Голова раскалывалась. Обилие мыслей и догадок давило на черепную коробку, вынуждая думать куда активнее, быстрее откидывать лишние из тех подальше, лишь бы их становилось меньше. Достаточно было зациклиться и развить каждое из предположений до уподобимого реальному финала, и вот — внеочередная строчка в блокноте тут же грубо вычёркивается, точно в попытке стереть всякое упоминание о той.
Это всё совсем не то.
Кажется, будто он упускает что-то безумно важное в этой кипе букв и листов, казалось, допускает смысловую ошибку, словно в задачке по геометрии или примере по алгебре, во времена ещё школы. Не учитывает какую-то особенную переменную. Да и если брать такие аналогии, то и не удивительно — эти примеры с огромным количеством переменных никогда особо ему не нравились. Давались, но тратили слишком много времени и сосредоточенности парня. Если уж говорить прямо, то он их ненавидел. Слишком много необходимо было держать в голове, начиная от значения и заканчивая местом постановки каждой. Да и часть данных, в этом случае, приходилось сразу же брать и ставить по формулам, но здесь их нет. Может, не стоило откидывать так много данных за раз? Откидывать...
Он быстрым и отточенным движением откинул пару страниц блокнота, намеренно пропуская перечёркнутые записи, и тут же начал ловкими штрихами свою небольшую зарисовку. Возможно, это не могло помочь, но на миг ему показалось, что это необходимо. Данная деятельность расслабляла мысли, опустошая их содержание от постороннего шума, погружало сознание мужчины будто бы вовнутрь, но не внутрь самого себя. Внутрь сути. Откуда он, будучи инородным объектом, мог выцепить лишь крупицы.
Люди вокруг, копошащиеся, точно в огромном муравейнике, таяли в пустоте листа перед ним. Словно была какая-то сверхъестественная способность, как у героя какого-то комикса, и на самом деле была возможность заглянуть за грань человеческого существования. Забавно было бы подумать, что жизнь ещё недавнего выпускника могла быть на самом деле кому-то интересна, но ведь сейчас он и не думал — весь ум, всё сознание, все аспекты души стали вдруг едины лишь с его рукой, что рисовала что-то не из его мысленных образов, а совсем иное.
Дима рисовал редко. Точнее сказать, он не рисовал без необходимости на то, а после одного из самых запутанных дел о появлении из ниоткуда, а затем уже и пропаже ребёнка (это дело так и не было раскрыто, и теперь висело над всем отделом мёртвым грузом), он чувствовал наплывами потребность в этом интересном занятии. И каждый раз будто бы ощущал себя более живым в такие моменты, вспоминал слова мальчишки с заячьей губой, которого видел лишь единожды, так, словно он стоял совсем рядом, близко:
«Рисовать здорово. Точно какой-то бог направляет твоей рукой и может подсказать что-то, что ты упустил. Попробуй когда-нибудь, дети плохого не посоветуют»
Перед глазами тем временем возникли контурные линии, затем он уже более увлечённо приступил к штрихам твёрдым карандашом, и он искренне не замечал, что все полосы соединялись в картинку, а та рождалась на свет собственными силами. Будто он был не художником, а проводником и сторонним зрителем, которому кто-то открывает совсем иной мир. И взгляд его был бездумен, пока он смотрел на ту, в глубоком погружении куда-то внутрь себя, пока не был нанесён последний, финальный штрих...
— Кхем... Дубин, Дубин, приём, вызывает Земля, как Вы нас слышите? Приём!
От неожиданности Дима даже вздрогнул. И здесь он наконец-то поднял голову. И увидел своего коллегу по данному делу, Георгия Исайкова, что явно стоял здесь уже достаточное количество времени. Парень тут же вскочил со своего привычного места, и давно отработанным жестом махнул на только что нарисованный набросок, явно давая понять, что тот не стоит внимания и никоим образом не относится к делу.
— О. Да ты, я погляжу, уже успел изучить вещественные доказательства.
— Но я не...
И лишь сейчас Дима опустил взгляд на рисунок, и брови его почти соприкоснулись, настолько сильно он нахмурился.
На листе был изображён нож-бабочка. И он узнал его. По особой форме ручки.
— Погоди, ты же говорил, что Александра Звонова прирезали ножом...
Исаев быстро будто бы подсобрался, убрав с лица своего удивление и... Испуг? Что?
— Ну, да, нож-бабочка. Найден недалеко от места преступления. Так ты притрагивался к уликам или нет, вот, что мне скажи.
