неоморт

Серёжа любит умничать и ногу на ногу закидывать, чтоб выглядеть как сука с глянца; дешёвый пафос решает, не стоит недооценивать. Серёжа кусает кончик паркера и играется им с дужкой очков, и это по Фрейду фаллический символ и нереализованное либидо — Серёжа знает, что деструктивен. Деструктивному — деструктивное. Дорогие запонки, подпольные аферы, обналы левыми личностями. Где деньги, там всегда секс, драгз, корвалол; Серёжу нарочито стремятся поцеловать из винтовки, но бронированные стёклышки и верный телохранитель Серёжу спасают. В том, что телохранитель верный, Серёжа уверен достаточно, чтобы тет-а-тет с ним сбросить туфли, вытянуться на заднем кайена. Задремать. Перепить. Серёжа может позволить себе вешаться телохранителю на шею, быть беспомощным и развязным, потому что телохранитель привязан не финансовым интересом. Примитивно и аддиктивно, Серёжа действует по методичке дрессировки собак: поманить, оттолкнуть, дать, забрать. Серёжа знает, что в мире почём, и манию формирует издалека, вскрыв прошлое — кстати, телохранителя зовут Олег, а в прошлом импульсы жестокости соединяются с сексуальностью на ранней стадии. Серёжа затаскивает к себе в постель, после — давит. Чтоб ещё больше власти, контроля, уверенности в самоволке. Серёжа Олегом манипулирует через отголоски эдипового комплекса, принцип удовольствия, травматические неврозы. Но этого мало, Серёже хочется максимум, Серёжа идёт ва-банк: заказывает себя. Чтоб через чувство вины, чтоб намертво. Естественно, получается. Серёжу ранят в руку (не сильно, но пьяной вишни на рукаве много, выглядит страшно), Олег бледнеет и перетягивает галстуком выше ранения. До ближайшей больницы выжимает максимум из спидометра, через черный вход затаскивает на руках, раскидывается угрозами и деньгами; Серёжа облизывает губы и думает, что не больно и не жалко совсем. Такой кадр явно дороже. Не мешать бизнес и личное — бред. Бизнес неуспешен без личного интереса, искренность неоценима при сугубо деловых отношениях. Серёжа трахает Олегу мозг эпатажными выходками, в пиковой точке нивелирует злобу спонтанным сексом; спонтанный он, конечно, только для Олега, у Серёжи всё схвачено и просчитано на девять страниц ежедневника. Кроме поз. Позы — инициатива Олега, Серёжа не выбирает, но отказ от выбора — тоже выбор, в общем, Серёжа ведёт даже в партии ведомого. Даже в бронированном гараже, когда Олег вжимает в капот, грубо и цепко; под капотом 270 лошадиных сил, у Олега под водолазкой одна, волчья, с горловой хваткой. Олег — прелесть. Очарован Серёжей до хрипа. А хули не быть; Серёжа в обход бухгалтерии стабильно по пятым числам кидает ему пол-ляма, картинно роняет с плеч шелковый халатик, в котором от халатика-то пояс да название. (Сплошной стыд.) Стыд — то, чего не существует. Есть только некое устаревшее scham, связанное с отвращением, моралью, ужасом или жалостью — что-то не про Серёжу, короче. Серёжа ляпает руки по локти или даже по шею, потому что наглый и не любит не получать своего. Из вскрытой медбазы течёт врачебная тайна, из груди Олега течёт вишнёвый сироп, Олега не жалко, ну, может, совсем чуть-чуть; надо было работать на опережение. Это Серёжа не говорит вслух. Только перехватывает в сексе инициативу, чтоб не разошлись свежие швы, и в самый острый момент в самое ухо шепчет: «прежде, чем бросаться закрывать меня грудью, подумай, найду ли я кого-то, кто будет так же яро меня защищать». Олег дёргается. Он уже совсем окончательно любит, Серёжа видит и поэтому говорит так, хотя сам Серёжа прекрасно знает, что любого другого так же влюбил бы. И любой бы так же грудью бы закрыл и так же бы ничё не понял. Потому что Серёжа умеет и знает, как надо. А Олег не умеет и не знает, дурной большой мальчик, Олег хочет — не Серёжу. Вернее, хочет, но в более глубоком и смешном смысле: Олег хочет любви. Серёжиной. Голодный, заискивающий. Смотрит, ходит кругами. Огораживает, болезненно