Ох, смерть воистину жестока! Ибо мы по-прежнему чувствуем!
Из Кодекса Подземного мира, запись о Патрокле
Ахиллес стоит у ворот в один из множества спокойных уголков Элизиума и не может заставить себя сделать последний шаг. Он не боится, нет, ведь страх — удел слабых. Он просто… сомневается. Как делает это всегда, как привык это делать, представ перед бесконечностью. Бесконечностью сожалений, и горечи, и тоски… Верно ли он поступает? Еще не поздно вернуться… но не будет ли это трусостью? «Рискни всем», — так просил передать тот, из-за кого его душа давно готова была развалиться на куски, если бы не пряжка туники, хоть как-то еще удерживающая ее вместе. Значит, он помнит, значит, он все еще… надеется? Ждет? Нет, не может быть. Он не простит… Ахиллес проводит языком по губам, как будто они могут пересохнуть. Один шаг. Всего один шаг. Он сможет его преодолеть. Ворота открываются беззвучно, да и было бы странно, если бы в Элизиуме произошло иначе. Дом для самых достойных, для героев, для тех, кто заслужил покой… «Не для такого, как я». Ахиллес успевает сделать несколько шагов прежде, чем решается поднять взгляд. Смуглый силуэт, чуть просвечивающий на фоне вечной зелени и затянутой дымкой Леты. Точно такой же прекрасный, каким он помнил его все эти… годы? века? — Ахиллес, — произносит до боли знакомый тихий голос. Патрокл смотрит на него снизу вверх, удивленно, как на рожденный рекой забвенья мираж. — Здравствуй, Пат. Стоит ли говорить что-то еще? Если бы сейчас кто-нибудь вонзил в грудь Ахиллеса кинжал, обнажая его сердце, его самую суть, то все те чувства, зажатые среди пусть и не плоти, но эфира, которым он стал, затопили бы эти луга, подобно огненным водам в Асфоделе, они бы выжгли их точно так же, или превратили бы в непроходимую топь… но ни одному из проявлений этой душащей надежды он не мог найти подходящих слов. Замешательство на лице Патрокла сменяется грустной улыбкой. Он медленно встает, чтобы получше разглядеть пусть не забытое, но с каждым глотком прохладного избавления все больше тускнеющее в памяти лицо. В последнее время он позволял себе делать эти глотки чаще… — Значит, ты действительно здесь, — его голос полон смирения, словно он уже знает, что все это рассеется, или что неизбежно ранит его, что не может оказаться чем-то помимо новой тоски. — Почему ты пришел ко мне? Ахиллес смотрит в прикрытые глаза, темные и потухшие, какими они не были при жизни, и знает, что может дать только один верный ответ. Он сокращает пропасть из тысячи слов одним шагом и заключает в объятья того, кто был, все эти годы и все годы до них, его самой лучшей частью. Патрокл делает движение, словно собираясь отстраниться, словно видит в нем лишь незнакомца, чужого и нежеланного, но вместо этого сжимает ткань на его спине, будто боясь, что кто-то из них растворится в неподвижном воздухе. Так стоят они, две Тени на одном месте, две половины одной души… нужно ли что-то еще? Нужны ли слова, если больше выразит взгляд? Нужен ли взгляд, если, закрыв глаза, чувствуешь сердце? Нужно ли сердце, если оно давно не бьется, а на его месте лишь обнаженные чувства? Нужны ли чувства, если они приносят такую боль… и такую сладость.