Ну кто же знал, не утонув — я попаду на этот остров Берегу на берегу твоих волос густые волны Так приятно укрывала бирюзовым одеялом Я раскрылся, умирая, но к тебе опять ныряю
Мы - Остров
Ваня Тихона не торопил. Ему-то спешить сейчас некуда, а вот Тиша мог и психануть, и сбросить звонок, сославшись на Серёжу, который, якобы, мог понять, кто и зачем звонит. В последнее время с этим было сложно. Тиша говорил, что Серёжа, кажется, каким-то образом догадался, что было между Жизневским и Ванькой когда-то, и крайне болезненно реагировал на любое упоминание Янковского в принципе, считая его... Интересно было бы узнать, кем он его считает, на самом деле. Но что точно нельзя было отрицать – интуиция у Горошко будь здоров. – Вовремя ты позвонил, – проворчал в трубку Тиша уже не шёпотом – видимо, вышел в другую комнату. – Серëжка только уснул. Что-то случилось, Ванько? – Угу, почти, – ответил Ваня и выдержал паузу, затягиваясь сигаретой и перекладывая телефон в другую руку. – Скоро случится. Я случусь в Питере через два дня. Хотел встретиться с тобой. На том конце какое-то время лишь тишина, но Янковский не торопил, прекрасно зная, что Тихон, в конце концов, согласится. Когда он отказывался от встречи? Если Жизневский приезжал в Москву, они обязательно встречались. Когда просто по-дружески посидеть... а когда нет. Так было раньше, по крайней мере, но Ваня собирался возобновить приятную во всех аспектах традицию. Приятно, конечно, посидеть втроём с Филей, но этого стало откровенно мало. Вообще-то, они достаточно долго поддерживали лишь дружеские отношения. У Вани случилась вроде как большая любовь, у Тиши – тоже, но то, что между ними было, никуда исчезать не собиралось, как бы им обоим ни хотелось. Игнорировать слона в посудной лавке становилось всё сложнее. И висело это между ними огромной грозовой тучей, сверкало вспышками молний, готовое разразиться бурей буквально в любую минуту. Ваня не мог не замечать, как на него смотрит Тихон – до сих пор. Этот взгляд льстил, от него в груди разливалось приятное тепло, но Ванька далеко не сразу осознал, что взгляда-то ему и мало. И дружеских объятий, и шуток, понятных только им двоим, и детского дурачества. Всего мало, потому что привык Ваня к хорошим, большим порциям, а теперь Тихон давал себя по чуть-чуть, словно боясь. Мало ему было Тиши. – Я не уверен, что нужно… Серёжа может… – Да перестань, – поморщился Янковский. – Ну что ты сразу на Серёжу стрелки переводишь? Ты же хочешь увидеться. Имеешь полное право затусить с другом. Ты же соскучился. – Ты меня насквозь видишь, да? – ответил Тиша, и Ваня услышал в его голосе улыбку. – Я не просто соскучился, я жутко соскучился, Ванько. Ваня был свидетелем почти всей этой драмы между Тихоном и Горошко. Может, если бы он параллельно этому не сошёлся бы с Дианой, всё вышло бы как-то по-другому? Может, они с Тишей были бы вместе… условно вместе, конечно, учитывая, что один – в Москве, другой – в Питере. Но иногда Ване казалось, что Жизневский был на это готов. Они никогда не говорили ни о чём таком вслух, но в том, как Тихон смотрел на него, как касался, обнимал, зарываясь носом в волосы, как вёл себя в постели, как притаскивался, бывает, пьяный посреди ночи, к нему, не к Ксюше, – говорило очень о многом. Но всё вышло так, как вышло. Тихон сошёлся всё-таки каким-то невообразимым образом с Серёжей и смог сохранить дружбу с Янковским. Дружбу, которая временами становилась прохладнее, и Ваня точно знал, что, точнее, кто этому причина. Особенно после той выходки в парке, когда Янковский крикнул в трубку Тихона, влезая в его разговор с Горошко. Тот сразу дал отбой, и сразу же стало всё понятно. Серёжа умный мальчик. – Я, кстати, тоже соскучился, – улыбнулся