Дима ему не ответил. Задумался на минуту, позволив себе погрузиться в воспоминания о днях давно минувших...
__________
За год до знакомства с Громом, 31 декабря, Дима, провожаемый матерью, отправился на поезде из Санкт-Петербурга в Москву.
И тогда, вот, с корабля и прямо на бал, он сумел стать участником оцепления митинга на Триумфальной площади. Прямо в эпицентре беспорядков, совсем ещё зелёный, он старался действовать, исходя из своих понятий о правильности, но те разбивались ко всем чёртям, когда его братья по стороне начали активную защиту, словно атака — единственное средство. Он так не думал. Он этого не поддерживал, но и стоять столбом попросту не мог. И вот тогда появилось спасение.
В сторону полицейских кто-то из толпы метнул фаер. Он выцепил эту фигуру и тут же рванул к той, преследуя нарушителя. Чуть погодя он повалил наглеца на землю, оказалось, что он куда меньше, чем он сам. Так же оказалось, что тем была девушка.
— Ну не при первой же встрече! — засмеялась она тогда, будто бы даже не напуганная напором и тем, что её прижали к земле. — Сладкий, отпусти меня и тогда, быть может, я оставлю свой номерочек.
И он дал слабину. Решил проявить человечность, и лишь когда мелькнул в её руке нож, рукоять которого была похожа на кастет, он слишком поздно понял, что истекает кровью... А таинственная незнакомка скрылась из виду.
__________
Командировка в Москву, конечно, вещь весьма интересная и занятная, но он и без того не знал, где искать. Мало ли таких же ножей на белом свете? Пусть и выделяется среди прочих, но явно не единичный экземпляр, если, конечно, не сделан на заказ. Обходить мастерские — не вариант, нож выглядит, как весьма интересный самопал, так что надежды таяли буквально на глазах.
И он вернулся к тому, с чего и начинал:
задачка с кучей переменных...
Он что-то важное упускает из виду.
Но рисовать совсем не хотелось. Он открыл свои записи, пролистал их до исчёрканных страниц, и погрузился в размышления над тем, что имеет. Медленно прокручивал в голове события, анализировал, как и по какой причине эта дамочка, лицо которой отпечаталось в его памяти, могла совершить нечто подобное. Но не нашёл никаких зацепок, абсолютно никаких. И тогда уже поднялся — нужно посетить судмедэксперта и покопаться в старых делах. Его ждёт ночь, полная размышлений, и Исайкову об этом знать вовсе не обязательно.
***
Первое такое убийство произошло в Москве, небольшом дворике Сиреневого бульвара, который, возможно, когда-то был более красив и презентабелен, за что и получил такое красноречивое и красивое название. Тогда же, когда двор этот окрасился кровью лейтенанта полиции, Ивана Сухова, то двор был не то, чтобы очень красив. От этой первой жертвы всё и началось, весь ряд совпадений, которые подмечались с половины оборота: у каждого из пяти убитых похожим способов были семьи и дети, каждый из них работал в одном отделе с Исайковым, и к каждому из тех Георгий частенько ходил в гости, вместе со своей семьёй, состоящей из жены Анечки и дочери Максимой.
Тогда, когда это вскрылось, стало куда как проще. И вот, заседание суда, на котором в роли подозреваемой – Максима Исайкова, милая девушка средних лет. Мотив – убийство из зависти, но она утверждала, что спасала детей от их отцов.
У самой он частенько бил мать. Пил. Избивал их. Конечно, это не оправдание, но, между тем, можно было решить проблему другим путём, не привлекая к этому совершенно чужих людей. И ему казалось, что дело вовсе не в этом: сразу же, как он напал на след, Исайков нашёл многочисленных свидетелей, нашёл множество доказательств её вины и передал дело знакомому следователю, чтобы не быть причастным к тому. Он объяснил это причиной родства его с подозреваемой.
После того, как её осудили, Дима, увлеченный одной интересной деталью, пришёл к ней в следственный изолятор, ещё до того, как кто-либо занялся транспортировки заключенной. У него снова были рисунки, снова эти видения, и снова попытки разобраться в них.
— Это ведь не ты их убивала, да? — спросил он тогда, вот так просто, напрямик.
— Ты ничего уже не докажешь, — тихо сказала она и опустила глаза. — Слишком поздно. Да и отец... Он исправится. Я хочу в это верить.
