***
Драки среди приютских детей – дело обычное. С того момента, как Олег оказался здесь, ему не раз доводилось чистить чьи-либо рожи отстаивая свое право на мирное существование здесь, и чего кривить душой, Сергея, к которому заносчивые ублюдки лезли с завидным упорством. К чести Сергея, хоть он и неплохо умеет держать удар, за ним не водилось бросаться в драку первым, или слишком импульсивно реагировать на оскорбления, но сегодня почему-то совсем другой случай. Как закономерный итог – оба прячутся в подсобке, с ними соседствуют тряпки и швабры. Железная ручка ведра больно упирается Олегу в ребро. Взмыленный и растрепанный Сергей сидит рядом. На тыльной стороне его ладоней ссадины, ссадины на локтях (скорее всего, и на коленях тоже), ссадины на лице. На порванной майке, за которую он потом определенно получит, – бесформенное пятно кровавых соплей. Сам Олег, хоть и немного помят, выглядит куда лучше. Он бы не прочь продолжать драку, раз уже разогрелся, но странное предчувствие того, что с Сергеем не все в порядке, сподвигает его к поиску путей стратегического отступления. Подсобка не то, чтобы самое безопасное место, чтобы остыть, и, в конце концов, им все равно придется отсюда выйти, чтобы обработать свои боевые раны, но зато здесь их вряд ли станут искать. Прислушиваясь к возне за дверью и отдаленным голосам, Олег искоса пялится на друга: его разбитый нос, наливающуюся бурой опухолью переносицу, начавшую сворачиваться над губой кровь и его сгорбленные широкие, но все ещё по-мальчишечьи костлявые плечи. Сергей тоже молчит и старается лишний раз не шевелиться, чтобы не потревожить баррикады из коробок, ведер и швабр, которые при падении способны быть слишком громкими, а потом вдруг выпрямляется. Взгляд его расширенных глаз будто бы проясняется, и становится испуганным, как у пойманного зайца. Олег успокаивающе кладет ладонь ему на угловатое, худое колено и чуть больше склоняет шею в его сторону. Вместе они пережидают прозвучавшие слишком близко к их убежищу голоса, пока наконец не становится оглушающее тихо, настолько, что пылинки в потоке солнечного света, струей тянущегося из окна, кажется, способны издавать звук. Поэтому Олег даже вздрагивает, когда звук издает Сергей. – Помнишь… – надтреснуто произносит он, и его голос звучит гнусаво, – я говорил тебе… о Птице? Олег лихорадочно роется в памяти, не без труда выкорчевывая мутное воспоминание, и выдает первое, что приходит в голову: – Что-то типа какой-то ужастик из сна? – уже озвучив свою версию до конца, Олег вспоминает детали, и понимает что ошибается. Сергей говорил, Птица – что-то вроде второго лица, у которого есть тело Сергея, его ноги и руки. Почти все – Сергея, кроме лишь имени и характера. Олегу думается, что сейчас Сергей поправит его, что сейчас скажет, что-то вроде: – Это он всех их побил. Или: – Это он начал драку. Но Сергей только кивает и с какой-то горечью жует губы, а потом шмыгает носом, и в этот момент, должно быть, боль пробирает его лицо. Слезы в его глазах выступают рефлекторно, но увидев их, Олег знает, что они уже не остановятся. Наплевав на грохот, который издает инвентарь подсобки, рушась и падая, он тянется к Сергею, чтобы, как в детстве (всегда), прижать к себе и утешить.***
Школьные экзамены, выпускной и ворота приюта, открытые в вольную жизнь, подкрадываются незаметно. Им по семнадцать. Апрель выдается холодным и зябким, все время льет дождь. Сергей приволакивает откуда-то белую птицу – всю облезлую, в белом пухе, почти без оперения – и сколько-то дней прячет возле их комнаты, прямо под лестницей, да так успешно, что даже Олег узнает об этом, лишь тогда, когда уборщица Клавдия Антоновна, с воплями и угрозами вышвыривает коробку на улицу. – Познакомься, это Марго, – дрожащим голосом представляет ворону Сергей, когда Олег выходит к нему и выносит теплую куртку. – Марго, – ласково обращаясь к птице, говорит Серёга, – это Олег. Глядя на ворону и дураку ясно, дни ее сочтены. Олег уже прикидывает, как бы стащить лопату, но наблюдая, как бережно Сергей укачивает