в ответ Ваня и затушил окурок в пепельнице. – Поцеловать тебя хочу. А ты этого хочешь, ну, чтобы как раньше, а, Тиш? Тишка. Котишка. – Вань, нет, ну ты же знаешь, что я… – Да знаю я всё. Но тебя же это никогда не смущало, да, Тиш? Никогда. А я соскучился. Я тебя хочу. Хочу почувствовать тебя внутри, отсосать тебе хочу, Тиш, просто пиздец как сильно хочу. Помнишь, как дрочили тогда, на даче? Бля, да не можешь не помнить. Я чуть не плюнул тогда уже на всё… В ответ – тишина, напряжённая, но не гудки отбоя, и Ваня снова улыбается, представляя, какое у Тихона сейчас выражение лица. Растерянное? Злое? А может, грустное? Но точно не безразличное. И сердце наверняка забилось быстрее, потому что Тишка представил всё, о чем сказал Янковский. Не мог не. Поэтому и молчит так напряжённо, что даже дыхания не слышно. – Хочешь – я тебя в номере отеля встречу? Сразу буду на коленях стоять, на пороге, чтобы тебя в рот взять… нет, не так. Вылижу тебя всего сначала, чтобы мокрый был, чтобы тёк, а руками касаться не позволю – ни себя, ни меня. Тихон молчит – не просит замолчать, но и не просит продолжать. Ваня знает, что он всё ещё там, и наверняка напряжённо слушает, и у него совершенно точно стоит. – А потом уже возьму тебя полностью, по самые яйца, ты всегда с ума сходил с того, что я так умею. Знаешь, чего я хочу? Чтобы ты в этот момент взял меня за волосы и оттрахал в рот, чтобы до самого горла. Чтобы мокро, грязно, давиться тобой хочу до звёзд перед глазами. Хочу, чтобы ты смотрел на меня в этот момент. Ваня давно уже стянул с себя штаны вместе с бельём, обхватил рукой член, но это было совсем не то. Даже прервавшись, чтобы облизнуть ладонь и накрыть ею головку, это – просто механическое действие, которое принесёт лишь временное облегчение. Желания, глубинного желания, простая дрочка не утолит. Ему был нужен Тиша, и совсем не так, как сейчас, по телефону, а живой, горячий и настоящий. И плевать, что пахнет он кем-то другим. Ване будет достаточно лишь ночь с ним провести, чтобы оставить свой запах. И никаких меток не нужно на коже. Он же не дурак, в конце концов. Это будет просто их маленькая тайна – совсем как раньше. – А ещё я знаю, чего хочешь ты, Тишка, вот прямо сейчас, в этот самый момент, – улыбнулся Янковский и облизнул губы, голос у него стал совсем низким и мурлыкающим, жаль только, что динамик телефона наверняка не передавал весь спектр. – Ты бы хотел оттянуть меня за волосы, и чтобы я широко раскрыл рот и высунул язык, но кончить ты хочешь всё равно на моё лицо. Ты очень любишь кончать мне на лицо, Тиш, это твой фетиш, да? Улыбка Ваньки становится шире, когда он слышит тихий шорох в динамике телефона и последовавшее ещё более тихое «блять…» от Жизневского. Всё-таки пробрало как следует, и ему – Ваня точно знал – тоже будет мало руки и телефона. А ещё хотелось спросить, любит ли Тихон кончать на лицо Серёжи? И умеет ли Серёжка брать так же глубоко? Так и свербит задать вопрос, но Янковский сдерживается. Во-первых, не хотелось спугнуть Тихона, у которого этот самый Серёжа сейчас за стенкой спит, а во-вторых, не нужно было впускать Горошко в этот их момент, который хотелось разделить только с Тишей. Рука на члене двигается быстрее, жёстче, амплитуда увеличивается, хотя плотное кольцо из пальцев двигается только у головки, с силой нажимая на неё, на уздечку, потому что не до долгих ласк и прелюдий, тут бы только пар выпустить, чтобы яйца не звенели, чтобы дожить эти два дня, а потом ещё четыре часа в «Сапсане», и ещё сколько-то до приезда Тихона. Сейчас хочется просто кончить. Без изысков, без красоты, сжимая телефон в чуть вспотевшей руке. Зная, что Тиша там, в Питере, сейчас в таком же состоянии. – Растяну