остро следит за микротравмами. Ревнует. Серёжа с ним заигрывает, по холке треплет, и — не больше. Больше уже неразумно, не в Серёжином стиле. Стиль на бирке. Диор, мэг, кляйн. Фрустрация поддерживает агрессивность, Серёжа давит её обесчеловечиванием и смещением фокуса на процесс. Трансценденция — тоже стиль. Камо грядеши, камасутра. Серёжа даёт Олегу в принципе и сбросить стресс: асфиксия и синяки, в конфликте на почве мазохизма психотип тявкает против воспитания. Ну, это мелочи. Серёже интересно до серой зоны и можно поступиться привычками, потому что Олег ценный кадр: крысу вывозит в каршеринговой машине в березняк, там же закапывает. По дороге туда Серёжа на заднем вкрадчивым голоском и ттшкой на кадыке узнаёт у крысы каналы утечки. По дороге обратно Олег сруливает в пролесок и они трахаются, Серёже хорошо, как под рисполептом, перед глазами пятнашки: снег, деревья, вишня брызгами по свежей земляной взрытке. Олег теперь тоже помазан. Или не теперь, или уже давно. Олег держит снайперку с отцовской нежностью и макарова перезаряжает так, что Серёже мятным холодком живот сводит. И коленки сами разводятся. Потому что в премодерне была опора на авторитет, в модерне было замыкание на себя, а постмодерн это уже после первой мировой, после демонстрации расщепляющей силы физики и химического оружия в Хиросиме, Нагасаки и так далее, и теперь нормы нет и истины нет. Нихуя нет, на самом деле, кроме похоти, алчности, трогательной нежности. Последнее для Серёжи как циркуль Вебера, особенно когда Олег глаза завязывает и — языком, пальцами. Мягко так, чувственно. По Фромму автоматы к любви не способны, по Фрейду любовь продуктивная иллюзия, — Олег видит в Серёже что-то высокое, что нельзя ни в коем случае надломить, Серёжа в Олеге видит дефектуру работы оборонки: автомат потерял голову. Впрочем, так и было задумано. Обманчивой слабостью, показной неумелостью — мальчики таких любят особенно ярко, у мальчиков инстинкт и потребность защищать. Ещё мальчики любят учить. Серёжа делает вид, что его музыкальные пальцы под глок не заточены, Олег с плохо скрываемым удовольствием на полигоне объясняет базисы распределения отдачи и накрывает ладонь Серёжи своей, прижимается вплотную, шепчет в шею — эрос с примесью людуса, очередной акт любви в салоне порше неизбежен. И Серёже нравится. Сначала не рассчитывал на что-то, ну, чтоб настолько, так неуместно и дико, а теперь распробовал: мания Олега вкусная, как барбариска. Как будто бы даже льстит. Серёжа блестящий и прозолоченнее богемы, Олег за ним след в след: мрачный рыцарь в плаще, подаёт пальто и дверь придерживает. Серёжа с ним смотрится. Олег говорит, что на Серёже лучше белья смотрится его отсутствие. Снова прижимается, на этот раз учит играть в русский бильярд. Ставит пальчики, ставит кий, комментирует в самое ухо; Серёжа трётся бёдрами, в задницу упирается крупнокалиберный кольт. Ну, ожидаемо. В выкупленном на вечер бильярде Серёжу по зелёному сукну раскладывают, как плоские пирамиды бильярдных шариков. Липкие руки, холодные пальцы, глупый смех — у Олега от этого всего такие глаза пьяные, как будто Серёжа — марочный брют. Серёжа ему отдаётся, это течение как в Неве и с ним не поспоришь, Серёжу уносит; пока ещё можно, пока ещё молодой. Олег в любом случае не ошибка и не будущая печаль, значит, правда можно ещё или даже можно уже; Серёжа посвящает Олега в свои схемы. Показывает распечатки, договора, все подстраховочные, на интерактивной доске рисует карту связей между спонсорством модельного агентства и контрабандой оружия. Рассказывает про чёрный рынок бумаг, подкормку подпольного трансплантолога с не слишком гуманистическими принципами. Олег слушает и запоминает. И опять один к одному: он или тоже мудак, или слишком влюблён, чтобы осуждать. Не-о-суж-дай. После тридцати часов за рулём Олег полужив и Серёжа уговаривает его не ехать на формальную встречу, потому