птенца, тактично молчит. – Брошенный ребенок, – оправдывается Сергёга, – прямо как мы. Дождь, пока еще мелкий и моросящий, но грозящий вновь обернуться ливнем, иглами тычет Олега в плечи, и он ежится. Они шатаются весь день по территории приюта, лишь дождь стихает, и жмутся друг к другу под козырьком у входа, когда вода льет. К вечеру, когда едва показавшееся из-за плотных туч солнце окрашивает все в насыщенно-желтый, ворона замирает и больше не шевелится. Олег выбирает самую крепкую яблоню и мрачно осматривает ее. Из-за суровой зимы и холодной весны, почки на ней даже еще не набухли. Если копать яму здесь, пока дерево спит, а земля еще слишком холодная, есть шанс, что они не потревожат корни. А потом, может быть к середине мая, яблоня расцветет белым. Олег говорит Сергею: – Это хорошее место. Серёга прижимает коробку с вороной теснее к себе и хлюпает носом. Глаза у него удивительно сухие, а кончики волос вьются оттого, что влажные. Спустя пару дней какой-то утырок, на год их младше, подхвативший от старших придурков моду пытаться задирать кого-то, кто кажется ему уязвимее и слабее, кричит вслед Сергею: – Как твоя птица? Сдохла? А Серёга, какой-то отстраненный и холодный, будто замкнутый сам в себе, криво неискренне улыбается и говорит ему: – Нет.***
Им тридцать шесть на двоих. Каждому – восемнадцать, курс – первый. Время года – измазанный серой слякотью стык зимы и весны, конец февраля или начало марта, в тот период, когда оба месяца похожи на нечеткое, чумазое нечто. Олег знает, что не вытянет летнюю сессию. Подработки, позволяющие им с Сергеем протянуть обшарпанную однушку и какое-никакое, но пропитание, высасывают из Олега все силы и душу, учеба неинтересна. То, что он не вылетел этой зимой – нежеланное чудо, но Олег даже немного рад этому. Как сироте, ему не грозит общий призыв, но контрактная служба выглядит привлекательной, к тому же физическая подготовка Олега на должном уровне. Но он не может кинуть Сергея, пока тот самостоятельно не встанет на ноги, а точнее, пока его сторонние от учебы проекты не начнут находить покупателей. А до тех пор задача Олега быть рядом, хотя совместная учеба в одном университете не видится ему такой уж обязательной. Она лишь отвлекает его от работы, урезая и без того недостаточное количество часов, которые он может потратить на сон. Может, по причине постоянной усталости и высокой нагрузки, Олег не замечает, как вокруг его персоны начинают ходить слухи. А потом однажды он просыпается настоящей звездой всевозможных сплетен. И теперь, когда он идет по коридорам своего универа, взгляды доброй половины людей прикованы именно к нему. Он примерно догадывается, откуда это взялось: среди преуспевающих в учебе умников и умниц, а так же отпрысков обеспеченных пап, он словно бродяжка на выставке породистых псов. Плюс пара-другая обиженных его невниманием дам, и результат этой жгучей смеси его инаковости и обстоятельств гудит за его спиной точно улей. Олег вполне успешно справляется с нежеланной волной своей популярности, зачастую просто игнорируя переносчиков сплетен, как игнорирует тараканов на своей кухне, но Сергей придерживается иного мнения на счет происходящего. Он чуть не воет от бессилия и злости по вечерам, заламывая дрожащие руки и пересказывая Олегу выдержки из самых дерьмовых сплетен, которые умудряется нацеплять за учебный день, как клещей на одежду после прогулки в лесу. – Откуда они вообще это берут? – сетует он. – Неужели кому-то может нравиться смаковать такое очевидное вранье? – Ну, как видишь, смаковать многим нравится, – без интереса к теме разговора отвечает Олег, обжаривая на сковороде две сардельки с макаронами. – Если бы не нравилось, то не существовало бы и желтой прессы. Сергей хмурится, между его бровями образуется маленькая складочка, придающая его лицу совершенно несчастный вид. – Ты знаешь, как они тебя называют? Олег слегка запрокидывает голову, размышляя. – Блядуном? – предполагает он, пожимая плечами. – Исходя из того, что я слышал и того, что ты мне тут наговорил, мне только это приходит