьезными. Страшно цеплять пальцами и приподнимать осколки чужой маски, потому что под своей — пустота.«Она щадит нейроны — Не пьёт, а нюхает пудру.»
Долгий месяц молчания делает ее раздражительной, злой, нервной. И еще более заносчивой, высокомерной. И когда кто-то из знакомых предлагает сгонять на вечеринку... Разве может она теперь отказаться? Разве может ее кто-то остановить? Тот, кто мог, сидит сейчас над каким-нибудь очередным делом и не вернется домой до полуночи или раньше. Клуб встречает ее грохочущей музыкой, разгоряченными телами на танцполе, запахом алкоголя в воздухе и неоновыми вспышками. Она не будет сидеть с челядью — только випка. Какой-то парень предлагает расслабиться, предлагает таблетки всех цветов радуги, порошки и еще чего поинтереснее, его влажное дыхание касается шеи Киры, губы почти прижимаются к уху, и ей даже почти не противно от самой себя, когда она открывает дверь випки. Не проходит получаса — они с подружкой вмазаны, делят таблетку на двоих, слизывая с языка друг друга. Мужская рука на загривке Киры, — она старается не думать, что это совсем не та рука, которую хотелось бы, — вторая на колене ее подружки. Ничего необычного, стандартная пятница. Перед глазами мир размывается до неясных фигур, в голове так пусто и хорошо, никакого лишнего дерьма, кроме того, что сейчас гоняет кровь внутри. А в какой момент к двум мужским рукам на ее теле присоединились еще две? Гречкина пытается повернуть голову, посмотреть, что вообще, блять, происходит, но... Рука на загривке сжимает крепко, зло, практически рвет волосы, а голос, шепчущий на ухо, такой приятный, сладкий, Кира даже не может разобрать, что он ей говорит. Когда руки кого-то позади стягивают юбку — ей становится страшно. К горлу подкатывает ком, Киру бы стошнило, но кроме воды, алкоголя и таблеток в ней сегодня нихрена не было. Кажется, это готовы исправить. Гречкина истерически хихикает с собственной шутки в голове, под наркотой ее эмоциональное состояние абсолютно нестабильно. Из-за того, что ее вмазывает, в мыслях все еще какая-то вязкая клейкая каша, тело ватное, она пытается вырваться, но... Сколько прошло времени? Десять минут? Час? Несколько? А сколько было их? Двое? Трое? Гречкина уже давно перестала считать, сосредоточившись на дыхании. Из-за слез, слюны, руки на горле и занятого рта ни о чем другом сил думать нет. Лишь бы не задохнуться и не сдохнуть здесь. В следующий раз, когда она очнулась, единственное, на что хватило воспаленного сознания — понять что телу больно. Вокруг никого, только бутылки, пустые маленькие пакетики на полу и использованные презервативы. Вот теперь Киру тошнит. Горло продирает, желудок сжимается в спазме, а до нее, наконец, доходит, что произошло. Кира не знает, что делать. Дрожащей рукой она заказывает такси, впервые в жизни умоляя кого-то, — она даже не до конца понимает кого именно, — чтобы ей открыли.«А ты решила, что я отброс, лишь Потому что за моей спиной ад? Брось»
Обычно к Игорю в такой поздний час никто не ходит в гости. К нему вообще никто не ходит в гости, начнем с этого. Гром спит чутко. У него всегда под рукой табельное, а на тумбочке у кровати таблетки от головной боли. Так что для него не проблема встать и посмотреть, кто там такой смелый. Игорь распахивает дверь, и Кира сжимается, чуть дергается назад, крепче вцепляясь в айфон. Гречкина не знает что сказать. Она просто не может. Игорь удивленно моргает. Он не ожидал, что она вообще придет когда-нибудь, после их последней ссоры. После того, как он все же не выдержал. Плащ не застегнут, — даже пояса не видно, — и Игорь не может не... Не может не посмотреть. Взгляд медленно скользит к едва прикрытой блузой с вырванными пуговицами груди, синяки от чужих пальцев на боках свежие, только-только начинающие приобретать свой синюшный цвет, колготки порваны в районе бедер, алые разводы между ними напоминают кровь. Игорь поднимает взгляд. Он не знает, что отражается на его лице, но Кира срывается на рыдание. Игорь молчит. Гром отодвигается, хочет пропустить ее в квартиру, но Гречкина цепляется за него, роняя на пол телефон, вжимается лицом в плечо, и крупная дрожь сотрясает девичье тело. Игорь не задает вопросов. Ему хватило и первого взгляда, чтобы все понять. Но ярость отходит на второй план под придавливающим как бетонный блок необходимостью успокоить, утешить, позаботиться. Гречкина не хочет отпускать его, даже когда Игорь уговаривает ее умыться. Отвлечь на какое-то повседневное занятие, знакомый ритуал, кажется не таким уж и плохим решением. Пить Кира отказывается, но не против смыть с себя все следы произошедшего. Кто смоет следы внутри — другой вопрос. Она сидит в ванной, обняв себя за колени. Гром разворачивает большое и теплое полотенце. Сейчас синяки становятся еще более контрастными и яркими в сравнении с бледной кожей. Игорь заворачивает ее в полотенце и берет на руки. Просто потому что Кире больно ходить. Кружка с чаем, — да, иногда его можно отыскать, — дымится перед сидящей на диване Кирой. Гром звонит своему знакомому врачу, потому что Гречкина так отчаянно умоляла его не звонить в скорую, что Игорь был бы просто мудаком, если бы не постарался решить проблему деликатно. Кира робко укладывает голову на плечо Грома, будто боясь, что тот её прогонит. Игорь даже дышит через раз, не желая тревожить её покой. На улице светает.