что Олег выглядит нехорошо и что там вообще может произойти, — в общем, Серёжа упархивает в бизнес-такси на рандеву по поводу уже прошедшего, где его благополучно подкармливают реладормом (кто ж знал, что официант подмазанный). В себя Серёжа приходит уже в плохо освещённом подвале, в лучших традициях пристёгнутым к скобе в стене. Серёжу пиздят по лицу и это не больно из-за того же реладорма, но заторможенное сознание злится на подпорченный имидж; Серёжа на все вопросы отвечает невпопад и лыбится разбитым ртом. Часов пять Серёжа продержится, а дальше держаться придётся всей шайке Дракона: Олег Серёжу найдёт. Сердцем и по вшитому на бедро маячку; парные кулончики показались слишком скучными, Серёжа в порыве экзальтации спроектировал парные чипы по образу и подобию забугорных следилок. Даже не пять; три. Через три часа Олег Серёжу находит. Тоже получает в ебало, но ему вообще не привыкать, только подстёгивает; Серёжа облизывает треснувшие губы. От того, какой Олег красивый, когда страшный, и от тёплого железного запаха затёкшее тело сковывает эйфория. Олег вскидывает глок в последний раз — рядом с Серёжей по стенке размазывает дурную голову одной из шестёрок. Самого Дракона к этому моменту, разумеется, в зоне доступа не имеется. (У вышибленных мозгов слишком сладкий запах; Серёжа блюёт, Олег заботливо держит подбородок и волосы.) Потом Олег извиняется. Чувствует себя виноватым, на коленях стоит перед Серёжиной постелью, обнимает ноги. У Серёжи уже почти зажили тонкие швы на лице и уязвлённое самолюбие, он Олега по черной шерсти гладит и как мантру шепчет: «ты-не-сделал-ничего-плохого-всё-хорошо». Не поможет. Серёжа знает. Потому что Олегова вина туго переплетена с девиантной этикой поведения, с мыслями о возможности совершения того, что ведёт к виновности. Вина — грех против самого Олега, и Серёжино прощение никак тут не помешает жрать себя поедом. Ну, и черт с ним. Чувство вины Серёжа купирует сексом. Пытается купировать. Вроде, успешно. Серёжа на горле у Олега затягивает ошейник, вместо шлейки пристёгивает цепку; «ебу собак, а ну, погавкай». Олегу будто бы помогает. Серёжа отхаживает его плёткой, говорит гадости и ходит по тонкому льду, но не даёт даже трещать, не говоря уже о проломах: Серёжа аккуратнее сапёра на растяжке. Ни единого привязанного к ситуации упрёка, только общее, отвлечённое, неправдивое. Потому что шаг влево, шаг вправо — и культивируется отвращение. А этого Серёже не надо, Серёже нужен потенциал, генезис садизма, но в случае с Олегом кажется, что тут от рождения — всё. И дисэмпатия, и грубость, и шрам наискось по тылу ладони, и деструктивная преданность — всё уже было, когда Серёжа Олега себе нашёл. Было же? Точно, было. Не мог же Серёжа человека взять и перекроить. Или мог? Серёжа своей авторской терапией — упс! — случайно превратил Олега в сабмиссива. И нет, не стыдно, хотя странно, конечно, как так получилось, но уже поздно; Серёжа кайфует, Олегу тоже по кайфу. Правда, охраняет Олег теперь более ревниво и ласково: волк стал влюблённым в цепь псом. Пёс гордится оставленными цепью отметинами. Серёжа Олегу на спину оставляет два поцелуя хлыста крест-накрест. Татуировка дробится, на коже рубцы. Серёжа зализывает каждый. Вместе с опиорфином в свежие царапки диффундирует компульсия: мстить. Желание мести светится в черноте глаз как концентрированное молоко, которое Олег по ложке вливает в Серёжин утренний кофе. Олег целует вокруг свежих шрамов и говорит: «убью». Серёжа отстраняется, перехватывает взгляд, предлагает: «мы убьём». Потому что надо вместе. Месть принято подавать холодной — для этого лёд, Олег — эспрессо, Серёжа — апельсиновый сплэш. «Мы» — бамбл на террасе кафешки вечером июльского воскресенья. Вкусно получается. «Мы» — есть такой роман у Замятина. В симфизе поцелуев и азарта обнажается нелегитимная подструктура союза: жажда крови. Обоюдная, безусловная, пусть формально