в голову. Сергей отводит глаза, на его щеках проступают алые пятна – как у всех рыжих его кожа легко краснеет, его руки – костяшки пальцев и сами пальцы – вечно будто потертые. – Нет, вроде как связано с… – тихо и медленно произносит он, и, явно смущаясь, заканчивает фразу скороговоркой: – Сперчейзабоевполпутем. – С чем? – холодным тоном переспрашивает Олег. Сергей подрывается с места и принимается ходить по кухне вперед-назад, преодолевая скромные размеры помещения за три шага в одну сторону. – Вот понимаешь, – тараторит он, – находятся же дуры, готовые наговаривать сами на себя, ведь в этом процессе участвуют двое. Неужели им всем настолько хочется выделиться, или... – Сядь, – Олег сжимает пальцами переносицу, чувствуя, как начинает гудеть затылок.– И успокойся. Сергей замирает на месте, но успокоившимся не выглядит. Хотя его руки опущены и ладоней не видно, Олег знает, они мелко дрожат. Когда он поднимает на Сергея взгляд глаза у того прищурены: – Ты знаешь, кто это, – говорит он, и это не вопрос. – У таких вещей всегда есть первоисточник, и ты его знаешь. Олег выключает под сковородой газ и достаёт тарелки, нарочно медля с ответом. Сергей смотрит выжидающе. Олег делает вдох. – Ленка Бобрейко, – признается он. Длинноногая, светловолосая дива, первая красотка на курсе, уверенная в своей способности заполучить любого парня, начала подбивать к Олегу клинья ещё с конца осени. – Она мне призналась на вечеринке… Ну, по случаю сдачи зимней сессии, помнишь, я еще не хотел идти? Это был его редкий выходной между учебой и подработками, к тому же Сергей тогда сильно простыл и остался дома, но одногруппники настойчиво упрашивали его, и Олег решился, полагая, что сможет там отвлечься, но расслабиться так и не смог. – Ленка предложила уйти вместе, и я согласился, потому, что это был повод свалить. А потом, когда Ленка залезла в такси, захлопнул за ней дверь. – Ничего не было, – говорит Олег в ответ на вопросительно выгнутую бровь Сергея. Как и со всеми теми другими девицами, строившими Олегу глазки и получившими отворот-поворот. Просто с Ленкой совсем некрасиво вышло. Олег трёт лицо ладонями и мычит в них от досады. – Говорят же, нет ничего страшнее отвергнутой женщины. Сергей кивает, брови сдвинуты к переносице. От тарелок валит густой пар, в их маленькой промозглой кухне, где сквозняк дует из всех щелей, все остывает быстро. – Садись, ешь, – мягко говорит Олег, – и забей. Тут я сам виноват, ничего не попишешь. Поговорят, поговорят, да забудут. Сергей послушно садится, но в его лице и позе ничего не говорит о его смирении с ситуацией, он остаётся напряженным до конца вечера. Но к теме разговора они не возвращаются, и Олег решает, что на ней поставлена точка. Через два дня в понедельник, он понимает, что ошибся. Он ищет Сергея, чтобы вместе пойти домой, доходит до нужной аудитории и, лишь заглянув в нее, сдаёт на полшага назад. Сброшенные с парты тетради и учебники, выпотрошенные из пенала ручки, разбросанные по полу – вот, что он успевает заметить. Ещё – Сергея, который с другой стороны парты нависает над Ленкой, пока та вжимается в стул. – …и про лабы твои у меня купленные и про контрольные – все расскажу, –шипит Сергей. – Сам вылечу, но для того, чтобы и ты тут не задержалась, я все сделаю. Так что или ты язык за зубами научись держать, или я тоже рот открывать начну. Поняла меня? Олег буквально слышит, как Ленка рассекает воздух своим подбородком, интенсивно кивая, как шелестит рубашка Серёги, когда он отстраняется и одёргивает ее на себе. Олег опирается спиной о стену, ожидая. Как только Сергей выходит в коридор, из аудитории раздаются сдавленные рыдания. Они спускаются по ступенькам университета, и солнце, такое редкое в Питере, еще такое холодное и далекое, играет с волосами Сергея, делая их похожими на расплавленную медь. Сергей шагает вниз так стремительно, он весь будто бы разгорячен и собран, что желание напомнить ему про шапку в его рюкзаке встает Олегу поперёк горла. Он попросту не решается и вместо этого говорит: – Не нужно было. Успевший спуститься на пару ступенек ниже, Серёга резко оборачивается на него, каскад волос по его плечам переливается, как перья жар-птицы. – Что «не нужно»? – сухо переспрашивает он злым, совсем не Серёгиным тоном, и Олег даже на мгновенье теряется. – Ну… то что ты Ленке там сказал… – неуверенно тянет Олег, но Серёга только запрокидывает голову и растягивает губы в каком-то недобром смешке. – Ах, ты об этом… – приторно тянет он. – Так мы это о своём, о девичьем. И щурится, солнечный отблеск на мгновение делает его глаза жёлтыми.***