себя ещё до твоего прихода, но лубрикант в душе смою. Чтобы только на своей слюне и твоей смазке, – шумно выдохнул Ваня и выгнулся в спине, уперевшись в диван затылком, чувствуя, что уже вот-вот. – Тр-рахаться с тобой хочу, Тишка… Пиздец как я тебя хочу… В динамике телефона – эхом – такой же приглушённый стон, как и у него. – Ну давай… До встречи, Тиш. Люблю-целую, ещё напишу. Не пались только, – мягко рассмеялся Янковский и дал отбой, не дожидаясь, когда Тихон ему что-нибудь ответит. Потому что отвечать ему пока что точно нечего, а все его мысли и чувства Ваня и так знает. Чувствует сквозь расстояние, думает о них, вытирая руку и живот влажными салфетками. Два дня. Осталось потерпеть всего два дня.* * *
Телефон давно ушёл в блокировку сам после оборвавшегося звонка, а Тихон продолжал сидеть на диване, держа его у уха. Вторая рука всё ещё безвольно лежала на колене, испачканная в постепенно подсыхающем семени, неприятно стягивавшим кожу. Молодец, Жизневский. Вот он, весь пиздец твоей жизни, на пальцах, и под рукой даже ничего нет, чтобы вытереть его и забыть. Потому что хрен тут что забудешь уже, после такого звонка. Кажется, Филя ему как-то говорил, мол, что Чеботарёв его на дно потянет, но в этом Бледный ошибся. Димка не при чём, а на дно его тянет с собой Ванько, и самое ужасное, что сил сопротивляться у Тиши просто не было. Слишком много всего в душе – и не только – всколыхнул и поднял этот внезапный звонок. Жизневский обрадовался, увидев на экране имя, и мелочно обрадовался вдогонку тому, что Серёжа уже уснул. При нём разговора бы не вышло – ни такого, ни какого бы то ни было ещё, потому что Серёжка ревновал к Янковскому так, как никогда и ни к кому прежде, даже к Диме так не ревновал. Ну, потому что это же Дима, верно? А вот Ваня… Ваня – это совсем другое. Всегда был другим, всегда был где-то там, за рёбрами, засевший глубоко, прочно и надолго. Такого не выкинешь из сердца и из головы просто по щелчку пальцев. Тиша думал – ну вот же, переболело. Тиша думал – перегорел, можно и просто дружить прекрасно, дурачиться, общаться. С Ванькой хорошо, он такой же пластичный и живой, такой же смешливый и безумный, готовый с Тихоном хоть в огонь, хоть в воду, хоть в медные трубы. Поддерживающий все дурацкие идеи и генерирующий их сам. Не получилось. Не переболело. И не перегорело. Отнять телефон от лица, разблокировать, зайти в вызовы, ткнуть на самый последний, меню, удалить. Теперь ему как будто бы никто и не звонил. Будто и не было этого странного разговора, почти монолога, не было позорной дрочки просто на голос и то, что Ванька этим голосом говорил, какие образы строил, выжигая их огнём перед внутренним взором. Приворожил, чёрт такой. Всем собой. Глазами своими цыганскими, изящным руками, мягкой, чуть смущённой улыбкой, да всем собой, каждой острой угловатой чертой, тронешь – порежешься. Кровью истечёшь у его ног и ещё спасибо скажешь. Тиша сейчас так себя и ощущал – истекающим кровью и на последнем издыхании. Отложив телефон, Жизневский поднялся с дивана и сходил до ванной, чтобы вымыть руки и умыться холодной водой, как будто водопроводная вода могла смыть с него все воспоминания, весь этот разговор, возбуждение, до сих пор до конца так и не прошедшее, хотя, казалось бы, кончил уже, но тугая пружина внутри лишь немного ослабила хватку. Тихон мягко приоткрыл дверь в спальню и вернулся в кровать. Серёжа всё также мирно спал, разве что вздрагивал едва заметно во сне – снилось снова что-то. Тиша не сдержал улыбки и осторожно провёл рукой по растрёпанным волосам, по лбу, по залёгшей между нахмуренных бровей сердитой морщинке, стараясь разгладить её большим пальцем. Конечно, Серёжка спал и не слышал, как Тихону позвонили – телефон был на вибро, – не слышал и не знал, кто ему позвонил. Если бы только можно было всё отменить. Только вот Тише не хотелось отменять. Он теперь жил в предвкушении приезда Вани. – Чё ты меня домогаешься? – сонно и невнятно спросил Горошко, оттолкнув от себя руку Тихона. – Сам сначала говоришь спать, а потом мешаешь… – Извини, – с улыбкой отозвался Тиша. – Не смог уснуть сразу, а ты такой милый. Когда спишь зубами к стенке. – Ой, иди ты нахер. Спи. Тихон только рассмеялся и приподнял одеяло, в которое успел замотаться Серёжка, пока его не было, и прижал его к себе – горячего, сонного, домашнего сейчас до невозможности, не обращая внимания на слабые брыкания, прекрасно зная, что это вялое сопротивление очень быстро сойдёт на нет. Серёжа весь такой – даже успокоившись, вроде бы, в объятиях, всё равно ёрзает, вздрагивает, вздыхает тихо, руку то так, то эдак положит. Жмётся ближе, и Тиша обнимает крепче, зарываясь пальцами в его волосы, чувствуя, как мурашки бегут от чужого тёплого дыхания на коже. Близко, как можно ближе. Ваня совсем не такой, как Горошко. Ваня что тот кот – если уж лёг на тебя или в твои объятия, то намертво, и только попробуй шевельнись, только попробуй даже подумать о том, чтобы дёрнуться – поднимет свои тёмные глаза на тебя и отодвинется. Совсем немного, а тебе сразу извиняйся и возвращай Его Величество на место. Он ещё и подумает сперва. Может, и вовсе встанет и уйдёт за вторым одеялом, потому что ему нужно своё пространство. А Тиша всегда был кошатником. И умирал рядом с Ваней, когда тот вёл себя так. Они же настолько разные, что даже не противоположности. Просто – разные. Если Серёжка – это пляшущее пламя, готовое то погаснуть, то вспыхнуть пожаром, и оголённый нерв, то Янковский – стальной клинок, изящный, но опасный и острый. У них только одно общее – это то, что от них обоих можно принять свою смерть. – У тебя, что, опять стоит? – с наигранным ворчанием вздохнул Серёжа, хотя до этого с полминуты деликатно терпел то, как ему в низ живота упирается чужой стояк сквозь ткань спортивок. – Мы же вот только-только… И весь вечер до этого. Ты там виагрой закинулся, пока я спал, что ли, Тиш? – Почти, – хрипло ответил Тихон и прокашлялся. – И сиалисом ещё. – А это ещё что такое? – Эх, молодёжь… Вырастешь – узнаешь. Серёжка только скептически фыркнул и откинул одеяло, сползая по матрасу ниже, оставляя на груди и животе дорожку влажных поцелуев. Решил, видимо, отделаться малой кровью, чтобы потом точно уже не гнать Тишу в круглосуточную аптеку за декспантенолом для его многострадальной задницы. Жизневский почти сразу перевернулся на спину, чтобы Серёже было удобнее, и зарылся пальцами в его волосы на затылке, закрыв глаза. Только никак не удавалось отделаться от мысли, что хочется совсем других губ и другого языка.* * *
Вверх. Вниз. И снова вверх. Тяжелый выдох и задержать дыхание, напрячь мышцы живота, чтобы потом снова сделать вдох. Ваня, Ванько, Ванечка, невозможный, красивый, сидит верхом, сжимая собой и внутри себя до желания зажмуриться и позорно спустить прямо сейчас, только-только позволивший положить руки на талию, а Тиша только и может, что пожирать его взглядом – такого, стараясь запомнить каждую деталь, запечатлеть в памяти. Тиша только и может, что удивиться – как они выдержали так долго без этого? Как? Янковский подаётся вперёд, упирается одной рукой в грудь Тиши прямо напротив сердца, ловит его взгляд и улыбается своей невозможной улыбкой, свободной рукой зачёсывая волосы, липнувшие ко лбу, назад. Жизневский понимает всё без слов – зачем они в такой момент? Тиша сразу опускает ладони ниже, сжимая ягодицы, приподнимая бёдра Вани выше, и начинает двигаться сам – быстро, рвано, из