Артистизм головного мозга

Жутко уставшая после тяжёлого трудового дня, я вхожу в комнату. Вроде дела обстоят примерно так, как обычно. Андрет с Финродом пьют чай, обсуждая философские вопросы, пока задолбанная суровой реальностью Веро не психанула и не налила им пива – это в лучшем случае, а в худшем случае она сунет им по бутылке водки и заявит, что стаканы ни к чему. В углу на коленях молится Орлеанская Дева – хоть там ей никто не мешает. Ангустиас истошно рыдает в подушку, под которой лежит фотография Пепе Римлянина (поправочка: человека, внешне похожего на Берена, а по поведению напоминающего в лучшем случае Айканаро). Элеонора Австрийская жалуется Олечке, что её выпустили на свет только в электронном формате, то бишь, в дурацкой программе под названием Гугл Мит, а ведь ей так хотелось прожить перед зрителями свою альтернативную историю, где её любовная история радужная и счастливая, на что Олечка отвечает, что, мол, тут у большинства судьба такая, но большинство не жалуется, потому что у них есть проблемы похуже. Дескать, я вот любила Алёшечку, а он... И даже Бог, сидевший в углу, обозвал меня ш... Тут уже Жанна, решив на минутку отвлечься от молитвы, напоминает о том, что её в пьесе Ануя тоже обзывают ш..., а ещё колдуньей и еретичкой, и теперь придётся смириться со всем этим. – И как вы все только здесь помещаетесь? – удивляюсь я. – Я, конечно, живу одна в трёхместной комнате, но на такой табор она явно не рассчитана... – Табор? – спрашивает стоящий на тумбочке любопытный Снеговик. – А что такое табор? – О нет, только не это! – истошно вою я. Тут я вступаю в лужу и сначала с ужасом думаю, что это опять в мою комнату незаметно заскочила живущая на блоке кошка, потом, убедившись в отсутствии последней (спасибо, а то её только здесь не хватало!), с ещё большим ужасом думаю, что это Снеговик уже начал таять, потом я убеждаюсь, что и тут всё в порядке, моё подозрение падает на размороженный холодильник, но, к счастью, оного в моей комнате давным-давно нет. Хорошо, это уже радует... Но откуда лужа?! Услышав жалостливые песни, я оглядываюсь и понимаю, что это наплакали Пьеро с Ниэнной. Хорошо. Слёзы – это, пожалуй, самое безобидное, что могло быть у меня на полу. Тут всеобщее внимание привлекает спор двух прекрасных лесных жительниц. – Я говорю, что ни к чему хорошему любовь к смертным не приводит! – рыдает одна эльфообразная, но не остроухая дева. – Она погубила Снегурочку, погубила Русалочку, Ундину – и меня погубила! – Дура ты, Мавка, дура! – заявляет ей прекрасная эльфийкая принцесса. – Ты просто не знаешь, что с ними делать, с этими смертными! – Лютиэн, блин! – не выдерживаю я. – Раз уж ты здесь, меня научи! А то Феська вон, бестолочь, не научила! Феська тем временем ищет мужчину, в которого можно было бы влюбиться и всё остальное, но видит здесь только Финрода и Курта Кобейна, который, оставаясь тряпичной куклой у меня на плече, при этом играет на моём кулоне в виде электрогитары Smells like a teen spirit, отчего у меня сердце кровью обливается, поэтому я умоляю его сыграть хоть что-то другое, а лучше всего – I hate myself and I want to die, потому что это сейчас моё настроение, но он – ни в какую. В конце концов Феська понимает, что целесообразнее всего здесь любить того человека, чьё лицо зачастую достаётся и Пепе Римлянину, и королю Франсуа, и кому хочешь. И голосом которого Курт ни с того ни с сего начинает петь и свои песни, и чужие... Нет, пожалуйста, нет!!! – Какой кошмар... – бормочу я. – Так! Слушайте! Я уже запуталась: кто, что, кто я, где я, где кто из вас, что тут вообще происходит! Но я хочу спросить: кого из вас опять тянет страдать за всех на свете, надо и не надо?! Я устала, я не хочу! Тут я вижу маленького Дэвида – "хранителя боли" Билли Миллигана. Часто чувствую себя этим бедолагой, который страдает за всех... Да. Всё с вами понятно. Тут появляется Рут, достающая из-за пазухи таблетки для безболезненной смерти, и пытается протянуть их Дэвиду. – Это ещё что за чертовщина?! Какого балрога?! – далее меня по полной выносит на нецензурную брань... – Вы двое! Свалите отсюда! Вас только здесь не хватало!!! И без того плохо, вы нахрена ещё душу мне рвёте? Они уходят, а дальше я наблюдаю картину, как не могут объясниться друг другу в любви наконец Алита с Козусом, которых я благополучно зашиперила, тем временем плачутся друг другу Долорес и Одиллия: одна рыдает, что Дон Жуан на свою беду выбрал эту сволочь донну Анну, другая рассказывает о том, какая же тварь Одетта и каких глупостей наделал Зигфрид... У Дон Жуана и Зигфрида всё то же лицо, что у Пепе Римлянина и иже с ним... Тут ещё заявляется Догвогл, который пытается выяснить, какого фига он безответно влюблён в Аграйнел и какого фига бедняжка потеряла ребёнка, хоть ребёнок и не его, но ему очень жаль. Я пытаюсь объяснить, что это не я – "оно само". Далее ещё придуманная мной Ворраниэль задаёт мне кучу вопросов о том, откуда она вообще взялась, а я даже не знаю, что ей ответить. Тут мне это всё начинает надоедать, я вскарабкиваюсь на стул, узнавая в себе Ангустиас, и начинаю орать: – Так! ША! Заткнитесь все! Кто украл фото Пепе... Ой, блин, не то! Кто из вас придумал выложить вот это в инстаграм? Какого хрена вы вообще без спросу туда лезете?! А впрочем, пускай будет... А вот это кто из вас написал? И чьего авторства этот странный рисунок? Чьи это грёбаные цветы?! Мне на них смотреть больно! И вообще... Вообще... Тут появляется девочка с рыжими косичками, в веночке и одетая "как эльф" (скорее, как монашка). – Веро, ты ведь устала? – спрашивает она. – Устала? Не то слово! Я за... задолбалась! Конечно, 15-летняя я этого всего ещё не понимает... – Давай я подежурю за тебя. – Делай, что хочешь, меня всё достало! Только в религиозный фанатизм, пожалуйста, опять лезть не надо... А вообще – вы все, делайте, что хотите! Я спать.