В марте Олегу исполняется девятнадцать, в мае из-за долгов и прогулов он вылетает, даже не выйдя на сессию. В июле приходит повестка. В начале августа Олег проходит комиссию, а потом спустя несколько дней, вернувшись с работы домой, по глазам Серёги понимает, что тот уже обо всем знает. Олег оттягивал этот разговор как можно дольше, понимая, чем все закончится, и теперь его молчание обернулось против него самого. – Где ты был? – как в дурацкой рекламе интересуется Серый, холодным, натянутым голосом. На столе возле него стопка бумаг, в которых Олег узнает свои документы. – На работе, – ровно рапортует Олег. – Ты же знаешь. – Я? – ладони Сереги дрожат, будто у него болезнь Паркинсона, он внезапно срывает голос на крик. – Откуда мне знать? Ничего я не знаю! Он вскакивает со стула, взмахивает руками – его жестикуляции хаотичны и нецеленаправленны. Кадык на шее шариком прокатывается под кожей вверх-вниз, когда Сергей шумно сглатывает слюну. – Как ты хотел это провернуть? Уведомить меня по факту, когда будешь стоять с собранной сумкой в пороге? – Нет, я, – слова даются Олегу тяжело, язык ощущается разбухшим и одновременно неповоротливым, будто он только вернулся от стоматолога. Все оправдания, которые лезут Олегу в голову, несущественны. Он так облажался. – Серый, послушай, – наконец, формулирует он, но Сергей не намерен слушать. Судорога проходит по его губам, искажая их в нездоровом подобии улыбки, и, развернувшись, Сергей хватает со стола документы в попытке швырнуть их Олегу в лицо, но, подхваченные сквозняком, те разлетаются по кухне, как чайки над финским заливом, и картинно медленно планируют на пол. – Мы же всегда вместе были Олег! – кричит Сергей во всю силу голосовых связок. – Всегда вместе, как ты можешь, как только ты можешь…?! Оставить меня с… Он на мгновение обрывает себя, и уже потом Олег будет думать, что в тот момент уже знал, что он скажет. Серый роняет руки по швам, отводит взгляд куда-то влево и вверх, в потолок, рвано хватает губами воздух, и говорит: – С ним. Уже потом Олег будет вспоминать эти слова, анализировать и вменять их себе в вину. Уже потом, прокручивая перед мысленным взором образ Сергея: его лицо, глаза и неподдельный страх в них – будет говорить себе, что должен был это заметить, придать значение. Но не придал. Потому что вместо этого, внезапно для самого себя, он тогда разозлился. – А что не так-то, Серёж? – кричит Олег в ответ, скаля зубы. – Мы уже выросли! Мы не дети! Ты не думал, может, мне тоже нужно найти себя? Выбрать свой путь? Уж извиняй, если он вдруг оказался не таким, как тебе бы хотелось! – Почему бы тебе не найти себя здесь? – не сдается Сергей, его лицо совсем раскрасневшееся, крылья носа раздуваются в такт дыханию, – Не бросая меня? – Найти себя, как кого? – шипит Олег, и колючая злоба душит его, царапает изнутри горло кожурой каштана. – Как обслугу твою? Сергей издаёт удивлённый булькающий звук и моргает, глаза у него делаются несчастными. – Да что ты несешь такое, – говорит он, а его голос хрипит, сорванный. – У меня же проекты, я же теперь могу протянуть нас обоих, я же могу… Олег усмехается горько и только трясет головой отрывисто, резко, как конь. – Как содержанку? – с обидой предполагает он, и Сергей снова заводится: – Не переиначивай мои слова! Я не про это тебе говорю. Уши включи и послушай! – ревет он и, возмущенно взмахнув руками, задевает рукавом ручку сковороды. Та с грохотом падает на пол, пельмени, оставшиеся с завтрака, попадают прямо на бумаги, разлетаются во все