последних сил, стараясь вытрахать из Янковского все стоны, всю его сучность, которая непонятно как прячется в нём, маскируясь так, что вряд ли о ней кто-то что-то знает настолько хорошо, как Тихон. Сильные и глубокие толчки вынуждают Ваню схватиться уже за спинку кровати над головой Тиши и почти лечь на него сверху, позволяют поймать его губы и втянуть в поцелуй, хотя какие там уже поцелуи – стоны высушили рот, и можно было лишь касаться друг друга, ловя вздохи и дыша одним воздухом друг с другом. Тишу хватает ненадолго. Уже через минуту он резко переворачивается, подминая Янковского под себя и подхватывая под колени, которые закидывает себе на плечи. Ваня чертовски пластичный и гибкий, и лёгкий, и изящный, с ним в постели можно вытворять вообще всё, что угодно. И не только в постели. Ванька ничуть не приукрашивал тогда, по телефону, и встретил Тихона как и обещал – у самой двери, не дав и шанса открыть рот, чтобы сказать давно заготовленное: «Ванько, слушай, я подумал и понял, что это неправильно и оно мне не нужно, и тебе тоже, поэтому…». Нужно. И правильно. Нет, не правильно, ладно, но это ему было необходимо – и вскрикнувший глухо Ваня, когда Тиша вошёл в него снова, но уже под другим углом, явно сходу задев простату, и он же, стоящий на коленях с его членом во рту, и лежащий на кровати, полностью раскрытый, с широко раздвинутыми ногами, готовый принимать и отдавать – всего себя. Тиша кончает первым, а уже потом помогает Ване – ртом. Это уже не первый раз за эту ночь.* * *
– Ну вот видишь, как хорошо. И ради чего было сублимировать столько времени? – мягко рассмеявшись, спросил Ванька и закрутил крышку на бутылке минералки, валясь обратно на смятые и влажные простыни. – А ты наверняка ехал ко мне и думал – вот сейчас скажу ему, что это неправильно… Тихон только недовольно цокает и тянет «Ва-а-ань», но и не думает уворачиваться, когда Янковскй, лежащий у его бока, поднимает взгляд и вскидывает руку, чтобы мягко погладить по щеке. Наоборот, ловит его узкую ладонь, чтобы поцеловать и пальцы, и костяшки… За окном уже занимается рассвет, едва-едва, но окна номера выходят на восток, и зарево хорошо видно над крышами домов. Может, отсюда и залив видно. У окон они, впрочем, не трахались пока. Их обоих заставляет вздрогнуть неожиданно зазвонивший телефон. Оба телефона лежат на прикроватном столике, и звонки стандартные, одинаковые, как на зло. Ванька реагирует быстрее, первым вскакивает и хватает телефон. Жизневский не успевает за ним и только вздыхает, укладываясь обратно. Очень хочется надеяться, что звонят Янковскому. – Неизвестный номер? Ну ты конспиролог, Тиш, – насмешливо комментирует Ваня и передаёт телефон Тихону. – Держи, тебе твой леопардик звонит. Забил бы ты его хоть как «Серёжа», меньше бы палева было. Сердце Тиши пропускает удар, когда он, резко сев и выхватив телефон, убеждается, что номер – тот самый, который он знает наизусть. И под весёлым и насмешливым взглядом Вани нет сил сбросить звонок или оставить его уйти в автоответчик. – Привет, Серёж. Да нет, всё хорошо, в баре засиделись… – Тиша закрывает глаза, потому что невозможно говорить и одновременно видеть, чувствовать, как Янковский прижимается ближе и ведёт мокрым и прохладным из-за минералки языком по его шее от ключиц до мочки уха. – Приеду уже позже, под утро. Спать ложись. Что? Нет, не думаю. Ага, давай. Я тебя тоже – А он тебя прямо чует, – с усмешкой комментирует Ваня, когда Тихон сбрасывает звонок. – Верная жёнушка. Ну что, в душ? Смывать следы преступлений? – В душ, – согласился Тиша и резко ухватился за узкие бёдра Янковского, прижимая к себе и целуя – грубо, жадно, кусая и без того искусанные губы. Кажется, он наконец истёк кровью досуха.