Наверху

Там, наверху, где ты — там сейчас лето. Я его слышу — воем мошек и шелестом свежих трав, я его чувствую — запахом пота на смуглых руках, запахом фруктов и морской соли, что плещется волнами о твои босые ноги. В моем подземелье нет ни времен суток, ни времен года, но я вижу во снах твое лето, подернутое дымкой полуденной дремы, лето, окутанное ярким испепеляющим теплом солнца и прохладным вечерним ветром, песнями, танцами, светлыми одеждами, что соскальзывают с гладкой кожи, лето, полное трав, цветов и земли. Я слышу твой голос, чуть низковатый, напевающий старые песни, я смотрю на твои руки, покрытые мозолями от плуга, и на сотни таких же рук смертных, что собирают злаки с полей ближе к концу сезона. Солнце жжет привыкшие к темноте глаза, так, что в уголках собираются слезы, но я не в силах отвести взгляд от твоего мира, мира полного красок и жизни. Пусть и мне в нем никогда не найдется места. Там, наверху, где ты — там пришла осень. Слезы богинь — дожди — питают землю и размывают пожухлые листья. Зевс рассекает небеса мечами молний, Посейдон вздымает ставший свирепым океан, что в бурях поглощает суда и превращает в щепки целые флотилии. После заката сотканные мною тени укрывают землю черным бархатистым одеялом. Чувствуешь ли ты мои прикосновения, когда ложишься спать после долгого, полного трудов дня? Там, наверху, там, где ты, мир чахнет и умирает, как чахла и умирала ты, проливая слезы над телом мертвого младенца бога. Твои улыбка и смех смылись вместе с осенними дождями, как только прошло лучезарное лето, и ты сама сделалась осенью на землях собственной матери. В моем подземелье нет ни времен суток, ни времен года, но во снах я ощущаю соленые слезы твоей земли на своих щеках, крики умирающей природы, чувствую запах гниения и глины. И моя холодная кожа впитывает твои горячие слезы, осушает твои глаза, ведь я сама не способна на плач, но способна забрать горечь твоих стенаний. Чувствуешь ли ты, как тоска медленно покидает тебя? Там, наверху, где ты, там землю окутал холод, там наступило царство смерти — такое родное и знакомое для меня, для нас обеих. Смерть связала нас здесь с тобою давным-давно, когда ты, сияющая и теплая, ступила под темные своды подземного мира, вдохнув в него новый порядок, сделав его чем-то иным. Мы все — бессмертные и мертвые — в тот момент будто ожили вновь. Ты наполнила скорбные залы пением, изяществом искусства и красоты. Ты вырастила гранаты в садах и оплела стены светом огней. Когда ты ушла, горящий огонь свечей стал все равно, что пепел, холоден и сер. Песни стали все равно, что замогильные стоны и похоронные литании. Вернись – пусть дождями, пусть теплым гранатовым соком, что струится по рукам, окрашивая их в алые цвета соленого Стикса. Вернись жизнью и смертью, светом и тьмой, позволь вновь взглянуть в твои зеленые глаза, позволь вновь переплести свои холодные пальцы с твоими — теплыми, как алая кровь, как летнее солнце, как море, согретое его лучами. Позволь оберегать тебя так, как я не сумела тогда, позволь попробовать вновь быть рядом. Вернись весной, вечностью, верностью, приди дождями из слез умирающей зимы, криками птиц, кровью земли, разрывами почек на костлявых чёрных ветвях. Вернись так, словно не было сотен разлучивших нас лет, словно не было вечности, и была лишь верность, моя верность и твоя сладость. Вплети в мои бесконечно длинные локоны руки, выпутай впившиеся кристаллы диких (ничьих) звёзд. Забери их себе, забери мои звезды, и серп полумесяца забери, растопи меня, солнце мое, горячими токами твоей вечной весны. Вдохни жизнь в эти мертвые — омертвелые — стены, воскреси, воскреси, спаси. Там, наверху, там, где ты, тают снега, и я тоже хочу быть снегом в твоих мягких горячих руках, забери меня, вынь лунный кристалл из груди и впейся в сердцевину губами, чтобы лился гранатовый сок. Я хочу растаять в тебе, я хочу влиться в тебя, я хочу рассмеяться, уткнувшись в смуглую шею, пока твои русые косы щекочат ключицы. Вернись дождями. Вернись слезами, вернись кровью разорённой земли, водами Стикса, алым закатом, похоронными криками птиц, запахом воска, стонами древних альковов, и жизнью, рождением, смертью. Сплетеньем костей и ветвей. Там, наверху, где ты, раскололись льды и вырвались реки из берегов, пусть тебя, королеву, омоют они, пусть согреет солнце, пусть укутают травы, а я — я буду ждать. Пусть пройдет ещё одна вечность. Пусть погаснут звезды в моих волосах, и загорятся новые, такие, каких раньше не видело небо. И наступит весна, одна из тысяч таких же весен, но в эту весну ты ступишь на хладный ковер из костей, улыбнешься так ярко, что мертвые души ослепнут, и вечная нежность вернется под своды Аида. Словно наш первый танец среди бесконечной смерти.