и откинутая за границы любовной системы. Серёжа не то чтобы сильно уважает формализм, но с обществом приходится считаться, потому что в обществе приходится жить. Общество вокруг Серёжи как будто лояльно, но жадно до девиаций, а Серёже нравятся анатомически ему подобные — мужчины; Серёжа гей, пидор, гомосексуалист. Всегда им был. И в нежном возрасте, выпавшем на ударные десятые, Серёжа первую неправильную любовь свою задушил, безжалостно и беспощадно. (Она не имела ни прав, ни лёгких для первого вдоха.) По факту, это было убийство. Самоубийство даже. На подсознательном уровне выношенное, вырожденное рациональным страхом преследования: гомосексуальность не порок и не преступление, а ты попробуй объясни тем, кто в подворотне спальника встречает руками в карманах штанов с лампасами. Поэтому Серёжа влюблялся один раз: больно, молча, коротко. Олег — уже любовь. Пантенол на химический ожог. Химия поверх химии, как будто поможет, хотя вдруг; химия состоит на две трети из ожидания, жизнь, очевидно, тоже, — Серёжа Олега ждал, потому что Олег ему был очень-очень нужен. Теперь Серёжа ждёт шанса. В кабинете отводит отдельный дисплей под мониторинг телефонов полезных Дракону людей, отслеживает кредитки. На кровати, забираясь к Олегу на колени, с горящими глазами рассказывает очередной красивый план: мотель, нож, два удара. Убийство в духе Агаты Кристи. Альтернатива венчанию, без шуток: жестокость и сексуальность (читай: любовь) намертво связаны. Нет никакого инстинктивного отвращения перед кровопролитием, люди — потомки бесконечно длинной череды поколений убийц. Так решила природа, так придумала эволюция. Серёжа лишь примеряет её терновый венец. В венце — симбирциты. Глаза Олега в ярком солнечном свете. Ресторан на крыше, пять вечера, понедельник, шато марго. Серёже натирают лаковые туфли. Серёжа их скидывает, ноги вытягивает на колени Олегу; можно, потому что хочется, зал всё равно пустой. Чизкейк обсыпан сублимированной малиной, в небе россыпи стрижей — красиво. Ночь теплее свитера, темнота падает на плечи и они спускаются к набережной, пугать сфинксов чересчур серьёзными разговорами. Серёжа танцует босиком на каменных ступенях, Нева лижет пятки — Олег ловит, угадав потерю равновесия. И буквально через неделю ловит пулю-дуру. Боком. Серёжу пытаются снять через панорамное окно бизнес-центра, когда он обкашливает важную сделку с москвичами. Олег делает вид, что заебись, в снятых бизнес-апартаментах выковыривает пулю ножом, заливает коньяком из мини-бара. Серёжа кусает пальцы и ругается матом. Олег шутит. От боли морщится и шутит. Дурак. Серёжа злится и уходит в ванную жрать колёса. Под колёсами Серёжа ебливый и ласковый, индифферентный ко всему. Сейчас такой Серёжа — лучший из вариантов. Из ванной выходит неровно и весело, стекает перед Олегом на пол, мажет губами по ширинке. Олег гладит по щеке, тоже что-то глотает. У Олега свои витаминки (топирамат+оланзапин), у Серёжи — свои (рисперидон+водка). Секс красочный и заторможенный, Серёжа занимает любимую позу наездника, запрокидывает голову, сипло стонет, скребёт Олега по груди. Олег тоже стонет. Глухо, утробно. Почти рыком. Впивается ногтями в бока, удерживает на себе; они трахаются достаточно лениво, чтобы не закровил свежий неровный шов. И, кстати, первый раз без защиты. Доверие выходит на новый уровень. Утром Серёжа доверяет Олегу свою херню в голове. Под аспириновую шипучку объясняет, растирая ноющий лоб: любит, подсознательно ревнует к прошлому, амбивалентность чувств толкает на провокации. Олег внимательно слушает, ухмыляется, рассказывает; да, влюблён был, она тоже была на контракте, пропала без вести. До неё и после неё были ещё штуки четыре, все на пару встреч. Не вышло, не получилось. Серёжа понимающе кивает. Всё ясно, тоже неудачник. Слава богу. Не с чем сравнивать, значит, не знает, что может быть лучше, — отлично. Никуда не денется. (Деваться просто