***
Сергей Разумовский с перетянутыми крест накрест руками криво сидит за столом, нагнувшись вперёд и уперев взгляд в стол. Приваренный к полу всеми четырьмя ножками. Два бугая медбрата стоят на входе, один снаружи, ещё один прямо за спиной у Сергея. Сергей дышит тяжело через нос, истерично всхлипывает и длинными волосами лицо закрывает. Он сутулится, на стуле держится с трудом и всё бормочет что-то неразборчивое. «Хватит». Тяжелый вздох. «Я этого не хочу». Наклоняет голову ниже и дрожит сильнее. «Уходи». Всхлип. «Уходи!». Трясет головой. — Уходи! — орёт злобно и вскочить пытается. Со стула медленно сползает и трясется сильно. Медбрат его жесткой рукой на месте удерживает, в вертикальное положение возвращает. — Сергей, вам плохо? — глупый вопрос, если честно. Но этих психов хрен разберешь. То они в припадках бьются, а потом оказывается, что им хорошо было и вообще это их нормальное состояние. Медбрат — Вениамин его не узнает, но внимания не обращает — крепко Разумовского на месте держит и взглядом холодным врача прожигает. С чего бы вдруг? Разумовский вдруг замирает и голову поднимает. В нём что-то неуловимо меняется. У этого Разумовского взгляд злой, кровожадный, жестокий. Меняется мимика. Этот кривится и скалится, когда разговаривает, сам Сергей тихо бормочет и никогда не смотрит в глаза. Этот смотрит с вызовом прямо в глаза. У него во взгляде огонь и жестокость. Тот же огонь, что пол Питера сжег. — Ему хорошо, — ухмыляется во весь рот. — Он засыпает, когда просыпаетесь вы? — осторожно спрашивает Вениамин. Он здесь врач, вообще-то. Ему сделать что-то нужно с этим психом. Желательно до истечения срока давности по его делу. — Я ещё у нас посреди головы белое пятно как от прожектора и кто входит, тот и у руля, — он голову набок наклоняет и улыбается. — Я тоже читал Билли Миллигана. Вениамин почти доносит карандаш до бумаги. Поднимает взгляд. Этот Разумовский улыбается злобно, хохочет во всё горло. Насмехается. Настоящий Сергей не стал бы делать нечто подобное. — Читали? — Ну, ладно, — он кивает на самого себя. — Этот читал. Вениамин хочет ещё что-то спросить, но Разумовский снова меняется. Снова тихо бормочет, низко склонив голову и закрывая волосами лицо. Ничего. Каждый раз. Сергей ничего не говорил, не шел на контакт, а если и начинал говорить, то только о своей невиновности. Вениамин не сомневался. Сергей Разумовский в смирительной рубашке прямо перед ним с цепкой рукой медбрата на плече не смог убить человека. Шестерых, в числе которых ребенок. А вот жестокое и безымянное альтер-эго могло. Могло сотворить что угодно. Другой Разумовский уже нападал на медбратьев, так что охрану его палаты усилили почти в двое. Большую часть времени он находился в защищённом помещении в окружении охраны и в смирительной рубашке, просто потому что был способен на многое. Сергей был в сознании большую часть времени. Другой Разумовский появлялся только в случаях, когда попадался шанс напасть или сбежать. Хотя медбратья говорили, что Разумовский постоянно что-то бормочет и трясется.***
«Хватит», «Я этого не хочу», «уходи» — это теперь его самые частые слова. А Птица не слушался. Не уходил, доставал и доводил. Жить с ним — ну «жить» — это громко сказано, но смысл ясен — было невозможно. Птица не успокоится, пока не доведет Сергей. А вот до чего доведет совсем не ясно. То ли до своего полного контроля, то ли до суицида. Первый вариант тоже можно было считать смертью. Если первый — смерть тела, то второй — смертью личности Разумовского. Ни первого, ни второго Сергею не хотелось. Рано или поздно Птица устанет. Как уставали задирать его мальчишки беспризорники из детского дома. Их тоже отсутствие реакции раздражало, но там был Олег. Одна мысль о том, что он столько лет жил рядом с собственным сумасшествием, которое медленно, но верно выводило из равновесия, используя воспоминания о друге детства вызывала истерику. Как он мог их не отличить? Не хотел на самом деле. Не хотел думать, что это может быть не Олег. Ему бы это в голову и не пришло. Пришло, правда. Но не ему лично, а его эго-состоянию. Мысли об Олеге ранили не хуже ножа. Он же умер, да? Погиб в Сирии. Всё. На этом всё. Не было больше Олега и не будет никогда. Но в горле застывает крик, когда родные глаза смотрят с неподдельной нежностью. Настоящей, искренней. Настоящий Олег сидел на стуле в другом конце палаты и улыбался одними глазами. В тот день Птица молчал.