стороны, и, кажется, часть из них укатывается под кухонный диван. Олегу плевать, он сокращает расстояние до Сергея, хватает его и встряхивает за грудки. – Нет, это ты послушай! Просто послушай меня, Серёж! Ты можешь, конечно, ты можешь прогнуть под себя целый мир, но в этом-то и проблема, что только ты можешь, а я… – шипит он прямо Серому в лицо, смотрит в упор на его дрожащие веки и губы. И вдруг ощущает, как распирающий его, всепоглощающий гнев вдруг слабеет и превращается в саднящее и неуютное чувство вины в животе. – А я тоже хочу добиться чего-то, найти что-то, в чем буду хорош. Понимаешь? Мне это важно, – уже тише говорит Олег, разжимая хватку, и Сергей почти стряхивает с себя его ладони, но Олег не пускает его, ловит за руки и тянет к себе, чтобы обнять, потому что когда-то давно это работало. Сергей весь напряжен, на его запястьях, которые Олег пытается удержать, жилы натянуты точно струны виолончели – проведи пальцем, и Сергей загудит, завибрирует весь. Но когда Олегу все же удаётся прижать его к себе, впечатать лицом в своё плечо, Сергей сдается, обмякает и, сомкнув на плоти зубы, глухо воет, а Олег чувствует, как мокнет футболка от его слюны. – Как я тут без тебя, Олег, – обессилив, шепчет Сергей, – как же, как же… Одинокая лампа без плафона под потоком мигает несколько раз и с резким щелчком гаснет. Лишенная освещения кухня мгновенно мрачнеет, а за окном летнее небо, такое низкое, что, кажется, вот-вот рухнет – оглушительная синева. – Т ише, тише, я же ввернусь,– бормочет Олег. – Я же вернусь, вернусь, конечно, вернусь, черт, ты же разрушишь без меня все.***
И, сдерживая слово, он возвращается.***
А затем возвращается снова (потому что снова уходит).***
И снова.***
И снова. Но в этот раз слишком поздно. Остров, на котором стоит психбольница – в огне. Посреди темных чернильных вод он сверкает пятном ржавой, растекающейся по мокрому полотну акварели, и отражается в брызгах беспокойного моря искрами бенгальских огней. Тщательно продуманная миссия по спасению терпит крах на подлете. В какой-то момент водитель катера пытается увести судно прочь, но один из парней Олега, надежный и молчаливый громила по имени Вано, прижимает дуло пистолета к его виску, и они сохраняют нужный им курс. И все же, хотя никто из его ребят не озвучивает недовольство вслух, Олег чует, лопатками чувствует напряжение, растущее среди них, по мере того, как факт существенности непредвиденных обстоятельств и необходимости корректировки плана становится очевиднее. Да, Олег опоздал. Он опоздал и опоздал намного больше, чем на пару месяцев, или сколько там потребовалось Серёге, чтобы прославиться на весь мир и оказаться в одном из самых охраняемых заведений в стране? Да что кривить душой, со своей идеей спасти Серегу он тоже конкретно так облажался. Потому что к тому моменту, как их катер пришвартовывается у пристани, и жар от огромного кострища, устроенного кое-кем здесь, ошпаривает кожу похлеще сирийского солнца, Олег уже знает: Серёгу не нужно спасать. Все на острове полыхает адским пламенем. Пахнет гарью, морской солью и жаренной плотью. Когда Олег ступает на землю, не зная куда идти, его окружает лишь паника, крики и шум. И жар, жар, жар, как в преисподней. Никому нет дела до силуэта, размытого дымом, идущего легким, парящим, почти танцующим шагом, но Олег узнает его издалека. Лопасти пожарных вертолётов с грохотом крутятся вдалеке, становясь громче по мере приближения. На лице Сергея улыбка, правая бровь игриво изогнута, на исхудавшем теле смирительная рубашка с развязанными рукавами трепещет на ветру, ткань на груди и спине хлопает парусиной. – Привет, Серый, – произносит Олег иссушенным от сухого, горячего воздуха ртом, когда они равняются, но Сергей не удостаивает его ответом. От бушующего пламени на острове светло, точно днем. Фигура Сергея отбрасывает на пристань темную длинную тень. Будто наслаждаясь происходящим, Сергей глубоко вздыхает горечь, черную копоть и жар, и дым, запрокидывает голову и распахивает руки, как при полете. А тень меняет свою форму.