некуда.) От жажды — тем паче. Серёжа жаждет власти. Денег. Авторитета в узких кругах. Это тщеславно и малодушно, но Серёже хочется — Серёжа захотел и сделал. У Серёжи амбиции и принцип — получать желаемое. А желания по Юнгу, по Фрейду: опасные. Серёжа лезет в бизнес. Выкупает пару мелких заводов за символическую сумму; денег у Серёжи много, но интереснее вывезти в поле и нежно поворковать, пока Олег рядом по плечику незадачливого предпринимателя похлопывает. Для убедительности. Убеждение — это вообще дар божий, сильная сторона Олега. Серёжа зарывается в бумажки, придумывает сто идей по выпуску пали в обход ФЗ, а Олег щемит перекупов, за горло и к стенке в заброшенном заводском цехе — Серёжа в это время с улыбочкой ходит туда-сюда. Схема проста и на зубах хрустит сахар-песком: импорт в бочках, разлив по отечественным бутылкам, перепродажи через посредников. Напрямую нельзя. В машине, на выезде с очередного места встречи (старый полигон ХЗБ), Серёжа вытирает ладонь от чьего-то разбитого носа и задорно щурится: «мы будем делать виски». Разводить проще, вкус испоганить сложнее. Серёжа щёлкает пальцами, рисует в воздухе замки: «мы будем королями рынка, Олеж!» Олег хмыкает, закуривая в окно. Олегу на бизнес, очевидно, параллельно: со всей сферой экономики у Олега из связей только брошенный на первом курсе юрфак. Но Серёжа всё равно говорит «мы». «Мы» — звучит уверенно. Только вот не выгорает: Серёжа ведётся не на того, кусает чужое. На это вежливо намекает бандеролька с игрушкой, набитой сырым мясом. Выдавленное бронебойное стекло. Шантаж. Покушения. Покушение на покушении, Серёжа не боится, но устаёт от перманентного состояния сгруппированности; во время очередного покушения пакетом с кровью и достаточной динамичностью имитирует смерть. Олег имитирует скорбь и увольнение. Убедительно, с парой взрывов и вторыми полосами в жёлтой прессе. Красиво. Они оба исчезают с радаров, перекинув дела на подставные фигуры. Сваливают в Подмосковье — Олег бредит уютом и тишиной, Серёжа берёт с собой ноутбук. Впн, анонимайзер, мониторинг, дистанционное руководство. Антоновка. Олег подрезает яблоньки на выкупленном за нал участке, мажет срубы водоэмульсионным тэксом. Серёжа в гамаке потягивает компот и пишет сценарий к убийству; отброшенная на время идея-фикс вернулась с новыми силами. Серёжа обещает: «мы устроим кровавую баню». Обнимает со спины, пока Олег со шлангом лезет в малину. Душно, тихо. Пахнет травой. На даче пианино расстроенное. Серёжа двумя пальцами наигрывает крематорий, Олег гитарой бренчит на куплетах: «мы вырвем столбы, мы отменим границы». (О, маленькая девочка со взглядом волчицы.) Спустя три месяца летней идиллии наступает влажная питерская осень и пора заявить о себе. Серёжа льёт кислоту. На ламинате пенится белым с розовым, Олег отворачивается. Арматурой по черепу, балаклавы и берцы с развала; Серёжа усмехается Олегу: «извольте вашу спину» и перемахивает через забор. Придушивает, чтоб в гараже к стулу уже неживого примотать колючей проволокой. В назидание. Чтоб вспомнили и забоялись. Олег не в восторге. Олег предпочитает быстро и безболезненно, что в сексе, что в криминале, но — Серёжа ломает его принципы через коленку. Показывает, что убийство это весело, как игра или что-то такое — в костюме горничной и парике проникает в гостиничный номер, оставляет три несквозных береттой. Беретта крепится на ремни под юбкой, бёдра на уровне стыда стянуты кожаными змеями; Олег отъезжает до ближайшего лесопарка и набрасывается: у Олега фетиш на портупеи, у Серёжи адреналин и дофаминовый взрыв — криминал это сексуально. Серёжа — не менее. Его сексуальность агрессивна, выплёскивается энергией деструдо в синергизме с Олеговым танатосом; танатос представляется реально единственным, что может оправдать Олегову любовь, неожиданно здоровую и крепкую. Серёжа вычищает из-под ногтей ещё не остывшей дряни свой эпидермис, пока Олег заботливо держит ей пальчики. Чтоб окоченением не схватились. Дрянь — хищная киса, короткая стрижка и когтеподобный маникюр, натравила на Серёжу в своё время аж две крупные рыбы, у Олега в память о ней шрам с рассечённой в ДТП брови и два огнестрела. Но Олег всё равно хмурится. Он принципиальный и женщин трогать не хочет, а Серёжа за равенство полов и в штаны, прежде чем в морду дать, не заглядывает. И Олега от черноты мыслей отвлекает: волосами по щеке, губы в губы, горячо целоваться над трупом посреди красного озера на паркете. Поцелуи хаотичные и на вкус как лётные карамельки, которые Олег для Серёжи держит в бардачке; на слишком мягкой подвеске Серёжина вестибулярка начинает бунтовать. И что-то есть похожее на бунт в том, как Олег сжимает упрямый рот тонкой линией, когда зажигалкой прижигает пальцы уже экс-журналиста, вытащившего на свет в своё время слишком многое. Серёжа в это время железным прутом отхаживает замотанное тряпкой лицо — затруднит опознание, почерк преступления снова уходит в сторону. Влево-вправо. За месяц в четыре руки вырезается половина висяков питерского следкома. Серёжа красным карандашом из списочка вычёркивает — минус уходит в плюс. Серёже мало. Серёже мало всегда, за исключением тех случаев, когда Олег ловит бесяку и сгребает в охапку; в этих случаях Серёжа обычно скулит, полосит ногтями по обоям и «пожалуйста, хватит, я не могу-у». Олег может всю ночь. Ещё стихи в промежутках читает, с утра цветы притаскивает — розы с оборванными шипами. Серёжа дуреет. Розы в вазу ставит, акварелькой в блокнотике набрасывает. Сразу после портрета лица, разбитого камнем до неузнаваемости; красное пропечатывается, розы пестреют. Пёстрые розы — мутация. Флорибунда, королевский вкус. В одной роскошной квартире тоже белые розы в фарфоровой вазе — Олег шестым калибром размазывает по ним вишнёвую мякоть. Серёжа любуется. Ему всё ещё мало, жилистые руки тянутся дальше, загребают всё больше ниточек; Калининград, Хельсинки, Одесса, фальшивые паспорта, комнаты посуточно. Вечный побег, азартные прятки. Каждым новым убийством Серёжа привязывает Олега всё крепче и крепче, но это по любви и нормально: в природе свободы нет, только жёсткий детерминизм. Свобода — фикция, ноумен. После спарринга Серёжа заваливает Олега на пол, стягивает ему руки эластичным бинтом. Олег немного дёргается. Это невротичность сексуальных реакций, Серёжа выслеживает её опытным путём; Серёжа бихевиорист. А стимул больше реакции. Олега заводит и одновременно пугает Серёжина атрибутика субъекта — одержимость, идеальная противоположность либидо. Почему? О, о таком не спрашивают. Поиск смысла в таких вещах — патология. Как и то, что Олег не стремится Серёжу подавить; на всякий случай, засыпая очередной труп хлоркой, Серёжа у Олега спрашивает, может ли на болоте вырасти полноценное здоровое дерево. Олег усмехается, отрицательно головой качает: нет, мол, на бедной зыбкой почве кривули полугнилые растут. Серёжа кивает. Гипотеза о патологии крепости их отношений подтверждается. НБИКС беспомощно вскидывает руки. Серёжа вскидывает глок. Над кучей листвы Олега к себе за куртку притягивает и целует. Олег целует в ответ, обжигая спину холодом сапёрной лопатки. Это любовь. Любовь по Фрейду — болезнь, психогенная лихорадка. Серёжа не врач, но принципы медицинской этики знает: рядом с клятвой Гиппократа эрос зачёркиваем. Серёжа — санитар леса, своего рода тоже доктор. Поэтому Олега отталкивает. Выхватывает ствол, целится в грудь. Сердце — эпицентр инфекции, очаг эндорфинового шторма. Нужно ингибировать. Серёжа прищуривается. Олег всё понимает. Поднимает ладони, отходит на пару шагов, облокачивается спиной на дерево. Вполголоса говорит: «давай». Серёжа кусает губу. Любовь — болезнь, а болезнь надо лечить. Серёжа сдёргивает предохранитель. Олег закрывает глаза. Улыбается. Он понимает. Серёжа жмёт на курок. (В обойме ни одного патрона.)